«Концлагеристы». В. Шергин.
Коляда-Театр.
Режиссер Александр Вахов.

Когда ученик Николая Коляды в театре Николая Коляды ставит пьесу другого ученика Николая Коляды — эстетику постановки предугадать несложно. Хоть и сказал сам Коляда, вышедший к зрителям перед спектаклем Александра Вахова, что он здесь ни при чем, а потому не беспокоится о результате, — кто ж ему поверит!

Это кокетство, пожалуй, и было единственной неправдой за вечер. Все остальное очень по-честному. Какой-то нездешней театральностью веяло на Новой сцене Александринки, и зависть брала, как у них за Уралом еще умеют увлекать, развлекать и радовать зал, без заигрывания и заискивания, не делая пауз в ожидании одобрения. А еще — не упиваться снобизмом, вываливая на зрителя постмодернистский текст с обилием цитат (и то правда — лет двадцать пять как не новость!). А еще — играть двухлетней давности спектакль с драйвом курсового и не скатиться в капустник… Впрочем, все это о Коляда-Театре вообще.

Пьеса Валерия Шергина предоставляет труппе идеальную возможность применить весь привычный карнавальный инструментарий. Место действия: республика Чумуртия, после распада Союза строящая общество социального равенства, где деньги упразднены, а каждому положено три стула и телевизор, а также однополый супружник и назначенный руководством отпрыск произвольного пола («Акчаруд — их дочь. На самом деле молодой парень. Но по бумагам он — дочь»). Запускает действие появление в благонадежном гомосексуальном семействе «человека из свободного мира», который предлагает вывести Федота (Сергей Федоров) с домочадцами туда, где уже открыты микроволновки и мобильные телефоны с дикой диагональю экрана. Фабула намеренно примитивна и гротескна настолько, что практически не оставляет поля для социальной сатиры (хоть зал и посмеивается привычно над репризами о президенте и толерантности). Но, разумеется, не ради них все затевалось.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Антиутопия — жанр принципиально одномерный. Ничуть не нарушая его чистоты, Шергин и Вахов дополняют спектакль другими одномерностями. Одномерностью советской фантастики, из которой приходит на сцену судорожно-высокопарный Сталкер (Олег Ягодин). Наивностью деревенской романтики «под Шукшина», в духе которой строит свою роль Антон Макушин, играющий супружника Федота Педроса.

Из этих плоских схем в спектакле рождается объем. Подчеркнуто гротескные подробности Чумуртии, перемешанные в одном котле с вполне узнаваемыми и оттого легитимными штампами «из жизни», оказываются тождественны. В одном математическом уравнении на равных правах сосуществуют «высокие» категории — свобода, любовь, самопожертвование — и черты выдуманного потустороннего мира. Есть в спектакле такой персонаж: Томышев, «говно-человек». При встрече с ним зажимают нос, овеществляя характеристику. Однако вопрос, брать ли его в побег или он предаст, всерьез обсуждается, как если бы речь шла о «сложном» герое. Такое демонстративное «заземление», снижение общепризнанных, социально одобряемых ценностей — одна из главных черт смеховой культуры, карнавализации вообще. Так что веселятся и пляшут на сцене здесь не абы как — строго по Бахтину. Разыгрывая довольно скандальную пьесу, Коляда-Театр ни на секунду не изменяет собственной стилистике и не отдаляется от фольклорных корней.

Причем не отдаляется ни по сути, ни по форме. Два с половиной часа сцена наполнена сочной, кинематографической нежитью. Актеры безупречно владеют мимикой, замирая в инфернальном зеленоватом свете с такими лицами, что мастера спецэффектов многочисленных экранизаций Вия могли бы позавидовать.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Создатели этого карнавала к кино вообще дышат неровно. Оттуда эффектные драки в сполохах стробоскопа (привет поклонникам «Матрицы») и решение всего второго действия в стилистике роуд-муви.

В подзаголовке к «Концлагеристам» авторы называют произведение «доброй пьесой в двух действиях». И здесь опять не лгут. По сути, на сцене — процесс возвращения человека к себе, освобождения от пут социума. Не хорошего или плохого — любого. Совершенно неожиданно антиутопия оказывается не об общественном, а о духовном устройстве. О демонах, которые снаружи. Они буквально дергаются на сцене в начале спектакля, и с ними вместе антипод и искуситель Федота — начлагерь Степан. И он же в конце неожиданно оказывается человеком, Федотовым двойником, которому тоже, оказывается, «женщину хочется».

Нету свободы и несвободы. Нет хорошего и плохого государства. Жизнь с тремя стульями и телевизором ничуть не лучше и не хуже той, где микроволновки и мобильники. И та, и другая — разрушают. «Концлагеристов» вредным спектаклем могли бы признать при любом режиме.