Я ЖГУ ПАРИЖ
«Хочу в Париж». Инсценировка и авторские тексты Маргариты Зайчиковой по мотивам одноименного рассказа Михаила Веллера.
Городской драматический театр Нижневартовска.
Режиссер и художник Вячеслав Зайчиков.
Моноспектакль Евгения Наумова.
Спектакль сыгран на трех табуретках.
Его режиссер Вячеслав Зайчиков, сценограф, график и живописец, работающий, как маленькая бесперебойная творческая электростанция, всегда отличается чувством юмора: увиденные в сельмаге стиральные доски с их волнистой поверхностью становятся коллажами на темы всех морей мира, деревянная рама каждой — пляжем с отдыхающими, а разрисованные лопаты — портретной галереей российской семьи… В основном, все это украшает сменно-переменные экспозиции на стенах Нижневартовского Городского театра, но вот традиционный ханты-мансийский праздник Вороны превращен в элегантную книжку с графическими картинками на черном фоне, причем каждую можно вырвать и послать-подарить как отдельную открытку в виде воронова крыла…
Но если в живописи Зайчиков неуемно многоцветен и жанрово ярок, то в режиссуре на малой сцене он — минималист, о чем уже свидетельствовал несколько лет назад убойно смешной спектакль «Урожай» по П. Пряжко. «Хочу в Париж» по рассказу М. Веллера тоже минималистичен. Но остроумец Зайчиков как бы материализует, овеществляет фигуры речи. «Сыграть спектакль на трех табуретках»? Хорошо, три разновысокие, грубо крашенные серые советские табуретки будут единственным антуражем и полноправными партнерами Евгения Наумова в этом моноспектакле, тем более, что его герой Кореньков после Нижнеречинского ПТУ работает мастером по мебели (и, рассказывая о девушках, он будет гладить ноги табуреток…) «Приоткрывшиеся возможности»? И, действительно, приоткроется дверь в фойе, в другое пространство, где нас нет, и луч света посулит герою путевку в вожделенный Париж… Профком не даст — и дверь с треском захлопнется.
Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Здесь еще есть шутки, свойственные театру, например, огромная простыня с характеристикой героя на выезд за границу, придуманная не Веллером, а режиссером: там и полученная премия за усовершенствование дырок при производстве детских пирамидок, и имена детей А. Коренькова. Как мог назвать их галломан? Конечно, младшие Кореньковы Эдит и Пьер. Есть и упоминание об удачно сыгранной в самодеятельности роли Сирано (эту роль прекрасно играет сам Евгений Наумов).
Но дело не в шутках. Я давно не видела спектакля такого открытого лирического отчаяния по проходящей, никогда не воплощенной, всегда пропущенной жизни, по недостижимой мечте, любой мечте о свободе, которую до некоторой степени воплощает для русского человека слово «Париж».
Герой прекрасного артиста Евгения Наумова, простой советский парень, увидевший в детстве фильм «Три мушкетера» (на заднике возникает туманный квадрат мерцающего экрана) и заболевший «другой жизнью», свободой и ее родиной Францией, всю жизнь мечтает попасть в Париж. Киноэкран, уменьшившийся до размеров форточки, тихо тлеет всю его жизнь, пока Кореньков учит французский, женится, копит деньги, стареет, тратит накопленное, пьет и тихо сожительствует с учительницей французского, тоже не бывавшей в Париже…
Это не только рассказ о судьбе советского человека — вне точных дат (сколько их/нас знало Париж по книжкам лучше самих французов и могло с закрытыми глазами пройти набережными и бульварами…). Это рассказ и о нынешнем времени опускающегося железного занавеса, особенно если жить не в Москве, а в России, в частности — в Нижневартовске, где —ни до консульства не доехать, чтобы сдать «пальчики», ни денег на поездки нет: нефть течет в Москву, минуя кошельки местной интеллигенции… Конечно, этот рассказ о необходимости и одновременной пагубности недостижимой мечты Вячеслав Зайчиков ставит и о себе (приезжая в Нижневартовск, изумляюсь его осведомленности, начитанности, он всегда в курсе всего, что происходит в театрах страны, о чем пишут, жадно ловит новости «из Парижа»), ставит и о своих друзьях — настоящих подвижниках, основавших здесь 20 лет назад профессиональный театр, воспитавших прекрасную труппу. И вот 20 лет спустя можно понять, в чем и среди кого прошла жизнь (висят в фойе лопаты с портретами населения…). Но этот спектакль и про каждого, у кого «жизнь прошла, словно и не жил», и если географически он ближе к Европе… Просто каждый второй из нас живет не там, где хочется… И не так.
Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Евгений Наумов-Кореньков (а текст Веллера присвоен как монолог от первого лица), крупный, добродушный увалень, с первой минуты общается с залом, как с родным человеком (и девушка в первом ряду похожа на одноклассницу). Есть в мощной трагикомической органике артиста Наумова эта способность — присвоить роль и расположить к себе зрителей с первой секунды. Причем располагает Наумов, а жить на сцене сразу начинает Кореньков. И дальше этот минимальный зазор между актером и ролью проявится только во внутреннем отношении: Кореньков будет наивен, нелеп, романтичен, смешон, трогателен в этой своей пожизненной муке — увидеть Париж. Он будет неправильно варить луковый суп и давиться им, его здоровый русской организм не примет вареных лягушек, но он будет знать столицу Франции лучше любого парижанина.
Любовь к дальнему, характерная для русского человека и сформулированная Бердяевым, тут явлена в полный рост. Поет Ив Монтан…
И его пустили. Потому что, уже почти пенсионер, Кореньков упал на колени перед профкомовскими начальниками с последним — мороз по коже: «Христом богом умоляю, пустите, дайте путевку!»
И его пустили.
Увидеть Париж и умереть? И мир сорокалетних грез овеществился, человек узнал то, что и так хорошо, лучше экскурсоводов, знал… Ах, как Кореньков-Наумов ест настоящий луковый суп, узнавая его вкус, в последнюю свою парижскую ночь! И как же мы живем, если счастье жизни способно уместиться в мисочку с похлебкой, о которой столько читано? Или это нормально? Я ж говорю — лирический спектакль, про всех…
«Я жгу Париж» назвался давний революционно-утопический роман Б. Ясенского (из Парижа выслали, в СССР расстреляли). И в финале Кореньков, то ли сошедший с ума, то ли реально не вернувшийся из Парижа, то ли так и не ездивший никуда, а существующий в поприщинском двоемирии, — в общем, Кореньков рушит сложенную недавно из табуреток Эйфелеву башню, складывает костерок из всего нехитрого сценического реквизита, поливает все это абсентом и поджигает: гори она синим пламенем, мечта эта…
Он жжет Париж. Так лучше, легче. И можно пойти в Нижнеречинский/Нижневартовский досуговый комплекс «Ольгино», где для развлечений построены русские терема, вдоль которых выставлены танки, чебурашки, хрюши, печкины, живые олени, верблюд и указатели до Берлина и до Солнца — полный набор для производства компота национального самосознания… И там, между теремом и танком, за шашлыками, провести остаток отечественной жизни. Безо всякой недосягаемой мечты. И, кстати, задуматься над висящим указателем километража… почему-то до Луны. Стоять так, глазеть и не знать, что способы быстрого достижения Луны когда-то лихо придумал француз Сирано де Бержерак. Тот самый, которого играл в самодеятельности А. Кореньков, сыгранный блестящим профессионалом Е. Наумовым.
Да.да.да. Это был эмоциональный шок. Причем неожиданный. Прекрасный «Дядя Ваня» (он разделил для меня с «Парижем» на фестивале главное место) из Воронежа был на открытии, в большом торжественном зале, да и был уже ожидаем, уже на слуху. А тут мы бежали после читок на какой-то дневной моно-спектакль в маленький зал кукольного, где на голой сцене одни табуретки… И вдруг бабах!! Простой совсем парень, широкий, плотный, с грубоватыми чертами обычного лица заставил меня, царевну-несмеяну и неплаксу, за один этот час и смеяться-плакать, и грустить-радоваться, и вспоминать, и дистанцироваться от воспоминаний… И для меня то, что парижская мечта не сбылась, или слишком поздно сбылась, или псевдо-сбылась было не главным. Не про это для меня был спектакль. Главное, что Евгений Наумов (и Вячеслав Зайчиков, конечно) подарили мне любовь. Я его люблю, этого советского морально устойчивого и политически грамотного работника мебельной фабрики им. Парижской коммуны. Правда. И знаю, что переживание это не останется в стенах малого зала петербургских кукол. Оно теперь – моё!
В камерном пространстве Малой сцены Большого театра кукол развернулась история одной мечты. Мечта простого советского рабочего Дмитрия Коренькова — побывать в Париже. Еще мальчишкой он увидел в кинотеатре «Трех мушкетеров» и неожиданно обрел смысл всей своейжизни. В моноспектакле Евгения Наумова в постановке Вячеслава Зайчикова по одноименному рассказу Михаила Веллера на примере частной судьбы показана общечеловеческая трагедия: вечный бег от реальности, надежда найти лучшую жизнь в построенных воздушных замках или просто спрятаться в них. «Дурная повседневность» и «глухой провинциализм», в которых существует Кореньков–Наумов, представлены такой же глухой, серой сценой-коробкой. Все полупустое камерное пространство — мир, окружающий Коренькова. Зрителю будто открывается его личный дневник, двери в его комнату, прежде сокрытую от посторонних глаз. На протяжении часа перед нами проносится череда грамотно смонтированных воспоминаний
и грез.
Серые стены, серая мебель и серая одежда героя сливаются в единую холодную картину бытия. На этом фоне — лишь светлое, сияющее лицо Коренькова, человека, который обрел мечту, который, кажется, видит выход из этой беспросветной жизни. Лучи яркого света освещают Коренькова, когда он упоенно произносит французские слова, поет французские песни. Сцена заливается красными, голубыми, желтыми бликами, когда губы шепчут пять заветных букв — PARIS. Кореньков Наумова — романтик, мечтатель, фантазер. И это оправдывает его выбор — Париж. Город, вокруг которого ходит огромное количество мифов, что делает его еще притягательнее. Париж как мифический объект становится отличным полем, где может разгуляться фантазия Коренькова. Французская столица — огромная площадка для фантасмагорий, которая в один прекрасный день рухнет и сгорит от рук самого же создателя иллюзий.
Драматургический материал с его темой мечты и грез, реальности и мифа сам диктует сценическое решение спектакля: условность, импровизация, элементы пантомимы, игра с тенью (три тени актера на заднике — как три мушкетера). На сцену вынесена «кухня спектакля»: герой прямо на наших глазах «состаривается», надевая очки в роговой оправе, или преображается в настоящего «европейского человека» в чешском костюме, готового к полету за мечтой. Мягко и легко, словно окрыленный, двигается по сцене Кореньков–Наумов, вращая, переставляя вокруг себя три табуретки, сделанные им во времена учебы в ПТУ, создавая новые пространства и места действий. Как на карусели зритель переносится из кухни в кинозал, из библиотеки в комнату, где произойдет свидание с молодыми девицами. Режиссер предлагает принять эти условия «игры», включить фантазию и поддаться миру грез, где гитара превращается в любимую женщину, а слияние любовников представлено исполненной на гитаре «Les feuilles mortes» Ива Монтана.
Есть скукота вокруг. Есть жизнь. А есть Париж. Париж — это придуманный рай, заставляющий не унывать, биться до последнего, ради него стоит жить, в конце концов. Сила мечты способна даже советские табуретки превратить в Эйфелеву башню. Невозможно? Но как известно, если очень захотеть…
В финале спектакля мечта будет разрушена навсегда, а человек сломлен и задавлен суровой «действительностью из папье-маше». Достигнутая мечта оказывается фальшивкой, лишь дешевой декорацией. Казалось бы: бред, абсурд, как он в это мог поверить? Но граница между реальностью и мечтой уже давно размылась. Как табуретки Коренькова обретали пышные женские формы, так и теле¬вышка с клеймом запорожского сталепрокатного завода засияла, как Эйфелева башня с заходом солнца.
Только что пришли со спектакля «Хочу в Париж». Большое спасибо за приятный вечер и хорошую игру актера.