В этом году очередной спектакль-променад, созданный по мотивам повести Даниила Хармса «Старуха», прошел 18 июня… да где только он не прошел! На Моховой и в Учебном театре, на улицах города, в его дворах и подворотнях, в саду Фонтанного дома и катакомбах Петрикирхе, старинном трамвайчике и, наконец, в вечерней электричке, едущей в Лисий нос. Это одно из достоинств Маршрута «Старуха» — он превращает весь город в огромную театральную площадку. Желающих посетить его с каждым годом становится больше, но они не сбиваются в одну большую зрительскую стаю, а расходятся разными тропами в поисках разных переживаний. В этом году пришедшие могли выбрать один из пяти маршрутов, которые параллельно проходили в местах, связанных с событиями жизни и творчества Даниила Хармса.

Сам писатель встречал нас у театра с утра. Его огромная трехметровая фигура в пальто и шляпе возвышалась над крохотными зрителями-читателями, приветливо помахивала рукой, танцевала под звуки духового оркестра и попыхивала трубкой. Обитатели жилых домов Моховой высыпали на балконы, махали и попыхивали в ответ.

Затем был спектакль-пролог в Учебном театре (режиссер А. Гончаров): читка самой повести «Старуха», события и персонажи которой задали тему этого большого событийного дня. Слушать повесть – это как читать путеводитель прежде чем отправляться в путешествие. На сцене было трое. Он – в черном платье, Она — в мятом пиджаке, и третий их спутник — мертвая лиса: в «Старухе» жизнь соседствует со смертью куда плотнее, чем ей хотелось бы, зато с абсурдом — ровно настолько, насколько хотелось бы нам.
И этот день, этот театрализованный маршрут, дает эту возможность — добавить абсурдных приключений в свою жизнь, включиться во всеобщее легкое сумасшествие, то истерически смешное, то философское и трагическое.

В первую очередь все же, пожалуй, забавное. После спектакля зрителей разделили и разобрали на группы ведущие: трехметровый Хармс к тому времени распался на шестерых маленьких хармсов с кастрюлями на забинтованных головах, которые и стали нашими проводниками — и повели дальше на страницы повести, звучно стуча каждую минуту вилками и ложками по своим головам-кастрюлькам, чтобы мы от них не отставали.

Я — участник Маршрута номер четыре под названием «Голова на Надеждинской и Бассейной», организованного студентами режиссерской мастерской Р. Кудашова (РГИСИ) под кураторством Д. Казачука и Е. Ложкиной-Белевич (Большой театр кукол). Наш путь начался и закончился у головы Маяковского — на углу с улицей Некрасова — а между этими точками нас ждало шесть локаций, каждая из которых добавляла еще один лоскуток в общее покрывало праздника, и лоскутки были, несомненно, пестры и ярки.

Лоскут 1: телесно-ориентированный. В одном из уютных зеленых дворов неподалеку от католического храма на Ковенском нас ждал смешной бурят в женском цветастом халате и его шесть йога-ковриков. Дав нам сокращенный мастер-класс по основам Сурьи-намаскар (утреннего приветствия солнцу), он заставил нас — кого ласковыми уговорами, а кого укоризной и окриками! — группа за группой выйти на территорию спортплощадки и повторить указанные им простирания. Рядом сидели исконные жительницы двора в похожих халатах, курили и крутили у виска.

«А это зачем было?» — спросила одна из девочек в группе. «Это чтобы взбодриться перед стартом», — ответил ей кто-то рядом. (Но это было потому, что Хармс йогу любил.)

Сцена из спектакля.
Фото — Юкка Малека.

Лоскут 2: творчески-мучительный. Женщина сидит на стремянке, выпуская в небеса облака дыма. Наш проводник — одна из частей, на которые рассыпался Хармс, — мечется у ее ног по нарисованному на картоне квартирному интерьеру. Смотрит в окно, сидит в кресле, лежит на кушетке, пытается писать, но безуспешно, смотрит в окно, сидит в кресле, лежит на кушетке, пытается писать, но безуспешно, смотрит на кресло, лежит на окне, сидит на кушетке, пытается писать… Но муза к нему сегодня не слишком благосклонна. Наконец, утомившись глядеть на его муки, она выдает писателю трафарет со скупыми словами: «Чудотворец был высокого роста» — это вся его мера вдохновения на сегодня, он чертит слова, и мы уходим.

Лоскут 3: недоуменный. Мы останавливаемся у гастронома. На невысокой сцене стоит женщина, зачитывает на пару с нашим кастрюлеголовым проводником диалог из все той же повести. Зачем еще раз, если все мы только что слышали его в прологе и вряд ли позабыли? Затем происходит еще более странное: нас на пять минут запускают в гастроном. Это в хармсовы времена там была булочная (а еще прежде, согласно истории, деревянный трактир) — но теперь там совершенно обычный, и довольно дорогой магазин, и находиться в нем странно и непонятно, к чему. Мы бродим между витрин в поисках отгадки, зачем нас туда запихнули, выходим через положенные пять минут с облегчением и непониманием. «А это зачем мы в магазин ходили?» — спрашиваю я. «Хочешь ром-бабу?» — говорит мне спутница.

Лоскут 4: загробный. И тут же, скрашивая неудовольствие от предыдущей сцены, начинается эпизод действительно интересный. Омраченный разве что организационными заминками — понятно, что когда на маршруте несколько групп, то неминуемы случайности и несовпадения, но возьмите с собой книжку Хармса, и мы станем с упоением читать его вслух любые лишние минуты ожидания, не заметив паузы! а так несогласованность привела к сильному провисанию — но когда с третьей попытки нам удалось сменить другую группу на локации, сразу снова стало хорошо.

На земле лежит тело. Черное пальто, голова в бинтах. Мы заходим в подъезд. Снизу ад, сверху рай. В аду горячо, сыро и тяжко — как в любом подвале и любом аду. Мы проходим один пролет вниз к чаду и копоти, — там композиция из красного света и мертвых веток, удушающий влажный жар (я думаю, они это не придумывали, а просто нашли подвал с прорвавшей трубой), но проводник не позволяет нам спуститься на самое дно, и мы вслед за ним начинаем подниматься выше. На лестничных площадках — хармсовские темы. Между первым и вторым этажом — ненависть к детям, где мальчик играет под стремянкой в расчлененные куклы. Между вторым и третьим — зеркала, и стоит ли смотреть на себя, не жутко ли? Между третьим и четвертым — зажженные свечи, благостная дева, молитвы и — рай? — который оказывается не земной благодатью (какая благодать на обшарпанной грязной лестнице?), а выходом на свободу, за окно… Крик, звон, — и окно запирают железной решеткой, чтобы никому из гостей не досталось этого рая.

Мы спешно спускаемся по лестнице обратно. Тело, лежащее на земле в пальто и бинтах, оказывается нашим проводником, нахлобучивает на голову кастрюлю: «Живой, живой!» — и мы идем дальше. Рекурсия! Которую, увы, увидеть не удалось никому, а додумать — немногим, потому что то, как наш проводник выпадает в оконный рай, видели только первые поднявшиеся, а как он подымается с земли — только первые спустившиеся, а так как на тесной лестнице наша группа — одна плотная гусеница, то это были разные люди. Но нам удалось совместить их отчеты.

Сцена из спектакля.
Фото — Юкка Малека.

Лоскут 5: застекольный. Витрины БТК скрывают в себе удивительное пространство: они открываются изнутри и становятся как большой аквариум, сцена за стеклом для беззвучного спектакля. Наш проводник скрывается на мгновение — и вот он уже там, между телом огромной мертвой старухи и холодильником, в котором сахар увеличивается, когда он открывает холодильную дверь: вот он, обычный кусочек рафинада, вот уже с ладонь, а вот — больше головы, теперь — герой едва держит его в руках… он растет раз от раза, как богатство старухи из «Золотой рыбки» — и точно так же приводит героя к разбитому корыту, на пятый раз исчезнув вовсе. Мы смотрим тихо. Хармс спит, Хармс горюет. Он не замечает старухи — и та набрасывается на него, грызя его зубастой пастью чемодана, ах! Он вырывается наружу, сбегает к нам, просит корвалола. Моя подружка спешно находит в сумке корвалол.

Лоскут 6: богоискательный. Мы выходим в новый сквер, где на земле лежат женщины в черном с громом в руках. Их гром — пластиковые полотна. На них — слова из «Старухи». «Я хочу спросить: веруете ли вы в бога?» Этот вопрос адресован сперва к персонажам, потом нам, потом — к облачному небу… И тут я наконец слышу от девочки рядом: «Вот теперь я знаю, зачем это все».

Сцена из спектакля.
Фото — Юкка Малека.

Что странно: аннотация к маршруту звучала следующим образом: «Четвертое направление Маршрута – уличное. Сытый вряд ли его заметит, но Он незримой нитью проходит через все творчество Хармса. Он — голод. На улице среди булочных и продуктовых, в гастрономе среди сарделек, водки и чёрного хлеба зритель погрузится в перипетии судьбы Хармса, где было место и страданию, и его преодолению».

Удастся ли увязать наши приключения в цельную историю про голод? Только если очень постараться, но в этой истории многое притянуто за уши. И когда я смотрю на одеялко, вышедшее из этих лоскутков, я не вижу ровной композиции, не вижу темы голода — но вот Хармса, пожалуй, вижу. И самое сильное, что было на этом маршруте, — его финал. Марш с множеством маленьких старух, кукол-наладонниц, с одной большой и невероятной песней «Cтрашенная баба» В. Гаврилина.

Страшенная баба на лавке сидела
Страшенная баба в окошко глядела
Страшенная баба сидела без дела
Страшенная бабища нас углядела
Страшенная бабища с лавки вскочила
Страшенной рукой страшный нож наточила
Страшенная баба страшенно вскричала
страшенно взмахнула страшенным мочалом…

И так далее, и с припевом «Ха-ха-ха-Хармс!» — мы прошли через три улицы и пели это громко и звучно, и это было прекрасным завершением маршрута номер четыре.

А еще был прекрасный старинный трамвайчик, где Максим Фомин читал нам малоизвестные тексты Даниила Хармса про трамвайные происшествия, а кондуктор раздавала задания и конфеты. А потом — электричка в Лисий нос, где нужно было искать в каждом вагоне актера, и, пройдя три-четыре — с чтением «Старухи», коньяком и прибаутками, я вдруг поняла, что эти железнодорожные актеры — мы. И похороны Старухи в чемодане, и беззаботное пьянство с чтением хармсовских стихов на Финском заливе — под дождем, в камышах, под сосной… С крохотным чемоданчиком, размером со спичечный коробок (а внутри сахар), — в кармане. На память.

Несмотря на все трудности, нестыковки (особенно жаль тех, кого трамвай высадил раньше срока под ливень и тех, кто в том же трамвае попал в аварию! Без жертв. Но читать рассказы им пришлось уже стоя посреди проспекта, а не на полном ходу) и шероховатости на нашем четвертом маршруте, нельзя не оценить самой затеи маршрута «Старуха» — в конце концов, сам Хармс в своем творчестве никогда не был гладок. Очень радостно видеть реакцию тех, кто пришел на маршрут первый раз и остается совершенно восторжен приобщением к петербургскому тексту и тем, как он воплощается прямо на улицах, случается с нами.

И еще интереснее — наблюдать за тем, как город сам собою включается в происходящее. Моя подруга надела неудобные туфли, сняла их и шла босиком. Заглянула в арку одного дома — и, босая, увидела целую коробку ничейной обуви. Бросилась с удивлением копаться в них — вдруг найдется подходящий размер? Но это оказалась коробка туфель и босоножек только на левую ногу. А в сквере Маяковского с нами принялись общаться местные пропойцы, которые, ну правда, были похожи на персонажей Хармса больше, чем те, кто их играл. Или вот — когда мы ехали в трамвае, на светофоре к нам подошла старуха с торшером, завернутым в бумагу, в одной руке и с лопатой, завернутым в газету, в другой. Так и стояла, долго, под окнами. С маршрута она была или нет?

Очень здорово, что эта идея однажды была найдена — и будем надеяться, что она получит дальнейшее, и еще более удивительное развитие в следующих годах. Здыгр аппр устр устр.