«Не отпускай меня» (по роману К. Исигуро).
Моноспектакль Юлии Мен, «Традиционный авторский театр».
Инсценировка, постановка и сценография Петра Шерешевского

…На сиденье каждого зрительского места лежит небольшой бумажный флаер — бюллетень для голосования. В нем просят представиться и ответить на один-единственный вопрос: «Вы за или против восстановления Хейлшэма?» Зрители, рассаживаясь, не сразу понимают, чего от них хотят, но читавший роман Исигуро наверняка усмехнется про себя лукавству режиссера, придумавшего театральную провокацию — задать вопрос без ответа. Позже на сцене появится пластиковая урна, и всем присутствующим предложат проголосовать — думаю, вряд ли случалось так, что она наполнялась…

Изящная женщина лет тридцати в джинсах, футболке и ляпистой «кенгурухе» выходит на сцену нерешительно, даже как-то робко. Садится на простой деревянный стул, нервно глотает воду из пластиковой бутылки, извиняется, обращается напрямую к первым рядам — будто за поддержкой, опять суетливо извиняется… Черные волосы, собранные в узелок на затылке, блестят в неярком свете; в миндалевидных, по-восточному загадочных темных глазах то и дело вспыхивает тревога, движения нарочиты, интонации неестественно доброжелательны. Так ведут себя люди зависимые — или вынужденные обращаться за помощью, просители, челобитчики. Те, кто боится, что их выгонят, не дослушав. В одной руке женщина держит офисную папку, раскрытую на странице с фото особняка (это и есть Хейлшем, привилегированный интернат, о котором пойдет речь) — от волнения Кэти Ш (так зовут героиню Юлии Мен) держит снимок вверх ногами. Другой рукой жестикулирует, резко, как уличный регулировщик, словно пытаясь этим придать веса словам, убедительности — тону. «Мне очень важно рассказать эту историю…» — торопливо и настойчиво произносит Кэти, с животной чуткостью реагируя на ослабление внимания. Веришь — да, важно; особенно если знаешь, что в следующем сезоне спектакль играть негде, Шерешевский и его «Традиционный авторский театр» остались без площадки… к нам пришли с болью, неизжитым страданием, но явно и с надеждой.

Юлия Мен в спектакле.
Фото — из архива театра

В романе никаких надежд нет, как нет эмоций вообще — во всяком случае, явленных. Главное свойство письма Кадзуо Исигуро — редкая стилистическая нейтральность, подчеркнутая простота, спокойствие на грани заторможенности, чистая «замороженная» интонация (из-за нее многим кажется, что эта проза скучна). В том-то и фокус «Не отпускай меня». Сюжет, больше напоминающий сценарную идею хоррора или фантастического боевика, изложен в форме монолога-воспоминания — но очень странного своей нечеловеческой сдержанностью. Только в финале становится понятно, отчего это так, и японское происхождение автора, британского (на мой взгляд, типично британского!) писателя, тут вовсе ни при чем. Дело в том, что монолог от первого лица принадлежит женщине-клону. Действие происходит в некой условной «Англии конца 1990-х» (книга написана в 2005-м, значит, налицо прием «альтернативной реальности», в рецензиях его назвали «будущее в настоящем»). Клонов выращивают на убой, для пересадки органов. Они — материал, мясо, как говядина в гастрономе, полуфабрикаты в морозилке. В общественном сознании (а будущее, напомню, по Исигуро уже наступило) здесь нет ничего аморального — кому придет в голову думать о чувствах курицы, которую поджарили к ужину? Но бессознательная жестокость общества — не главное в романе, как и элемент антиутопии. В тексте нет практически никаких признаков традиционной научной фантастики, все ограничивается исходным допущением. Главное — полное отсутствие протестного пафоса. Никто не держит клонов под замком, более того — от них не скрывают правду об их предназначении, но ни один не сопротивляется, не борется за свои права, не пытается взбунтоваться, на худой конец — спрятаться, убежать… Они добровольно жертвуют собой ради здоровья людей, видя в донорстве неизбежность и в конечном итоге — цель своего существования (вспомните, к примеру, фильм «Остров» М. Бэя и почувствуйте разницу…) Даже не отказ от борьбы, а осознанное служение людям, когда слово «самоотдача» приобретает ужасный буквальный смысл: первая «выемка», вторая, третья… и после четвертой, как правило, смерть. Как точно заметил один рецензент в отзыве на книгу, «Страшно здесь — читателю, а не автору и не персонажам, именно поэтому роман этот страшен по-настоящему».

…В спектакле «голосом» автора — безэмоциональным, намеренно никаким — пришлось пожертвовать, актриса берет за точку отсчета интонацию Кэти Ш, от имени которой ведет рассказ («Я всегда могу сделать так, что мой голос услышат!» — как бы поясняет героиня), но имитирующая энтузиазм Кэти в диалоге с залом, восторженная Кэти в детстве, Кэти с воображаемыми Томми и Рут, горько плачущая Кэти в юности; в конце концов, Кэти, превращающаяся на наших глазах в самых разных людей (Мисс Люси, Мадам и т. д.) — все же интереснее для театра. Ю. Мен с легкостью меняет «личины», какие-то персонажи лишь бегло обрисовывает, какие-то тщательно отделывает… Самая сильная сцена метаморфозы — безусловно, гротескный этюд с Мисс Эмили, когда каким-то чудом вместо Юлии Мен на обычном компьютерном стульчике внезапно оказывается мерзко прищурившаяся старая дама в инвалидном кресле, выплевывающая даже не слова, а какое-то тонкое зловещее карканье. А самый красивый эпизод… нет, не звукоподражающая игра на аккордеончике, и не прослушивание песни «Никогда не отпускай меня» на старомодном кассетнике (где мои семнадцать лет, когда вот так же сидела на полу перед магнитофоном?), и даже не монологи в темной глубине сцены — капюшон закрывает лицо артистки, а медленная музыка чуть-чуть усиливает, высветляет лиричность произносимого текста… хотя все это отлично придумано и со вкусом, без сантиментов сыграно. Самый красивый — это когда падает «домино» из папок с личными делами клонов, а на каждой из них — портрет…

Фото — из архива театра

Хейлшэм — экспериментальная школа-интернат, созданный с целью улучшить условия содержания клонов, обычно выращиваемых в диких условиях (что-то вроде цеха нашей птицефабрики), здесь следят за развитием подопечных, заботятся об их здоровье, создают условия для занятий спортом, поощряют творчество… Здесь Кэти Ш встречает подругу, влюбляется в парня, тайно надеясь, что за Настоящую Любовь, возможно, дадут отсрочку, и уступает свой шанс, который потом, как в печальной романтической сказке, вернется к ней. Здесь гуляют, ссорятся и мирятся, мечтают и грустят, отсюда выходят «в мир» — то есть, под нож. Содержание романа — это и есть история взросления героев в Хейлшэме, их жизнь ничем не отличается от жизни прототипов. Просто клон никогда не задает вопросов о ее смысле. Пройдет время — и Хейлшэм закроют, ситуация в Англии изменится, станет не до клонов, их опять отправят в цеха и бараки. Останется лишь видеообращение Мисс Эмили, да убежденность Кэти в том, что ее место — там.

… «Посмотрите. Это рисунки Томми!..» — настойчиво просит зрителей Кэти, протягивая альбомчик. Смотрю. Очень забавно. Черная тушь на белой бумаге: диковинные зверьки, экзотические цветы, фигурки. И вдруг понимаю, что для режиссера Петра Шерешевского было важнее всего в этой странной истории. Можно было ставить спектакль политический, сатирический, мелодраму, фарс… Он предпочел говорить о творчестве. Синие канцелярские папки с делами воспитанников интерната полны рисунков — ненавязчивая метафора. Клоны — не рабы, не безмозглые овцы, не «овощи» или биомасса. В Хэйлшеме их заставляли рисовать, чтобы доказать то, что не нуждается в доказательстве — у любого живого существа есть душа. Кто же более человек — родившийся от отца и матери или полученный в результате научного достижения? Тот, кто берет чужие глаза и почки взамен своих, износившихся, чтобы жить вечно — или безропотно отдающий всего себя без остатка?..

P. S. А для меня в этом спектакле отчетливо прозвучал еще один мотив (не знаю, преднамеренный или нет), который расслышат и оценят в первую очередь мои сверстники, поколение Электроника, красавицы Нийи и робота Вертера, мальчики и девочки, глотавшие слезы в темноте видеосалонов, когда Второй Терминатор говорил Джону Коннору: «Я понял, почему вы плачете…» Но это, как говорится, личное.