«Киса». Комедия по мотивам романа И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев».
Театр «Приют комедианта».
Режиссер Семен Серзин, художник-постановщик София Матвеева.

Премьерный анонс спектакля «Киса», предвещавший знакомство с «запрещенными главами» «Двенадцати стульев», «безжалостно вырезанными из романа советской цензурой», выглядел интригующе. Кису Воробьянинова обещали представить «мотом и бонвиваном похлеще Бендера». А недавний дебют уже известного театрального режиссера Семена Серзина в роли кинорежиссера и бурное обсуждение его фильма «Человек из Подольска», разворачивающееся в Сети, добавляло интриге остроты…

А. Ведерников (Остап Бендер).
Фото — Полина Назарова.

Между тем, любой мало-мальски интересующийся историей «Стульев», легко узнает, что никаких разногласий с цензурой в момент рождения романа у авторов не было. Главу «Прошлое регистратора ЗАГСа», повествующую о жизни Ипполита Матвеевича «до 1913 года» и опубликованную уже в 1929-м как отдельный рассказ, они исключили из повествования сами. Задумав писать роман с героем-авантюристом в центре и выбрав его прототипом полтавского дядю Евгения Петрова (Катаева), авторы и живописали Воробьянинова жуиром-эпикурейцем. Вскоре, однако, в повествовании появился другой персонаж — Остап Бендер, тоже имевший своих литературных и жизненных прототипов. Неожиданно для авторов образ Остапа, которому поначалу предназначалась незначительная, проходная роль, стал разрастаться и брать действие в свои ловкие руки. Ипполиту Матвеевичу пришлось уступить первенство и поменять характер. Первоначальный вариант романного «пролога» так и остался рассказом. Остап же настолько полюбился авторам и читателям, что вскоре после убийства его Воробьяниновым в финале «Двенадцати стульев» был воскрешен и в 1931 году стал главным героем романа «Золотой теленок»…

Полагаю, что режиссеру, решившему ставить роман «Двенадцать стульев», хорошо известный всякому, имеющему потребность в посещении театра, многократно инсценированный и экранизированный, давно разошедшийся на цитаты, захотелось новизны. И он решил восстановить «Прошлое регистратора ЗАГСа» в его первоначальном значении. Я даже подозревал, что этим Серзин и ограничится. Правда, при чем здесь тогда «Стулья», думал я. Моя догадка оправдалась только отчасти: «Прошлое» составило лишь «зачин» «комедии по мотивам». Зачин, промелькнувший на сцене неотчетливо и сумбурно. Показали Кису в пальто из искусственного розового меха с длинным ворсом, в темных очках и с накладными усами. Деву кафешантана в «корсете с историческим кроем» и топлес. Примерили меховое пальто и на других участников сцены. Дальше началась традиционная охота за стульями с классической расстановкой функций главных действующих лиц. Остап (Алексей Ведерников) — брутальный, наступательный, победительный — ведущий. Киса (Евгений Перевалов) — пугливый и застенчивый — ведомый. «Пришив» первоначальную первую главу к романному туловищу, режиссер ничем художественно и смыслово не обогатил произведение литературной классики. Но целостность повествования и характеристик, как и стилевое единство романа, нарушил.

Сцена из спектакля.
Фото — Полина Назарова.

Драматургическая основа является самой слабой величиной спектакля. Не названные в программке многочисленные персонажи романа и их реплики, перераспределенные между шестью исполнителями, мелькают и… не столько играются, сколько обозначаются. Игнорируя многие комедийные литературные реминисценции оригинальных «Двенадцати стульев», успешно преодолевая черты, роднящие роман с гоголевской традицией, режиссер вбрасывает свои, отыграть которые актеры просто не успевают. Вот почему-то бывший дворник Воробьянинова Тихон (Владимир Карпов) назвал себя Полиграфом Полиграфовичем и поведал о славной ночной охоте на котов. Он, впрочем, и в программке назван булгаковским именем, но ясности это не прибавляет. Булгаковщины в спектакле нет, но Булгаков упомянут. Обозначили. Проехали. Дальше. А вот тот же Карпов — уже гробовых дел мастер Безенчук. Никакой трансформации. Несколько реплик. Дальше. Засветились на заднике красными огнями глаза нарисованного кота, и чучело чайки мелькнуло в руках отца Федора. Чехов. «Чайка». Дальше. Почему Чехов? Почему «Чайка»? Потому ли, что «с печальным криком чайки разодрался английский ситец в цветочках» на одном из стульев у Ильфа и Петрова? Как говорил известный принц Гамлет: «Что он Гекубе? Что ему Гекуба?» По крайней мере, для авторов романа были более актуальны Толстой и Достоевский. И это было смешно. У Серзина — «Чайка». И это и не смешно, и бессмысленно…

Еще одно «новаторство» сценической интерпретации состоит в переносе действия в «лихие» 1990-е годы. Впрочем и здесь возникает тот же вопрос: зачем? Ради актуальности? 90-е маркированы в спектакле лишь внешними признаками, такими как малиновый пиджак с магазинной биркой и спортивные штаны отца Федора (Олег Рязанцев), или его же игра с Беспризорником (Яна Оброскова) в наперстки… Поедаемый Кисой и Осей из общей пластмассовой миски «Доширак»… Характерно и само по себе выразительно и выбранное художником место действия: подземный переход с обшарпанными кафельными стенами, размалеванными граффити и всевозможными надписями: «прошлое прошло», «важно оставаться человеком»… Само по себе. Дополнительной смысловой нагрузки или актуальности оно тоже не содержит. Сегодня 90-е даже для тех, кто проживал их в более зрелом возрасте, нежели молодой режиссер Серзин, такая же неактуальная «история», как и 20-е. Нынешняя актуальность проступает в историческом календаре совсем другими, унылыми и более «стабильными», цифрами и числами. Нет в ней никаких иллюзорных ожиданий скорой и радужной перспективы, помогавших терпеть многие лишения. Даже само радужное семицветие является едва ли не запрещенным. И мало кого можно увлечь сказочной мечтой о внезапно обретенном богатстве как в прямом, так и в переносном смысле слова…

Сцена из спектакля.
Фото — Полина Назарова.

Я уже не в первый раз сталкиваюсь с ситуацией, когда профессиональный и опытный режиссер берется сочинять «пьесу» и этот шаг оказывается разрушительным для будущего спектакля. В случае с «Кисой» все необходимые исходные «компоненты» налицо. Хорошие актеры, многие из которых (в спектакле заняты два состава) неоднократно играли вместе и сотрудничали с режиссером С. Серзиным и в театре, и в его фильме… Перевалов и Ведерников — еще и бывшие однокурсники, партнеры по сцене в театре «Мастерская»… Замечательный роман… Интересный замысел сценографа… Но все эти компоненты, достойные сами по себе, будучи подчиненными искусственной идее и зависимыми от слабой, непроработанной драматургии, в художественно состоятельное и осмысленное целое не складываются. Оставляют впечатление наскоро срепетированного «капустника», лоскутного одеяла, сметанного из обрезков разной фактуры. И несколько жеребячий гогот «своих», пришедших на предпремьерный пресс-показ, оказался вполне уместен. Не думаю, правда, что исполнители и постановщик хотели именно такой реакции. По крайней мере, на поклоны они вышли только один раз, а режиссер на сцене не появился вовсе. Неупомянутой осталась лишь Татьяна Полонская, также изображающая нескольких персонажей (в программке обозначены Елена Станиславовна и мадам Грицацуева) без всякой «трансформации», меняющая только костюмы. Может быть, это было бы и уместно, если бы сама «история» была прописана более внятно…

В белой ванне на золотых львиных ногах, «играющей» также и в «зачине» и, видимо, призванной закольцевать действие, Киса задушил Осю полотенцем. Разодрал последний стул, тоже оказавшийся «пустым». А на затемненной сцене прожектор высветил надпись: «Важно оставаться человеком». Финал оказался таким же искусственным и декларативным, как и замысел, обозначенный в анонсе. Конечно важно, всегда важно, независимо ни от чего и в любых обстоятельствах важно. «Подумаешь, бином Ньютона»…

Сцена из спектакля.
Фото — Полина Назарова.

Несомненно, исполнители «дубля» — Воробьянинов самого Серзина, Бендер Ильи Деля, отец Федор Ильи Борисова, Грицацуева Юлии Башориной — привнесут свои оттенки и акценты в эту сценическую историю. Но, думается, что перемена слагаемых принципиально преобразить что-то в хаотичной сценической конструкции уже не может. Потому что сама конструкция представляется случайной, немотивированной и слишком «неряшливой». Стулья в спектакле оказались без подкладки, вернее, с подкладкой фальшивой, как искусственная вата, выдираемая из предметов мебели искателями сокровищ.