В Череповце прошел IV Открытый всероссийский фестиваль литературного театра «Кот-баюн».

У фестиваля литературного театра «Кот-баюн» женское лицо. Этого «кота» придумали и проводят несколько чудесных женщин — сотрудниц филармонии. Делают они это на чистом энтузиазме и вдохновении, уповая на то, что раз с таким трудом они собирают в нетеатральном и вовсе не обремененном культурными событиями городе свой фестиваль, значит, это кому-нибудь нужно. И вот за последние два года вокруг фестиваля образовалась пусть пока еще горстка, но зато увлеченных молодых людей — студентов ЧГУ, появились свои зрители, заинтересовались журналисты. На IV Фестивале организаторам чудесным образом удалось собрать программу, в которой не было ни одного провала, и в каждом спектакле была такая актерская работа, которую бедному жюри, ограниченному в количестве наград и дипломов, непременно хотелось отметить. Такой получился камерный, я бы даже сказала семейный театральный праздник для небольшого количества череповчан, которые ходят не в ДК химиков слушать шансон, а на «Кота-баюна» в филармонию.

В. Бугаков и А.  Чулков в сцене из спектакля «Никошенька. Петербургский дебют».
Фото — архив театра.

Так уж складывались звезды и программа предыдущих фестивалей, что номинация «Лучшая мужская роль» оставалась невостребованной: не было интересных и конкурентоспособных актерских работ. Всех «котов» неизменно увозили актрисы. В этом году «Кот-баюн» за лучшую мужскую роль отправился в Петербург, к молодому петербургскому актеру Виктору Бугакову («Цех свободных художников»). Спектакль Екатерины Ханжаровой «Никошенька. Петербургский дебют» положил конец фестивальным дискуссиям о том, жив ли еще жанр литературного театра и может ли он быть современным. Может, доказала Ханжарова. Ее спектакль о юности Гоголя — прекрасный образец литературного театра с его непременной атрибутикой: ограниченное количество действующих лиц (всего трое: Никошенька, его мать и некий «петербургский франт»), минимализм в декорациях (верстовой столб, чемодан и деревянное колесо — символы жизненного пути вообще, и в частности Гоголя). Каждый предмет многофункционален и многократно обыгрывается: колесо — это и знак дорог, по которым жизнь несет Никошеньку, и символ судьбы писателя, которая покатит его, неумолимо потащит за собой. Полосатый столб отмеряет версты судьбы Гоголя, символизирует его жизнь в пути и служит конечной точкой — знаком чиновничьего, холодного, не пригодного для оседлости Петербурга. Здесь гостят, куролесят, работают, достигают высот и ниспровергаются, но жить здесь после теплой, мягкой и ароматной родной Полтавской губернии невозможно. Чемодан — третий символ обреченного на дорогу и кочевую жизнь писателя. Персонаж Андрея Чулкова — петербургский франт — прекрасный образец существования в жанре литературного театра: он замыслен писателем (Виктор Бугаков) и воплощен актером причудливо и мозаично. Это собирательный, быстро трансформирующийся персонаж, с одной стороны, предельно бытовой — прохожий на Невском, сосед по квартире, приятель по перу, — но в то же время мистически единый во многих лицах. Потому что для одуревшего от свободы, европейскости и соблазнов столицы Никошеньки все эти встреченные фигуры, принимавшие не очень-то искреннее и совсем не благотворное участие в его судьбе, в конце концов сливаются в одну демоническую фигуру. В некоего беса, который играет им, водит его по своему бесовскому усмотрению. Чулков виртуозно перепрыгивает из одного образа в другой и всегда как бы подмигивает зрителю, давая понять, что он все тот же черт, что попутал парня из Полтавской губернии, будущего великого писателя. Юный Гоголь в исполнении Виктора Бугакова непередаваемо трогателен и беззащитен, и в то же время это бесспорно Гоголь. Он не «правильный хороший мальчик», он — мальчик на грани. Эта грань еще прелестного юношеского воодушевления уже грозит перейти в болезненность, но пока еще сохраняет очарование и юмор. В существовании актера есть что-то неуловимое для взгляда многоопытного критика: как работает замечательный характерный актер Андрей Чулков, нам понятно; что делает на сцене тонкая, акварельная актриса Александра Мамкаева — можно уследить; но как достигает такой убедительности Бугаков — неясно. Есть что-то надличностное и не имеющее отношения к профессии, а только к личности актера, что делает этого Гоголя — Гоголем. И хочется поверить в него, в то, что так все и было, что существовал этот возвышенный, нелепый, глубокий и уже чуточку сумасшедший юноша, который потом перерос (так понятно, отчего) в страшноватую и трагичнейшую фигуру русской литературы.

И. Евдокимова в  сцене из спектакля «Што-с?».
Фото — архив театра.

Если спектакль петербуржцев был о начале и юности писателя, то «Што-с?» московского театра «АртГнездо», получивший Гран-при фестиваля, — про путь к гибели и конец Михаила Лермонтова. Алексей Злобин и Ирина Евдокимова в последней неоконченной повести Лермонтова, обозначенной им самим как «шутка», увидели страшную, мистическую и драматичную историю о том, как талантливый человек предчувствует свою близкую кончину. В начале моноспектакля луч высвечивает напряженную фигуру в накинутой на плечи шинели, тяжелый взгляд и надменная отгороженность делают актрису Евдокимову похожей на писателя почти портретно. Это, конечно же, не карикатурный Лугин, а еще пока он сам — Лермонтов. Откуда-то издалека слышится ему женский голос, настойчиво зовущий «Мишенька…», но он еще не готов ответить на призыв, у него еще есть время, в том числе и для того, чтобы написать эту странную повесть. Сам текст кажется сначала забавным: актриса с тонкой иронией представляет нам манерных гостей модного салона, нервного и смешного в своей мрачности Лугина; разыгрывает целую панораму утреннего Петербурга, превращаясь из одного персонажа в другого. Евдокимова — актриса-театр: она играет, танцует и, конечно же, великолепно поет. Для того чтобы представить целую толпу прохожих, встречающихся Лугину на утренних петербургских улицах, она пользуется всем арсеналом и ненавязчиво, мазками обозначает разудалого извозчика, который трансформируется в пьяного прохожего, а тот — в уличного мальчишку. Все это — минимальными средствами: два танцевальных движения или куплет разухабистой частушки, манера речи или особая осанка. Кажется, что как в американских фильмах ужасов оборотни «перекидываются», и сквозь человеческое обличье проступают волчьи черты, так и в персонажах, сыгранных Евдокимовой, дворник как бы проступает сквозь маску Лугина, и мы можем наблюдать за процессом перевоплощения.

Чем дальше, тем более захватывающей и кошмарной становится история: вот он, хоррор на подмостках, выполненный театральными средствами: неожиданная пауза, внезапный звон бубенцов, шорох, шепот, напряжение. Старик Штосс с его приседающей походочкой и тонкой усмешечкой кажется настолько реальным и жутким, что как будто бы чувствуешь его запах. Игра, которая все больше забирает, захватывает молодого человека, перестает казаться забавой. На портрете, который лишил покоя Лугина, изображена некая красавица, в ее роли тоже Евдокимова. Таким образом, герой оказывается перед выбором между двумя страстями: ангел, который будит в нем что-то чистое и человеческое, и старик, провоцирующий в нем самое темное. Но в спектакле и тот, и другая сыграны одной актрисой, потому что битва эта происходит внутри самого героя, и битва эта — последняя. Повесть обрывается на знаковых словах: «Надо было на что-нибудь решиться. Он решился». На что решился пародийный романтический герой Лугин, Лермонтов не дописал. Но в спектакле доигрывают эту историю — историю конца поэта. Женский голос, который настойчиво звал «Мишеньку» все действие, и от которого тот досадливо отмахивался, потому что время еще не пришло, зовет еще настойчивее, и он решается откликнуться на этот голос. И уходит.

Спектакль Алексея Злобина и мастерская актерская работа Ирины Евдокимовой завершали фестиваль, который неожиданно поразил женскими работами и индивидуальностями. Петербургская актриса «Романтического театра Юрия Томашевского» Виктория Зайцева (спектакль «Король зонтов») стала открытием. Спектакль по стихам Олега Григорьева и прозе Леонида Енгибарова — про человека абсурдного. И самый абсурдный человек, по мнению создателей спектакля, — клоун, он-то и становится главным действующим лицом. Зайцева — актриса обаятельная и умная, она понимает, про что говорит, и прекрасно оснащена: клоунадой и пантомимой владеет на профессиональном уровне. Поэтому разговор получается как бы изнутри: клоунесса рефлексирует о природе клоуна.

М.  Кикеева в  сцене из спектакля «Судите меня сами».
Фото — архив театра.

В «Кентервильском приведении», поставленном петербургским режиссером Евгением Зиминым на сцене Череповецкого Камерного театра в модном жанре квеста — экскурсии по старинному замку, не хватает одного, но основного компонента — атмосферы. Актеры чудесно выдерживают жанр комедии положений, с юмором и чувством меры разыгрывают забавные уайльдовские ситуации. Но вот обещанного в начале экскурсии ужаса не возникает. Наверное, от того что режиссер создает хоррор архаичными театральными средствами, которые не работают (костюмированное привидение, музыка и шумы в динамиках), мы не можем проникнуться атмосферой, а только играем в поддавки с создателями спектакля. Хоррор находит воплощение только в героине Екатерины Калошиной — служанке, которая оберегает этот замок. Жуткая и привлекательная одновременно, она и есть кентервильское приведение, неотделимое от этого мрачного замка и его печальной истории. На самом деле в освобождении нуждается именно она, и однажды, скорее всего в полусне, она появится с распущенными волосами — не музейный экспонат, а живая и молодая женщина, мечтающая о любви. Но это лишь призрачное видение, потому что до конца спектакля так и неясно, кто эта женщина, какой эпохе принадлежит и вообще жива ли она? Работа Екатерины Калошиной была отмечена дипломом за лучшую роль второго плана.

Спектакль из Элисты (Национальный драматический театр им. Б. Басанова) «Судите меня сами» познакомил с интересным литературным материалом — повестью А. Балакаева. А молодая актриса Марина Кикеева (спецприз жюри) рассказала историю жизни женщины-калмычки с подкупающей простотой, искренностью и такой степенью присвоения, как будто это ее собственная биография, и та послевоенная эпоха известна ей не понаслышке. Откровенность была столь зашкаливающей, что иногда становилось неудобно, как бывает, когда незнакомый человек рассказывает тебе чересчур личные вещи. Именно это привлекло непосредственных зрителей (Кикеева получила приз зрительских симпатий), но помешало более опытным полностью подключиться к спектаклю: все время хотелось внутренне отстраниться из-за чувства неловкости.

Н.  Левина в  сцене из спектакля «Человеческий голос».
Фото — архив театра.

Совсем другое впечатление произвел спектакль «Человеческий голос» Рыбинского драматического театра. Обычно это название в афише вызывает ощущения, похожие на раздражающую зубную боль: вот уж тут вас точно польют слезами и заставят полтора часа выслушивать сентенции, вполне достойные статусов ВКонтакте. Но режиссер Антон Неробов смог выстроить между слезливой женской историей и зрительским восприятием замечательный барьер из театральных находок. Сцена — диск пластинки, которая крутит и крутит одну и ту же мелодию, как крутится и крутится в голове героини одна и та же навязчивая мысль. В центре стоит перекошенное, как будто наполовину провалившееся в пол пианино с открытым нутром. Сама героиня и есть это распахнутое, раскуроченное пианино. Время от времени она то отламывает что-то внутри, то рвет струны, топчет, взбегает на него, как на гору, и скатывается по гладкой поверхности: это и ее нутро, и ее Голгофа. Ее сизифова работа — пытаться остановить эту пластинку внутри себя и продолжить жить дальше. Актриса именно это и играет — бесконечную череду попыток перестать страдать, унять слезы, прекратить повторяющееся движение по замкнутому кругу отчаяния. Актриса Наталия Левина (победительница в номинации «Лучшая женская роль») внешне напоминает Эдит Пиаф — маленькая, взъерошенная, в черном трико, да и голос схожего тембра. Поет она в спектакле много, ее вокальные номера складываются в отдельную побочную линию сюжета. К сожалению, режиссер, который так внимательно и любопытно разработал внешний рисунок роли и спектакля, внутреннюю линию оставил на откуп актрисе. Видно, что Левина — актриса разносторонних возможностей, ей под силу и гротеск, и, быть может, клоунада. Но все это осталось почти невостребованным, потому что без поддержки режиссера актриса идет по пути наименьшего сопротивления и играет «от себя», то есть мелодраму в чистом виде.

Фестиваль прошел напряженно и сложно для его организаторов, но вдохновенно для зрителей. Из шести программных спектаклей не было ни одного, который хотелось бы пропустить. В Череповце, наконец-то, случился так нужный именно здесь театральный праздник.