«Wanted Hamlet». М. Кремер.
Театр-студия Karlsson Haus.
Режиссер Алексей Лелявский, художник Алексей Лелявский младший.

Я — ГАМЛЕТ. Я — ПРО ЧТО?

В его мире все четко. Я — это Гамлет. Все «мы» — это Лаэрт, Гертруда, Клавдий, Офелия.
Только одно «вы». Все «вы» — Горацио.

Пьеса Марселя Кремера «Wanted Hamlet» — ритмизованный монолог Гамлета, персонажа Шекспира, переосмысляющего события своей жизни, выглядывающего из детских и подростковых травм в мир еще более травмированных взрослых. Он примеряет на себя их роли (жертвы, убийцы, короля, друга, предателя), негодует и пытается отказаться от любой — как от навязанной роли, так и от роли известной пьесы Шекспира. К тому же не хочет умирать, убивать и быть убитым. Марсель Кремер, родившийся в 1955-м и умерший в 2009 году, — бельгийско-немецкий режиссер и драматург, сторонник и последовательный апологет метода автобиографического театра, и пьеса написана в этом ключе, когда жизнь человека или персонажа рассматривается с субъективной стороны, исходя из того, как он сам видит свою жизнь. Драматургически текст тянется к «Гамлет-машине» Хайнера Мюллера, а спектакль-монолог отсылает к «Гамлет. Коллаж» Роберта Лепажа, но не в диалоге с ним.

Стена из четырех металлических ворот-рольставен, как у гаража, разукрашена большим граффити непристойного содержания: одинокий ковбой и красотки в вызывающих позах. Это, конечно, тайники души Гамлета, запрятанные в подсознании. Он будет открывать их по очереди. Сбоку матрас с покрывалом в звездах, рядом на полу уютная лампа под абажуром, немного вещественного мира из чужого обжитого дома. А так это — гараж или подвал, а может и улица. Место, где можно скрыться, раствориться, не быть. Он — Михаил Шеломенцев — тут один, перебирает струны гитары, бормочет что-то. Он в черном и в трикотажной шапке на макушке. Он отщепенец из отбросов общества, к тому же безлик, похож на всех, он — общее место.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

«Я — Гамлет, мне семь месяцев». Шеломенцев произносит это зло, вгрызаясь в еду. Вечно голодный: мать его не кормит, боится, что он изуродует ей грудь, лишит привлекательности, украдет молодость. Отец уже хочет, чтобы он быстрее вырос, и дарит ему лошадь и на первый день рождения, и на второй, и на третий… Актер вытаскивает игрушечную лошадь и любуется ею. Чужие люди заботятся о нем (немая кормилица, она в виде иконы мадонны с младенцем скрыта за первой дверью). А родители ждут, когда он вырастет. Проблема Гамлета родилась вместе с ним — он сразу и навсегда слишком мал, голоден, беззащитен.

«Я — Гамлет, мне семь лет». Есть отец — Великий Гамлет, а он — Маленький Гамлет, но когда-то будет королем Дании и тоже Великим, и не дай бог ему таким не быть. Актер радостно прыгает по матрасу: он готов, он рад, он гордится, что будет королем. Но вдруг понимает, что на него столько «навешали», что не унести, и падает мешком. Родительские ожидания ломали и не таких гамлетов.

Наступает момент попробовать роль другого. Повесив мишень для дротиков на стену и надев пиджак, Шеломенцев — Гамлет на краткий миг примеряет на себя роль Лаэрта — мстящего за отца, убийцы друга. Спина выпрямляется, взгляд становится дерзким. Он кидает дротики точно в цель — уже набил руку. Актер не изображает Лаэрта, не вживается в роль, он примеряет ее на словах, пробуя, как это — «делать лишь то, что нужно сделать».

Выставляя репродукцию картины Джона Эверетта Милле «Офелия», произносит: «Все мы — Офелия, все мы мертвы, захлебнувшись в реке». Начищая ботинки: «Все мы — Полоний, не убийцы и не палачи». Наливая бокал вина: «Все мы — Гертруда…» И так далее. Иллюстративно дополняя текст, режиссер и актер пытаются остаться в границах событий шекспировского «Гамлета», его обстоятельств жизни злого и циничного человека, потерявшего все. Все уже произошло, но он не убит и не отравлен. Он застыл в какой-то точке, где, зная, что с ним произойдет, старается избежать участи.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Почти в финале Гамлет делает со своего лица слепок, расправляя на нем золотой лист. За одной из рольставен мы увидели стену с золотыми посмертными масками королей из археологических раскопок, и его лицу место среди них. Но он мнет его, уничтожая.

За четырьмя дверями — четыре долженствования короля: родился, короновался, воевал и умер в золотой маске. Но это не предел мечтаний кремеровского Гамлета. К тому же он не хочет участвовать в войне, не хочет убивать и радоваться короне, снятой с мертвого польского короля. Это особая сцена в спектакле, намеренная пауза. За одной из дверей — стена из разноформатных экранов, где показывают очередное перемещение военных сил, их бронированные грузовики и вертолеты, их смеющиеся или растерянные лица. Гамлет долго смотрит, внимательно слушает песню «Picture That» Джорджа Уотерса, активиста движения за ядерное разоружение, «левака» и автора-вокалиста Pink Floyd, и принимает решение: ему это не надо. Но и наблюдателем со стороны, Горацием, он быть не хочет.

Выбирая роль из вариантов «все мы», этот Гамлет не может предпочесть ни одну, но и собственная невозможна. Поэтому он в розыске: он сам себя ищет и не находит. Он знает точно, что не хочет умирать ни от отравленного клинка, ни за короля Дании, ни потому что он выдумка автора. Разные ряды перечисления важны Гамлету, он выделяет их интонационно, так как они описывают его полноту мира — он тотально не хочет умирать ни «от», ни «за» ни «потому что», и он не хочет быть персонажем.

Перед нами бунт персонажа. «Быть или не быть?» — не вопрос существования или самоубийства, это вопрос «про что быть?», но на него нет ответа. Спектакль о старом герое говорит как будто о пределах интерпретаций. Этот Гамлет — такой же, как все, один из миллиона растиражированных образов принца датского. Все его проблемы — и семейные, и любовные, и дружеские, — перемусоленные двадцатым и двадцать первым веками, отразились в этом камерном и коротком спектакле. Всему есть предел, в том числе и терпению персонажа.

СОБРАНЬЕ ОБЩИХ МЕСТ

Во-первых, мне понравился вход в театр Karlsson House. Невозможно представить себе, что в экспериментальный театр ты входишь, открывая монументальные двери с медными ручками, как в Большой театр, а тут — поднимаешься по наскоро сделанным ступенькам, рискуя обвалиться, и входишь в дверь, которая на самом деле окно. И это абсолютно адекватно смыслу такого маленького экспериментального театра.

Во-вторых, понравилось тесное помещение, где раздевалка, и где толпится народ… И самое главное, что понравилось до спектакля, — лица. Только, пожалуй, в Гоголь-центре или на Нон-фикшн встретишь такое нетрадиционно большое число приятных интеллигентных лиц. Это сразу создает замечательную атмосферу, вы начинаете чувствовать: а нас не так мало…

Мне понравился и очень симпатичный, обаятельный, искренний интеллигентный мальчик, внешне и внутренне гибкий актер Михаил Шеломенцев. Но он играл в пьесе Марселя Кремера, состоящей из банальностей.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Комментарии и досказывания шекспировских пьес, в ряд которых пытается вписаться Кремер, — сами по себе уже общее место (кстати, не понимаю названия «WANTED HAMLET», обычно WANTED пишут после имени того, кого разыскивают: HAMLET WANTED). На материале «Гамлета» было много переделок и комментариев, они начались давно, в конце ХIХ века, а в начале ХХ, например, Гауптман написал пьесу «Гамлет в Виттенберге», она не переведена. Конечно, на вершине подобных пьес — Том Стоппард с его «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», со Стоппарда пошла большая волна подобных текстов, среди них есть замечательные, например, «Лир» Эдварда Бонда (она не повторяет шекспировского сюжета, но опирается на коллизии пьесы, чтобы высказать очень современные вещи).

Текст пьесы Кремера — лего, готовые кубики, каждый из которых уже был кем-то где-то использован. Каждая деталь, каждое слово — ужасная банальность. Для того чтобы поставить спектакль о том, как плохо живется мальчику, живущему в вечно воюющем государстве, которое только тем и занимается, что давит танками, и в вечно воюющей семье, где все друг друга отравляют, — совершенно не нужен «Гамлет». Я говорю сейчас не о философских глубинах и высотах (если мы на них не способны — то и покушаться не следует). Если тебя интересует история такого мальчика — возьми лучше пьесы Розова, построенные на конфликте такого рода: мечущийся испуганный мальчишка и гигантский мир взрослых.

А пьеса Кремера — собранье общих мест. Что такое «собранье общих мест»? Это спекуляция.

Очень ожидаемая сценография. Очень ожидаемое видео. Поставить нынче без медиа — почти новаторство, но тут медиа как раз есть, хотя совершенно ясно, что показать в связи с Фортинбрасом десантников и танки (то ли американский спецназ в Афганистане, то ли русский спецназ в Сирии) — это первое, что может прийти режиссеру в голову, и именно поэтому не надо этого делать.

Не могу ручаться, что верно разглядел, но мне показалось, что в конце мы видим кадры «Гамлета» с Джоном Барримором, на которого водили Станиславского с труппой — как на главное событие американского театра 1920-х годов. Это объяснимо, но смысла происходящему тоже не прибавляет.

У меня всегда очень простой критерий. Самый элементарный вопрос, который задаешь или хочешь задать режиссеру: для того, чтобы сказать миру то, что ты в результате говоришь, ты очень нуждаешься в этой пьесе, в данном случае в «Гамлете», вернее в его неталантливой спекулятивной переделке, в собранье общих мест? Интерпретируй, как хочешь, но убеди меня в том, что эта пьеса действительно была тебе необходима (кстати, когда-то Костя Богомолов поставил «Лира» в «Приюте комедианта». Ну не нужен ему был «Лир», чтобы поведать миру о Лаврентии Павловиче Берии и Георгии Максимилиановиче Маленкове!)

Вообще же «Гамлету» надо дать отдохнуть. Это очевидно усталая пьеса. И недавний спектакль Додина — о том, что «Гамлета» в традиционном русском понимании быть не может, что мы его недостойны.