В рамках «Театрального киносезона 2013–2014» показывают «Кориолана» лондонского театра «Донмар», примечательного тем, что в роли спесивого римского вояки здесь можно увидеть сумрачного фронтмена джармушевского «Выживут только любовники» — англичанина Тома Хиддлстона. Насколько неожиданной стала трактовка, судила Надежда Стоева…

Том Хиддлстон — не самый очевидный выбор на эту роль. Кудрявый, улыбчивый, почти блондин, с голубыми глазами — типичный романтический герой-любовник, который мог бы до старости играть несчастных возлюбленных всех мастей и получать награды за роли второго плана (Кассио в «Отелло», Львова в «Иванове»). Но вдруг на его творческом пути случился Кеннет Брана с предложением сыграть Локи, сводного брата-плохиша в киношном фэнтези «Тор» из комикс-вселенной студии «Marvel». Локи — злодей противоречивый, с отрицательным обаянием и внятной психологической мотивировкой: он не самый любимый сын у приемного отца. Он легко плачет, да и вообще весьма чувствителен, сколько бы ни напускал на себя серьезность и ни поднимал брови домиком.

Т. Хиддлстон (Кориолан).
Фото — http://www.theatrehd.ru/.

Но вернусь к спектаклю. Перед началом для зрителей кинотеатра был показан видеоролик, где актеры рассказали о своем отношении к непростым римлянам. Страна и время условны, какие-то абстрактные «наши дни», в каком-то абстрактом «черном пространстве». И второе действие начиналось с небольшого интервью с Джози Рурк, режиссером и руководителем театра, в котором она ответила, почему сейчас надо ставить эту пьесу: политика, обострение конфликтов, массовые недовольства, расслоение общества. Мы сразу все поняли, только спектакль, как мне кажется, получился совсем о другом.

…За доверчивой, но тщательно скрываемой во многих киноролях улыбкой Хиддлстона (чего стоит один только анемичный вампир Адам из нового фильма Джармуша «Выживут только любовники»), скрыто много сыновней любви, которая необходима для роли воинственного римлянина. То, что Кай Марций Кориолан окажется больше человеком и даже больше сыном, чем воином /стратегом/политиком, нам известно из пьесы. Он, в одиночку ворвавшийся в Кориолы (город вольсков, с которыми воюет Рим) и предрешивший победу римлян, получает третье имя — Кориолан. Его мать Волумния и патриции надеются, что этого и полученных в боях ран (с каким удовольствием они считают их количество — 27, сладостно припоминая, что именно было ранено — рука, шея, бедро) хватит, чтобы завоевать признание и любовь народа и получить вожделенное звание римского консула. Но к этому есть два препятствия — непомерная гордыня и спесь Кая Марция по отношению к простолюдинам, вызывающая взаимную нелюбовь, и отсутствие у Кориолана политических амбиций. Он не желает быть консулом. Чтобы получить титул, нужно пройти унизительно-варварский обычай и продемонстрировать свои раны. Что он и делает, немного покривлявшись перед толпой. Но трибуны, призванные помогать народу в сложных политических играх, подстрекают к мятежу, и горожане отказываются от своего только что принятого решения — они изгоняют Кая Марция Кориолана вон. Наш прямодушный герой уходит к своему злейшему врагу Туллу Авфидию. Враг прикидывается другом, и Кай Марций, собрав вольские войска, идет войной на родной город.

Казалось, нетрудно себе представить, какой получится из Хиддлстона Кориолан — хитроватый, ну как минимум себе на уме, немного неженка, немного молодой Рейф Файнс. Но он оказался слишком прямодушным и вспыльчивым, не глупцом, конечно, но и не умником. Азарт боя у Кориолана налицо, вернее на лице: за сценой его голову обильно поливают краской, чтобы он явился к нам настолько окровавленным, что кажется, рубился он не мечом, а головой. Бой при Кориолах скрыт от глаз — Кай Марций поднимается по лестнице вверх и пропадает, а оттуда летят снопы искр и пепел, там, по всей видимости, ад. Неминуемая ассоциация с абордажными лестницами усилена контровым светом, дымом и ритмизованными звуками.

Сцена небольшая, предполагающая доверительные и даже интимные отношения между персонажами. Железная лестница, несколько стульев и кирпичная стена, прекрасная по своей фактуре, разукрашенная кроваво-охристой стертой краской и граффити, — вот и вся сценография. Можно было бы предположить, что режиссер очистила место для массовых сцен, захватывающих боев на поле брани или в сенате. Но сцены с народом ограничены тремя-четырьмя персонажами, сценический бой — динамичен и зрелищен, но по-театральному мягкотел: удары сильны, пока не достигнут соперника, мечи бряцают и свистят, и хорошо, что не ранят. Сцены в сенате или статичны, или подаются в зал прямым обращением, делая зрителей римскими горожанами. Тут самое время вспомнить экранизацию Рэйфа Файнса, не скованную условностями театра. Не самая репертуарная из пьес Шекспира попадала в цель, вскрывая разнообразие манипуляционных игр в демократию с народом и бессилие военачальника перед оголтелым плебсом. Перенесенная в наши дни, история убийства Кориолана начиналась со сцены голодного бунта, снятой как репортаж с места событий в очередной «горячей точке» Рима. Кориолан Файнса сначала «убивал» всех своей надменностью: губы, навсегда застывшие в презрительной улыбке, холодный острый взгляд делали его лицо маской высокомерия и злобы. Трудно было поверить, что этот бритоголовый, залитый кровью и потом мужлан подчинится уговорам матери и согласится не вводить войска в Рим для разграбления. Файнсу не давалась метаморфоза преображения брутального жестокого мужчины в нежного сына. Красочные сцены битв перетягивали внимание, делая режиссерское решение сосредоточенным на войне.

Сцена из спектакля.
Фото — http://www.theatrehd.ru/.

Театр, лишенный возможности разгуляться в выразительных сценах боев, должен был бы акцентироваться на психологии героев, но у Шекспира именно в этой пьесе она минимальна. Противостояние героя-одиночки и трибунов/горожан не становится основным конфликтом. Нередкие в пьесе сцены, где мы слышим голоса простого люда — будь то римляне, ушедшие на войну ради наживы, или пространные рассуждения слуг в доме Авфидия, — в спектакле сокращены до минимума. Ясноликий и яростный Кориолан Хиддлстона сталкивается с двумя трибунами, выражающими якобы волю народа. А с народом всегда все одинаково. Он либо безмолвствует, либо меняет свои решения, как буриданов осел, не знающий, что предпочесть. Трибунов Юния Брута и Сициния Велута в спектакле (в отличие от пьесы) играют мужчина и женщина, и это добавляет в колорит всего спектакля новую краску, но вряд ли главную. Конфликт разрушается, так как и трибуны готовы подчиниться новым обстоятельствам, когда Кориолана надо упрашивать не разорять город.

Наверное, решать «Кориолана» как пьесу об отношениях матери и сына — слишком радикально. Но кому противостоит главный герой на протяжении всего спектакля? Вовсе не толпе. Матери. А еще больше — сам себе в нелепых попытках поступать по собственному желанию, а не по навязанной чужой воле. Похоже, что он хочет побороть собственную бесхребетность, тщательно прикрываемую брутальностью, воинственностью. Его мать, та, что способна вить из него любую пряжу, и есть основной носитель конфликта. Только ей удается уговорить Кая Марция появиться в короткой тоге перед избирателями, где он вынужден фиглярствовать и скалиться. Только ей удается склонить неумолимого, зажатого в тиски собственной обиды сталебетонного начальника вольсков (новая должность Кориолана) к миру. И будь в спектакле на этом сделаны акценты, его, наверное, можно было бы смело отнести к интереснейшим трактовкам образа Кориолана. Но увы. Это дано лишь намеком, в проброс, не уходя далеко от военной истории чванливого гордеца. А именно Кориолан Хиддлстона и был способен передать противоречия этого персонажа, ждущего одобрения матери. Нет в пьесе пронзительных монологов главного героя, помогающих понять его сложную душу, и режиссеру приходится давать актеру несколько минут выразительного молчания на пустой сцене.

Сцена из спектакля.
Фото — http://www.theatrehd.ru/.

Не толпе избирателей, а нам демонстрирует Кориолан свои раны. Оставшись один, стянув плотно облегающую трикотажную рубашку, он встает под луч софита, через секунду проливающийся на него струей воды. Гримеры постарались, и незажившие кровавые рубцы, омываемые водой, сверкают выпуклыми рубиновыми полосами на теле. Позже именно на этой кровавой жиже поклянется умертвить Кориолана его враг, миляга Тулл Авфидий — Хэдли Фрайзер. Насмешливый Тулл Авфидий, всегда побежденный, но легко принимающий в объятия своего злейшего врага, должен был быть сильно унижен спесью Кориолана, чтобы в конце вспороть ему живот, подвесив за ноги на железной цепи. Но Шекспир не написал сцен унижения, и нам приходится принимать как данность, что жизнелюб Авфидий убил нашего героя.

Самым закрытым и непроницаемым персонажем осталась для меня мать Кориолана — Волумния Деборы Файндлей. Роль строится на умилении к сыну — защитнику Рима и на агрессии к нему же, пытающемуся проявить свою волю. Она явно не испытывает к сыну сильных материнских чувств — привязанности, нежности. Он для нее инструмент, хотя ее амбиции тщательно скрыты. Такая Волумния могла бы и радоваться, погибни сын в бою, и с гордостью несла бы на себе титул матери погибшего героя. Только слава сына оправдывает для нее его существование. На самом деле, двойные стандарты матери, ругающей простых римлян чернью в кругу семьи и восхваляющей их же за пределами дома, воспитали такого — невозможно правдивого — Кая Марция.

Хиддлстон оправдывает Кориолана: простая человеческая слабость всегда быть лучшим для матери — вот основной мотив поступков, всех соглашательств и уступок. Спектакль начинается с ребенка, как потом выясним, сына Кая Марция, — он рисует на планшете сцены большой квадрат, конечно, красной краской. Эта рама, как ограждение на ринге, служит границей, за которую не выходят бой, война, жизнь. Вступивший внутрь подвергается опасности. Актеры, не занятые в сцене, сидят у стены, за границами этого квадрата, безучастные к происходящему, но всегда начеку. Наблюдатели, свидетели, такие же, как зрители в зале. Но наблюдаем мы за тем, как желание матери гордиться своим чадом губит хорошего человека. Так случилось с Каем Марцием, прозванным за боевые заслуги Кориоланом. Так случится и с его сыном, но этого мы не увидим.