«Валентина». По пьесе А. Вампилова «Прошлым летом в Чулимске».
Омский государственный драматический «Пятый театр».
Режиссер-постановщик Людмила Исмайлова, художник-постановщик Альберт Нестеров.

Я летела в Омск, в «Пятый театр», в котором не была много лет, перечитывала Вампилова, думала о том спектакле, который увижу, и задавала себе простые вопросы. Людмила Исмайлова, ставшая недавно главным режиссером «Пятого театра», поставила спектакль по пьесе Вампилова «Прошлым летом в Чулимске». И назвала спектакль «Валентина», вернув пьесе первоначальное название. Почему? Понятно, если бы «Шаманов». Мне всегда казалось, что это пьеса про него, про следователя, который попытался бороться за справедливость, но наткнулся на стену, сломался, а потом, благодаря любви к девушке с палисадником, возродился и вот снова поедет бороться. Я, конечно, в возрождение Шаманова никогда не верила, но всех Шамановых (начиная от Лаврова и Любшина) помню, а Валентин — ну ни одну.

Д. Исаенко (Пашка), В. Крымских (Валентина).
Фото — архив театра.

И еще думалось: а зачем ставить сегодня эту пьесу? Хорошую, бесспорно. Но ведь она осталась там, в прежнем времени. Классической все-таки еще не стала, как и многие хорошие пьесы тех времен. Не знаю, как это происходит. Может быть, классикой пьеса становится тогда, когда уже никто не помнит то время, про которое она написана, про то, чего не помнит уже никто? И тогда все равно, какой ширины рукав у фрака или какой длины юбка, и как люди разговаривали, и как жили. И тогда можно ставить про что угодно. Все равно не проверить.

Перечитывая пьесу, я поразилась подробной ремарке на целую страницу, перед началом действия. (Это писалось во времена, когда наивные авторы верили, что их объяснения про то, где стоит стол, а где печка, и какой вид за окном, — что все это очень важно тем, кто будет пьесу ставить.) А еще умилилась целомудренности нравов начала семидесятых. Шаманов «крадется» из квартиры Кашкиной, чтобы не поняли, что он там ночевал. И многое из того, что там происходит, это точно не про сегодня. А Людмила Исмайлова всегда ставит «про сегодня». Это я давно знаю, потому ее выбор и удивил.

На сцене все пространство занято «Чайной». Стойкие герани вдоль длинной стойки с подносами. Огромные кастрюли с надписями «Щи», «Каша», множество разномастных столов и стульев. (Где их понабрали?) И умывальник сбоку прилепился, и даже подобие комода с зеркалом, и грубо сколоченный стол со скамьей и старинным стулом. И совершенно древний радиоприемник с другого краю. Это уже точно не чулимская чайная на террасе старого дома, а прямо столовка большая для проезжающих дальнобойщиков. Столовка и есть столовка, поэтому ни красоты, ни гармонии на сцене нет и не предвидится. Сценограф спектакля Альберт Нестеров, художник в театральном мире очень известный, «золотомасочник», здесь меня поначалу просто испугал. Как-то непохоже это было на то, что я у него видела. Где-то на заднике мерцает, как видение, старинный дом. Кстати, похожий по описанию в ремарке. Но он то появляется, то почти исчезает. И весь этот хаотичный, лишенный гармонии мир, освещенный мигающими кислотными цветами, показался каким-то странным, как кладбище отживших вещей. Хрипит, надрываясь, приемник, как будто кто-то лихорадочно крутит настройки и не может ни на чем остановиться. И все мелодии из разных лет. Как будто машина времени, дребезжащая, допотопная, но в рабочем состоянии, в общем, кин-дза-дза какая-то.

О. Шилякова (Кашкина), Е. Фоминцев (Шаманов).
Фото — архив театра.

Спектакль начинается с того, что через весь зал на сцену бежит девушка (Валентину играет Вероника Крымских), она вполне из сегодняшнего времени — в ушах наушники, в них, наверное, звучит ее музыка, которую мы не слышим. И она двигается под нее, плавно, свободно, в своем ритме. Кажется, что она вообще никого и не слышит, и не слушает. Отзывается только на приказы: подать, принести. И не видит почти никого, кроме Шаманова, ну и искоса поглядывает на аптекаршу. Даже отец вынужден махать рукой перед ее носом, чтобы она услышала его. Впервые я увидела, что отец безумно любит свою дочку и что-то про нее понимает, поэтому и не отпускает в город. Куда ей? Она там пропадет сразу. Отец Валентины, Помигалов (Дмитрий Макаров), явно из тех, кто или сажал, или охранял. Походка его нетороплива, уверенна, сапоги вычищены, кожаный пиджак напоминает полувоенный, только футболка со странным принтом. И он все время носит в руке ошейник, поигрывая им. Так и кажется, что набросит на чью-то шею, да и затянет потуже. Общается он только с дочерью, и видно, что она сильно тревожит его.

Ее поведение очень узнаваемо. Так ведут себя семнадцатилетние в мире взрослых. Это совершенно не их мир. Они не понимают, о чем мы говорим, как мы живем, что за песни слушаем. Иногда изумленно оглядываются, вытащив из ушей свои гаджеты, и в глазах немой вопрос: «Кто вы все?» Валентина в исполнении молодой актрисы не то чтобы немного «не от мира сего» — она совсем не из нашего мира. Она будет жить весь спектакль в своей вселенной, пытаться организовать весь этот хаос из людей, столов и стульев, соединить ведомые ей одной границы бечевками, выложить пол чайной кусочками зеленого ворса, а все будут его расшвыривать по сторонам. Валентина то совсем ребенок, причем с некоторыми признаками аутизма, то прелестная девушка, но настолько простодушная и естественная во всем, что, конечно же, таких уже не бывает. Хотя в этом спектакле есть еще один такой человек, тоже простодушный и естественный. Это эвенк Еремеев (здесь просто Старик), пришедший выхлопотать пенсию. Его играет Василий Кондрашин. Кажется, он тут единственный, кто понимает эту девушку, хотя следит он внимательно за всеми, но за ней особенно. Потому что он тоже, как и она, выпал из какого-то другого времени. Но если она из какого-то еще неявного будущего, то он просто из эпического вечного прошлого. С кем он там работал в тайге, с какими геологами, когда это было — никто не ведает, да и сам он не очень помнит.

Д. Исаенко (Пашка), С. Худобенко (Дергачев).
Фото — архив театра.

Интересно, что немного понаблюдав уже за Стариком, начинаешь все происходящее воспринимать его глазами, взглядом человека, для которого все здесь удивительно и странно. Почему нельзя переночевать в углу чайной? Почему все ругаются и кричат? И никто никого не слышит. Посмотришь на всех его глазами и тоже думаешь: «Кто все эти люди? Почему они так ведут себя?» И ведь действительно, герои этого местечка, Чулимска, как будто выпали из разных времен, хотя не понимают этого. Буфетчица, Анна Хороших, одета, как одеваются в поселках и деревнях и до сих пор. Непонятное то ли платье, то ли халат, но при этом в лакированных лоферах. Может, ей Афанасий из города их в подарок привез? Играет эту роль Мария Долганева, вообще-то героиня, с прекрасным низким голосом, который иногда прорывается и выдает в ее Анне женщину, которая знала когда-то другую, лучшую жизнь. Афанасий Дергачев, которого она не дождалась когда-то с войны (с какой? теперь уж, скорее всего, с афганской), здесь никак не тот крепкий работяга, который основательно жил и выпивал когда-то в пьесе Вампилова. В исполнении Сергея Худобенко он из тех почти спившихся обидчивых мужичков, которые в большом количестве бродят по деревням и поселкам и считают, что им все должны за их неудавшуюся жизнь. Ну, в общем, где-то они и правы. Ногу-то он на войне потерял. И явно не на той, священной.

С их появлением атмосфера как будто вздыбливается, накаляется. Они втягивают всех присутствующих в свои отношения, как в воронку. Потому что у них любовь, которая, как положено такой любви, добром не кончится. Они слышат только друг друга, до остальных им дела нет. Еще, конечно, в их любовной драме есть третий лишний, и это Пашка, сын Анны, «крапивник». Дмитрий Исаенко играет его не агрессивным, не опасным, скорее это такой деревенский придурок, нахватавшийся манер у городской гопоты. И его до поры до времени даже жаль. Вот и Валентина пожалеет «крапивное семя» и пойдет с ним на танцы.

А пока она ничего не слышит и ползает под столами под свою музыку, пытаясь выложить все дерном и обвязать бечевками, да подает то простоквашу, то яичницу.

В. Кондрашин (Старик), В. Крымских (Валентина).
Фото — архив театра.

Когда появляются аптекарша Кашкина и Шаманов, сразу становится ясно: она его любит, а он ее нет. Олеся Шилякова свою Кашкину обнаружила где-то в конце восьмидесятых — начале девяностых. Тогда так одевались: остромодно и, как казалось, вызывающе дерзко, а сейчас кажется, что очень смешно. И аптекарша у нее немного глуповата, немного подловата, но все это — не до конца. Потому что главное в ней — то, что она, и правда, любит Шаманова и совершенно не знает, что ей с собой и своей любовью делать. Натравив на Валентину Мечеткина, явно выпавшего из советской комедии пятидесятых (его очень смешно и подробно играет Егор Лябакин), Зинаида Кашкина как будто и сама переходит в жанр комедии, и в сценах с неудачливым ухажером у нее несколько острых, эксцентричных моментов. Но в борьбе за Шаманова ничего не помогает. И смирившись со своим поражением, она признается во всем Валентине.

Ну и наконец Шаманов. Сразу видно, что он здесь человек случайный, случайнее не бывает. И он единственный — из нашего времени. Это угадываешь сразу. И даже не потому, что у него в руках мобильник и он взвинчивает себя энергетиками. А по какой-то развязной интонации, усвоенной большинством современных молодых мужчин, этих вездесущих «манагеров». Где бы они ни оказывались, они живут с приклеенным к уху телефоном, никого не замечают и разговаривают так громко, как будто дозвонились до господа бога. Шаманов мечется по чайной, он суетлив, говорлив, активен. Какая пенсия? Не хочет он ни на какую пенсию. Это кокетство одно. Шаманова играет Евгений Фоминцев. Артист он обаятельный, харизматичный. И я не сразу поняла, что же он с собой сделал, чтобы его герой получился таким неприятным типом? Скорее всего, дело в том, что монологи следователя звучат как-то совершенно по-другому в сегодняшнем контексте. Если то, что Шаманов отдает свой пистолет Пашке и предлагает ему стрелять, когда-то звучало вызовом и желанием даже разрубить свой жизненный узел, то сейчас это звучит как попытка «взять на понт», если использовать блатной жаргон. Собственно, так оно и есть, по-другому не скажешь. И не происходит с ним никакого возрождения. Есть вожделение, и борется он за Валентину с Пашкой, как самец, и ничуть он не лучше, а даже хуже. Потому что Пашка Валентину действительно любит, а этот так, вдруг разглядел.

Е. Лябакин (Мечеткин), О. Шилякова (Кашкина).
Фото — архив театра.

И весь этот бестолковый мир, странным образом толкущийся в чайной, как в каком-то вневременном пространстве, непонятно чем занят, да, пожалуй, что и ничем. Все здесь перемогают жизнь, как будто в ожидании чего-то важного. И ссорятся — не до конца, и угрожают — не всерьез, и любят — не тех. Все перепутано. Никто ни о чем не может договориться. Собственно, все — как в нашей жизни. Кто-то остался в восьмидесятых, кто-то не может пережить девяностые, кто-то мечтает о наступлении тридцатых, а кто-то вообще живет вне времени, как старик Еремеев.

На поступки тут решаются два человека. Это Валентина и, как ни странно, Пашка. Валентина впервые услышала Пашку, которого унизила мать, и девушка вдруг пожалела его. Она впервые откликнулась на чьи-то чувства и тут же поплатилась за это. Когда она появляется изнасилованная, в разорванном платье, с расцарапанными коленками, то напоминает сломанную куклу. Ее мир и она сама уничтожены. Меняется и Пашка. Он становится опасным и наглым. А вот Шаманов не меняется. Он говорит безостановочно только о себе, он занят только собой. И когда он видит Валентину и ее ободранные ноги, он осторожно и брезгливо обходит ее, она его больше не интересует. Этот момент и решает все. И крики Шаманова о том, что он увезет ее, это все вранье. Она убегает со сцены в темноту зала, туда, откуда и появилась здесь, и вдалеке раздается выстрел. Этот финал когда-то был отвергнут Вампиловым, он не прошел бы цензуру, а сейчас только он и кажется единственно правдивым.

Последняя сцена у Вампилова названа «Утро следующего дня». В ней присутствуют все те же и происходит все то же. В спектакле безжизненный белый свет заливает сцену — и видение старинного дома окончательно исчезает. Его просто нет. И Мечеткин рассказывает про дом, который построил когда-то купец Черных, которому наворожили, что жить он будет до тех пор, пока не достроит этот дом. И он его всю жизнь перестраивал.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Ну вот как мы. Живущие на огромных пространствах, доставшихся нам в удел, в разных временах, мы не понимаем друг друга, как строители Вавилонской башни. И дом свой достроить не можем. В финале спектакля вместо дома на экране появляется другое видение — голубая планета Земля. Она прекрасна, и вот она очень подходит Валентине. Так и хотелось разглядеть там ее порхающую фигурку. Но тогда все герои, которые смотрят на Землю, они смотрят откуда? Как будто из какого-то пограничного пространства, в котором жизнь застыла и не поменяется никогда. Или мы услышим друг друга? Это был последний простой вопрос, который я задала себе.