БЕЗ РАНСЬЕРА ПОД РУКОЙ

«Страшный сон актрисы Марыськиной».
Театр-фестиваль «Балтийский дом».
Сценарий и режиссура Натальи Парашкиной и Светланы Обидиной, монтаж Дмитрия Моисеева.

«Страшный сон актрисы Марыськиной» лишен партиципаторности. Ищу глазами современный инструментарий, стремлюсь взять его в руки, преломить им Марыськину через призму ненадеванной оптики. А также новой этики или колониальной проблематики. И особенно трудно здесь подключается трансгендерное. А уж элитизм… Практически отсутствует.

Печаль.

Сцена из сериала.
Скриншот.

Оптика при просмотре старая. Любые очки с диоптриями, вплоть до черепаховых бабушкиных. С толстыми дужками и стеклом ординарным.

Смотреть легко и на диване (конструкция дивана любая), и не останавливать просмотр, когда под диван закатилась сушка, нырнуть под него, сдунуть/хрустнуть/продолжать.

Однако, стайл наисовременнейший. Изоляция. От гигантских площадей театра «Балтийский дом», от репетиционных комнат, коллег, процесса.

Гаджет, домашняя съемка, платформа, экран, Сеть. И вот он, артист, виден, как Дудь.

Актриса Наталья Парашкина со товарищи-балтдомовцы плюс несколько приглашенных петербургских артистов сработали 12-серийный мини-веб- сериал, точнее сериальчик (серия длится от пяти до восьми минут), как бы на актерской коленке.

Он немногозначительного выражения лица, он не претендует на штучное литературное шуточное словцо или слово, не замахивается на тот киноязык, когда б мы ахнули «из какого сора!», поразились тому, как театральные артисты владеют смежными профессиями сами-сами, без режиссерской руки. Однако, как выяснилось, владеют! При блестящей монтажной помощи Дмитрия Моисеева.

Двенадцать пятиминутных рассказов отточены от первых сонных подергиваний лица главной героини — корпулентной, в бигудях и мечтах Марыськиной (Н. Парашкина) — до ее последней реплики и растерянных глаз в 12-й серии, когда становится понятно: ролей не будет…

Каждое сновидение и прописано, и срежиссировано Парашкиной/Обидиной. И это очень скрупулезная, честная работа. Без провисов. Персонажи кидают друг другу пингпонгово-репличный мячик так, что, кажется, взаимодействуют вживую. Ассистентка Эльмира (Ольга Елисеева) общается с примой Ирочкой (Ирина Конопацкая) в 10-й серии так, будто бы нет меж ними разделяющего пространства…

Вечная ублажательница артистического комфорта — ассистентка-увещевательница дышит в лицо актрисе, будто они рядом, в одной комнатенке. Ожидающая кастинг актриса ждет и ждет, бубня фразу из текста. А режиссер-дама опаздывает бесконечно. По причине выгула любимой собачки, спецприема еды и прочей лабуды. За пару минут из пяти общего сюжета сыграны жизнь и судьба ассистентки, актрисы, режиссера, так и не пришедшего в кадр.

Парный конферанс — единственный, супружеский: пространство дачи Ирины Конопацкой (прима Ирочка) и Дмитрия Ладыгина (режиссер Лев Наумович). Здесь глаза в глаза, общий на столе борщ, красивый вид на реку и страдания среднейшей руки режиссера Льва. «Ты не Товстоногов», — кричит ему актриса-жена-прима. Стареющая прима-красавица, в свою очередь, выдает весь классический поведенческий кейс первой актрисы — режиссеровой жены.

В этом кино нет импрессионистской размытой нежности. Есть предельная наполненность цвета. Каждой из красок.

Все без исключения они играют не грубо, как многим может показаться, нет. Смачно, сочно, размашисто, с неимоверным удовольствием.

Как бы не для нас. Для себя и про себя. Про весь прежний, современный и будущий нормальный российский репертуарный театр, в котором каждому артисту снятся эти его классические сны. Сны страха, подневольной жизни, зависимости от всего на свете: от истошного ора зав. труппой (героиня актрисы Светланы Обидиной существует за предельной гротескной чертой) до завистливого оговора коллег. За пять минут они проигрывают и про мелкое тщеславие, фанфаронство, подставы, про проскальзывающее не актерское — человеческое, и про желание играть, играть по-настоящему, увидеть своего режиссера (и ему понравиться), а не распальцованного мальчонку а ля европейский режик.

Они смеются над собой: над своей несовершенной фактурой, над своим возрастом, над тем, что и не смогут понять этого режиссера в шапочке (смешная пародия на Молочникова), даже если очень захотят… Пожилой артист Эрнест Пересказов (Александр Павельев) смотрит на него в полнейшем обалдении, приблизительно как на НЛО.

Смеются размашисто и в чем-то бесстрашно. Но без толики злинки.

Маски. Гротеск. Нет полутонов. Есть любовь. К единственной, на всю жизнь выбранной профессии, к театру, без которого они не могут жить. И дышать не в силах. Театр — их аппарат ИВЛ.

Телефонный рингтон — один на всех — «Смелый наездник» Шумана.

Он звучит и звучит сквозно. И похож на коврик. Тот, который расстилает перед собой артист.

ТИХИЙ СЮЖЕТ

«Центрифуга».
БДТ Digital.
Автор и исполнитель Дмитрий Воробьев.

Когда все время сидишь в пресловутом онлайне, кажется, что вот-вот оглохнешь — все очень громко, постоянно что-то звякает, блямкает, резко включаются оповещения ВКонтакте, напоминания в Фейсбуке и Ютьюбе; в zoom-конференциях все почему-то почти кричат… От всего этого гула хочется закрыться.

Услышать другую интонацию, тихий мягкий голос, негромкую, но внятную и весомую речь — стоит дорогого. Есть у меня такой тихий сюжет: Дмитрий Воробьев на портале БДТ Digital прочитал свой рассказ «Центрифуга». Название жесткое, лязгающее, но за ним — нежный, лирический «мемуар», воспоминание об одном дне из детства.

Режиссер Владимир Воробьев и его сыновья Дмитрий и Константин Воробьевы.
Фото — архив театра.

В рассказе описывается летний день, который восьмилетний Дима и его друг Сашка могли бы провести как обычно — на пустыре, где была лужа с тритонами, или за игрой «в ушки» — армейские пуговицы, по которым надо было стрелять самодельными свинцовыми битами, или на железнодорожной станции, где ребята собирали спичечные коробки — сами коробки им были не нужны, они охотились за этикетками… Много занятных мальчишечьих забав описывает Воробьев. Рассказывает подробно, с осязаемыми и зримыми деталями. Но в тот необычный день вдруг неожиданно появился его отец, который всегда до глубокой ночи пропадал на работе — ведь это известный режиссер Владимир Воробьев. Он появился — и пригласил мальчиков в Петродворец! Поездка, сама по себе увлекательная, становится совершенно чудесной благодаря этому явлению Отца, фигуры, конечно, совершенно реальной, узнаваемой, но в то же время волшебной: он возникает, и вся картина мира преображается для мальчика. Все меняется.

Дмитрий рассказывает о событиях этого дня: о захватывающем дух путешествии — сначала на такси к Дворцовой набережной, потом на «Метеоре» — скоростном речном теплоходе — в Петергоф, о мороженом, которое отец покупает — и разрешает выбросить, если невкусное (потому что он тут же купит другое!), о сладостных надеждах на неведомый приз, который, по легендам, дают на аттракционе «Центрифуга», если удержишься в ее центре и не свалишься, — и о разочаровании, когда победа была одержана, а приза никакого не оказалось…

Не только в хорошо и плотно подобранных словах, в эпитетах, деталях, но и в его голосе, интонациях, в замедлении и ускорении темпа содержится послание. Это послание доходит не только до слуха, не только до сознания, но и до самого сердца. В нем — огромная невысказанная сила любви и тоски по ушедшему отцу, по тому прекрасному состоянию детства, когда папа был личностью, чье присутствие могло сотворить полное и безоговорочное счастье маленького человека. Мы слышим сегодняшний, мудрый и печальный, голос Дмитрия Воробьева — и одновременно голос того пацана, чувствительного и закрытого, довольного своей насыщенной жизнью, но отчаянно ждущего отцовского внимания, каким был восьмилетний Димка.

В том, как Воробьев говорит о Петербурге, о том, как он впервые белой ночью — и тоже вместе с отцом — оказался на катере посреди Невы и по-новому увидел с воды город, как будто незнакомый и пустой, есть острое «узнавание»: так было, было и со мной! Конечно, «Метеор», фонтаны Петродворца, поездка по рекам и каналам — все это приметы ленинградского детства, которые нельзя не вспомнить и не пережить заново. Даже ощущение восторга, которое испытывает ребенок из новостроек, когда попадает в центр красивейшего города на земле, — знакомое, родное (я жила на Гражданке). Но главное все же узнавание не фактов, а чувств.

Скупые фразы об отце в финале рассказа: «И всё, и всё… Он бы и не вспомнил тот день». Пауза. «А я и не спросил».

Самое настоящее острое чувство потери.

Как это больно и как светло.