«Король Лир». У. Шекспир.
Театр им. Евг. Вахтангова.
Режиссер Юрий Бутусов, художник Максим Обрезков.

Когда изгнанный отцом, Глостером, его родной сын Эдгар становится нищим Томом, он однажды выходит в облике рок-музыканта шестидесятых и поет знаменитую песню Джона Леннона «Imagine». «…Ни к чему убивать или умирать за кого-то. Религий не существует. Представь, что все люди живут в мире». Леннон наивно и отчаянно писал песни-манифесты, открыто исповедовал пацифизм и идею социального равенства, а затем был убит фанатиком. В спектакле «Пер Гюнт», идущем на той же вахтанговской сцене, Бутусов уже вспоминал и Леннона, и его убийцу. Герой пьесы Ибсена всю жизнь искал славы, но бывает ведь и слава того, кто лишил жизни Джона Леннона. Впрочем, подобные исторические уроки никого и ничему не учат.

В. Добронравов (Глостер), В. Симонов (Эдгар).
Фото — Александра Торгушникова.

Нынешний «Король Лир» Юрия Бутусова почти ничем не напоминает предыдущего, поставленного им в «Сатириконе» пятнадцать лет назад. Из совпадений — множество грубых досок (художник Максим Обрезков), которые падают на подмостки. Есть и более существенное родство — мир, из-под которого выбиты опоры, и оттого все цели абсурдны, а поступки лишены человеческой логики. Однако в сегодняшнем спектакле перед нами — уже мир настоящего Апокалипсиса.

Экспозиция, сцена раздела королевства, выглядит аскетично и как-то буднично. На авансцене, на выставленных в ряд безликих стульях сидят герои пьесы. Лир — Артур Иванов не стар, но лицо набелено, и какой-то он уставший, тусклый, лишенный энергии. Тексты проговариваются быстро, без лишнего темперамента, получается, что пагубная Лирова акция прошла в режиме очередного скороспелого офисного совещания, коим нет числа и непредсказуемые последствия коих не заставят себя ждать. Но сразу после этой сцены пространство открывается вглубь, и это — некая космическая бездна с огромной зависающей луной, на которой по ходу дела проступают очертания материков. Но Земля ли это, нет ли? Скорее — триеровская планета Меланхолия.

По мере нарастания трагических событий пространство неумолимо превращается в царство стихии, в некий Ад. Из глубины сценической коробки, где-то на отметке пожарного занавеса, под нечеловеческие инфернальные звуки выдуваются навстречу рампе струи пара; летают подвешенные на шестах зловещие птицы; с «неба» падают доски и пласты фанеры; по «земле» катаются яркие воздушные шарики и переливчатые шары дискотек; низко опускаются штанкеты, сплющивая среду обитания до физического ощущения духоты. Причем весь этот катаклизм вовсе не ограничивается сценой бури, как обычно бывает в постановках шекспировской трагедии, а длится и длится после нее, окрашивая события в космические тона и оформляя катастрофу в масштаб Вселенной.

А. Иванов (Король Лир), Е. Крегжде (Корделия).
Фото — Александра Торгушникова.

По обыкновению, в этом бутусовском спектакле герои вновь мимикрируют, «отсвечивают» друг от друга, порой намеренно «забывают», кем только что были. Так ослепленный Глостер — Виктор Добронравов, которого еще недавно, беспомощного и незрячего, возили в кресле, внезапно подходит к краю сцены и здоровыми очами пристально глядит в зал. Так к одетому в бутафорский золоченый камзол бастарду Эдмонду — Сергею Волкову (до поры думаешь, что эта пафосная одежда — просто визуализированный комплекс неполноценности незаконнорожденного сына) однажды добавляются точь-в точь так же одетые отец и брат Эдгар — Василий Симонов. И тебя посещает невольная догадка: вот ведь тоже семья, которая, возможно, баловалась рок-музыкой, играла домашней группой на веселых и безумных сейшенах, пока все и вся не повалилось в тартарары. Бутафорские золоченые короны, приделанные к палочкам, как младенческие игрушки, герои катают по полу, и мягкие подвижные зубцы цепляются за пол, создавая иллюзию насекомого, а может, и одноименного вируса, поразившего человечество.

В спектакле Бутусова возникает очень точный и весьма мощный образ нашей с вами планеты, на которой происходят явно разрушительные процессы. Следствие ли они неустанных усилий ее обитателей, мстит ли за них сама натура — вопросы, которые неустанно висят в воздухе, и нет на них ответа. Однако, этот спектакль, вслед за «Пер Гюнтом», отчетливо тяготеет к концепции мира, пытается ее выстроить и осмыслить.

Впрочем, режиссер, никогда не актуализирующий впрямую социальные и общественные процессы, всегда опосредованным образом их отражал. Здесь же, опираясь на великую пьесу, кажется, отражает их более, чем прежде. И экологические предсказания Греты Тунберг, и идеи «новой этики», и реставрация средневековой мании территориальных переделов, и очевидный кризис просвещенной, а также непросвещенной власти — все неким эхом отзывается в его новой шекспировской интерпретации. А взят, между тем, старый добрый перевод Бориса Пастернака, сдобренный несколькими сонетами Шекспира в переводе Самуила Маршака.

А. Иванов (Король Лир).
Фото — Александра Торгушникова.

Но все же Бутусов не был бы Бутусовым, если бы стержнем спектакля опять не сделал историю человеческих взаимоотношений, если бы именно эта трагически рассыпающаяся материя не интересовала его более всех остальных. Шута и Корделию играет одна и та же актриса — Евгения Крегжде. Разумеется, никакого новаторства в таком ходе нет. Уж сколько исследований написано по этому поводу: куда девался Шут после сцены бури; не заменила ли его далее младшая дочь, ибо были в Лировой жизни всего два по-настоящему близких существа? Наконец, в «Глобусе» и того, и другую тоже играл один и тот же актер…

Но дело не в новаторстве, а в том, что это существо, меняя платья и обличья, практически не сходит в спектакле со сцены. Так что уже и не поймешь иной раз, Шут это или дочка, и не столь уж это важно, ибо оба, единственные, держат Лира в этой скверной жизни, оба режут правду-матку без обиняков, оба вразумляют, оба вдыхают в него утекающую энергию жизни. Дважды Иванов и Крегжде пускаются в долгий неистовый танец, упрямо топчут своей обувью какой-то прах, разбросанный по сценическому полу.

Лир Иванова — это, в общем-то, бесконечно усталый и старый человек, хотя по внешности этого и не скажешь. Он то падает, будто отнялись ноги, то безвольно сидит. Но только Шут-Корделия дает ему силы, потому что этот властолюбивый капризник так и не сумел уничтожить в себе живого чувства родства, даже и не важно, кровного ли, духовного ли. Вот Лир устал танцевать и готов ретироваться, но партнерша настойчиво возвращает его обратно на «танцпол», и находятся же новые ресурсы, и продолжает же он жить! А вот Шут-Корделия облачается в судейскую мантию и от души костерит коварных дочерей Регану (Ольга Тумайкина) и Гонерилью (Яна Соболевская), произнося Лировы слова.

В. Симонов (Эдгар), С. Волков (Эдмонд).
Фото — Александра Торгушникова.

Так в сцене бури Лир складывает из досок какой-то блиндаж-колодец и бережно опускает в это смешное «убежище» тельце своего Шута (а ведь в прежнем спектакле Лир Шута убивал, скверный был дядька, но нынешний, кажется, просто безмерно устал и потерян). Так и в зеркально отражающей линию Лира истории Глостера (оба папаши, каждый по-своему слеп) возникает сцена с побочным сыном, мерзавцем Эдмондом, за которого, пристроенного на службу, отец несколько раз подряд благодарит нового короля и которого однажды буквально тащит на себе. Так в финале убитые злодей Эдмонд и невинная Корделия сидят на стульях рядышком — смерть всех уравнивает, и всех по-своему жаль.

И вот финал. Король деловито выносит стопку постельного белья. Подушку подкладывает под головку мертвой дочки, чтобы той было мягко и удобно. Упорно и сосредоточенно накрывает ее бессчетным количеством одеял, чтоб не замерзла. Затем ложится рядышком. В этот миг развороченная катаклизмом и, возможно, уже улетевшая в космическую бездну планета суживается до маленькой дочерней спаленки, до простого факта рутинной отцовской нежности и заботы. И ручка мертвой дочери высовывается из-под спуда одеял, чтобы коснуться руки отца, — вот такой совершеннейший «сериальный» китч венчает грандиозную бутусовскую мистерию. Вероятно, происходит это из того интуитивного предчувствия (а интуиция и чувство, как мне кажется, у этого режиссера всегда и зачастую с полным успехом побеждают рацио), что этим простодушным и сильнодействующим средством только и можно пронять эмоционально заторможенного современного человека.