О фестивале молодой режиссуры «Артмиграция»

С 12 по 20 сентября в Москве проходил ежегодный фестиваль молодой режиссуры «Артмиграция». Обозначенный точным словом, фестиваль так или иначе транслирует свое название не только концептуальной задачей формирования программы — выпускники столичных вузов привозят в Москву работы, поставленные в разных уголках родины, — но и задает им проблемный ракурс. Об этом (пусть такой аналитический подход и покажется наивным) расскажут и названия статей, написанных о фестивале в разные годы: «Мигрировать в будущее», «Миграция тем и смыслов», «Трудовые арт-мигранты» и так далее. Миграция — неслучайное, важное слово и для фестиваля этого года. С другой стороны, к чему излишнее подчеркивание букв — что же делать еще молодому художнику, как не обращаться к себе, как не мигрировать к своим истокам?

Сцена из спектакля «Йыван Кырла. Путевка в жизнь».
Фото — архив театра.

Степан Пектеев поставил в Марийском национальном театре драмы им. М. Шкетана спектакль «Йыван Кырла. Путевка в жизнь». Йыван Кырла — актер, прославившийся ролью в первом звуковом советском фильме «Путевка в жизнь», по сюжету которого из беспризорников хотят выбить дурь трудовыми буднями. Единственный спектакль большой формы, показанный на фестивале, рассказывает о трагедиях двадцатого века через историю частной жизни — в заведующем приютом здесь мерещится фигура Сталина, а повисшая в воздухе тревога трактует невинную шутку как роковую оплошность. Таким образом, постдокументальное исследование марийского культурного кода выходит за границы исключительно национальной идентичности. Углубление в проблематику архетипического, в вопросы исторической и аффективной памяти, по сути, делает спектакль исследованием самого документа. Здесь размыты границы между отчуждением и проживанием, между соцреализмом и реальностью, между человеком и героем, между документом и мифом. До какой степени доходит эта документальность, остается только догадываться. С одной стороны, очевидное — материалом к спектаклю стали биография Йывана Кырли и фильм «Путевка в жизнь», с другой стороны — Степан Пектеев ставит спектакль, который когда-то ставил его отец, режиссер Василий Пектеев, и берет на главную роль того же актера. И повествование ведется не только от лица персонажа Йывана Кырли, но и от лица актера, когда-то игравшего эту роль. Чем больше у вас информации — тем интересней смотреть спектакль. Другое дело, и это понятно, что если знаний в области марийских героев нет вовсе, то и смотреть вы будете совсем другой, и не документальный, спектакль. Даже очевидный оммаж Бутусову — красивая девушка в красном платье, идущая по поворотному кругу под известную музыку из «Любовного настроения», — постмодернистская игра для тех, кто понимает.

Сцена из спектакля «Бал. Бесы».
Фото — архив театра.

Но если Пектеев условно работает с памятью и переключает коды с архетипически встроенных в человека на приобретенные культурные, то режиссер Туфан Имамутдинов, поставивший в Казанском ТЮЗе спектакль «Бал. Бесы», исследует русское сознание. Основа — роман Достоевского «Бесы», а главный герой неловко, как и задумано, вырисовывается из названия спектакля, когда вы спотыкаетесь об эту точку между «бал» и «бесы» и случайно произносите их как одно слово. Все это изящно и иронично придумано: вот вроде бы и бесы его обуяли, а вроде и просто балбес этот русский человек. Спектакль разбит на главы-этюды, где все устремлено на него — толкующего о Боге и вместе с тем совершенно бестолкового, пытающегося петь, танцевать, да хотя бы просто стоять на ногах, так страстно и одновременно нелепо. Нет баланса у этого человека — действие проходит на неустойчивой платформе, как на качелях, с другой стороны которых должен кто-то стоять, чтобы удержать равновесие. Но никого нет, и на этой расшатывающейся конструкции герои не могут сделать твердого шага, не чувствуя опоры под ногами.

Миграция в себя воплощена и в спектакле Артема Устинова «Спички», сделанном в ТЮЗе имени А. А. Брянцева. Мы видим спектакль как бы изнутри главного героя, глазами его воспаленного сознания. Явственней всех он реагирует на проходящие мимо темные фигуры волков, его страхи материализуются, подменяют реальную картину мира и даже мифологизируются. Так, как бы от тревожных расстройств (пусть эти слова не упрощают состояние героя), он чувствует мир в выключенном свете, ирреально, так странная любительница собак из парка становится почти ведьмой в его бытии. И есть в пьесе Константина Стешика что-то чеховское, конечно, не от мистического, но от экзистенциального, от ощущения времени: застывшего, но вместе с тем уходящего, проходящего мимо, вскользь, неуловимого. (Более подробно об этом спектакле уже писала в блоге «ПТЖ» Мария Сизова.)

Сцена из спектакля «Фотография, на которой меня нет».
Фото — архив театра.

Совсем в другом свете, вообще в свете Абсолюта и осязаемого счастья существуют герои спектакля Ивана Пачина «Фотография, на которой меня нет» Канского драматического театра, но так же, как и герои многих других спектаклей фестиваля, они пытаются вернуться к себе, самоутвердиться, зафиксироваться. В тихую деревню приезжает фотограф, чтобы сделать снимок школьного класса, но главный герой, маленький Витя, чуть ли не по роковому (так это ощущается) стечению обстоятельств в этот момент заболевает. До смешного наивно и трогательно его пытается вылечить родная бабушка, набрасывая на внука гору теплых вещей под мелодию «В пещере горного короля» Эдварда Грига (возмущенная критика тяжело дышит в зрительном зале), а в финале спектакля ко всему прочему дают «Сансару» Басты, что действительно совсем необязательный акцент — артисты прекрасно справляются и без музыкального дублирования смыслов. Но и здесь мир представлен глазами главного героя, глазами ребенка — а значит, мир чистый, непосредственный. Для деревенского мальчишки Вити непопадание на фотографию — настоящая трагедия, все гиперболизируется, так что и Григ, и Баста — не поверхностность, а единственно возможное сопряжение того, что маленький ребенок чувствует, с тем, что он про такие чувства слышал и понял на уроке музыки или в школьном дворе, вообще в жизни. Ребенок совсем иначе воспринимает действительность — сцена заполонена всевозможными предметами, честно сказать, некрасивыми дешевыми игрушками, картонными, искусственными поделками, преображающимися в руках героев во что-то прекрасное. Конечно, в этом мире нет не только изображения на фотографии, здесь вообще нет ничего, но из этого ничего и рождается Абсолют, перманентная радость быть, любить друг друга.

Сцена из спектакля «Семью восемь».
Фото — архив театра.

Вглядываться в себя не только через истоки и корни, но через самое себя, через пройденный путь, и искать этот Пачинский Абсолют (пусть будет так!) пытаются и героиня пьесы Дарьи Слюсаренко «Семью восемь», и братья из пьесы Олжаса Жанайдарова «Беруши». В обеих пьесах есть травматическое столкновение с детством, не отрефлексированная боль, переросшая в комплекс. Но в спектакле Михаила Лебедева «Семью восемь» Самарского театра драмы им. М. Горького никто не пытается расшифровать эту формулу любви, явленную в названии. Игра внучки и бабушки в таблицу умножения — лишь обмен колкостями, подтекст бессмысленности их диалога (лишь бы о чем-нибудь, но надо). Кажется, пьеса при всей своей простоте все же устроена сложнее, говорит скорее о проблеме недостатка любви, чем вообще об ее отсутствии, и в конце концов рассматривает любовь как проблему. В спектакле любви нет, напротив, абсолютная нелюбовь. Бабушка-стерва, родители хладнокровны, мужики все жалкие — вдруг в пьесе обнаружилась феминистская мотивировка. В итоге получается, что жизнь главной героини не сложилась лишь потому, что ее окружают одни уроды. Но ведь это и правда упрощение. Последняя сцена, говорящая о том, как могло бы быть, если бы все жили дружно, появляется здесь словно из ниоткуда, не оставляет должной занозы в сердце, а ведь так хочется обо что-нибудь уколоться.

Сцена из спектакля «Беруши».
Фото — Александр Казаков.

В спектакле «Беруши» (режиссер Ильсур Казакбаев) Салаватского государственного башкирского драматического театра диалога не получается и между двумя братьями. Буквально: один говорит на русском, другой — на башкирском. Они живут в одной квартире, неспособные поделить наследство, любовь родителей и даже женщину. Но почему-то пьеса Жанайдарова в какой-то момент начинает напоминать не ветхозаветный сюжет (хотя вполне на то претендует, и не только из-за намерения убить брата), но драму испанских страстей. Непонятно от кого беременная женщина страдает от непонятно к кому неразделенной любви. На фоне прекрасной этнической музыки появляется Oxxxymiron — трек «Не от мира сего» знаменует появление подростка, которому и поручено убийство одного из братьев. В конечном счете за считанные минуты умирают почти все, и все бы хорошо, но ничего не складывается воедино.

Мотивационный перекос случился и со спектаклем «Горка» (режиссер Иван Миневцев) нижневартовского Городского драмтеатра. Большую роль здесь играла музыка, именно она сталкивала высокий градус чувств главной героини с остальным миром. Кто-то сказал, что это композиция Йохана Йоханнссона, но слышится Генри Перселл, не иначе, не меньше, это большая музыка, божественная, такая, какая больше любых слов, даже изящно сложенных. Именно она как тема главной героини постоянно разбивается о разухабистые детские песенки с бессмысленными пошлыми строчками, какие никто и никогда не может выучить, само человеческое существо противится им. Воспитательница детского сада Шмарина, мечтающая о божественной любви, — ведь это поэзия, не иначе! А по другую сторону — Система, бытовуха, низкое, неталантливое. И вдруг, в конце, когда все приходят помогать главной героине делать горку, эта история теряет свой острый градус и оборачивается неожиданным «все мы прекрасные люди» или «все мы братья и сестры». А так хотелось еще раз о бренности бытия, о несоответствии. И чтобы музыка еще раз загремела.

Сцена из спектакля «Горка».
Фото — архив театра.

В спектакле Андрея Гончарова «О любви» Нижнетагильского драматического театра им. Д. Н. Мамина-Сибиряка музыки было много. Такой нелепой, такой дурацкой музыки из 90-х. «Зеленоглазое такси» и иже с ним. И как необычно зазвучала она среди чеховской несостоявшейся жизни, среди невозможной обреченной любви. Герои спектакля бегали, прыгали, танцевали, ходили на месте — так неостановимо проходила их жизнь и все лучшее в ней, и было им не поспеть, и зеленоглазое такси не тормозило. Это спектакль про дураков в самом нежном смысле слова, даже не чеховских, а каких-то володинских, до жути обаятельных, но таких жалких, неудобных и нелепых. Здесь гармония в неуюте. Но в конце концов любовь — это не только Боярский или Адель, авангард или китч, это непременно и одно, и другое вместе.

Еще в рамках фестиваля «Артмиграция» ежегодно проходит лаборатория «40+», итогом которой становится спектакль. В этом году режиссер Денис Азаров сделал stand-up об актерской жизни. Четырнадцать актеров из разных уголков страны поведали свои закулисные переживания, и именно этот показ стал самым грандиозным событием фестиваля. Смех через боль, обнажение сути (пусть читается менее пафосно, чем написано), открытая уязвимость, буквальная открытость всего — да, я такой, я такой странный, иногда дурацкий и иногда милый человек, я весь перед вами и смеюсь над самим собой. Я мигрировал в себя, чтобы себя узнать.