«Когда наступит ночь». По произведениям Н. Садур и песням А. Башлачева.
Театр «ЦЕХЪ».
Режиссер Екатерина Ханжарова, художник Алексей Порай-Кошиц.

Когда в зале гаснет свет, приподнятый над уровнем сцены куб, поначалу напоминающий домик на сваях, наполняется теплым светом. Маленькая комната повисает в черной бесконечности пространства и приговаривает зрителя левитировать напротив и подглядывать заоконное действо. Многослойная ободранность стен кажется уютной, голубизна искусственного букета зелени кажется живой, только что проснувшаяся Нина кажется уставшей, если не сказать — старой. Образы и слова обнаруживают несоответствие своей сути; вывих природы вещей и понятий станет той благодатной почвой, в которой прочно укоренится и будет неумолимо произрастать ОНО.

Сцена из спектакля.
Фото — Наталья Кореновская.

Возникающее ощущение одиночества не кажется ничем, кроме того, что оно и есть. И оно находит подкрепление в первых же движениях Нины. Девушка поднимается с дивана, пугливо озирается, чувствуя чье-то мнимое присутствие, кутается в шаль, пытаясь защитить себя коконом кружевной шерсти, шарахается, заслышав звуки акустической гитары. Оно, одиночество, начинает звучать уже в первом монологе героини — диалоге с веткой. Веточка растет на уступе дома и впивается корнями в камни, дрожит и боится, что придут злые рабочие и вырвут ее, ибо здесь ей не место. Но Нина дарит ей светлый лучик надежды: «Я поговорю с рабочими, я дам им взятку, они напьются на мои деньги вина, полезут, упадут и убьются».

Спектакль «Когда наступит ночь» поставлен по произведениям Нины Садур, большей частью это «Чудесные знаки спасения». Сложный, острый, полнокровный текст романа содержит мистические, фольклорные, автобиографические элементы. Содержательно — это рефлексия трагического опыта утраты и обретения. Роман был написан вскоре после ухода из жизни Александра Башлачева. Связь сюжета и творчества поэта не постулируется, но читается безошибочно. У Нины Садур этот текст — в большей степени попытка переоценки своего видения мироустройства и своей миссии через взаимосвязь с творчеством и судьбой Башлачева, проще говоря — про Нину. Для режиссера спектакля Екатерины Ханжаровой это история обреченной любви, то есть история про отношения Нины и Саши. Она видит в романе Садур повод поговорить о том, что такое «тайна жизни Башлачева, тайна той волшебной благодати, которая окрыляла его то недолгое время, когда он писал свои песни», как заявлено в аннотации к спектаклю. Осваивая недраматургический текст, режиссер строит спектакль трехчастным, где в первой части идет речь об окружении героини и о ней самой, вторая часть — опыт коммуникации с Сашей, и третья часть — переживание утраты. Каждая часть не строго отделяется от предыдущей, но перетекает одна в другую.

Сцена из спектакля.
Фото — Наталья Кореновская.

Рассказ о соседях по коммунальной квартире театрализуется в духе лубочного представления. Нина срывает сохнущие на окне тряпки, с одного конца завязанные в узел — подобия кукол, и в сатирической манере разыгрывает парад коммунальных уродов. «У Марьи есть дочь Зина и внучка Жопа. Зина лысая, а Жопа тупая», — задорно и зло развешивает Нина своих соседей, цепляя их на веревку прищепками. И продолжает про главу семейства, которого называет полумужчиной-полугармонью: «Гармонь воевала на фронтах. Жопа тряслась, что убьют Гармонь на войне и Жопа от Гармони не размножится». Исчерпывающая иллюстрация ближнего окружения Нины дополняется карикатурными раздутыми голосами из-за двери. Нина в одиночку противостоит чудовищной витальности соседей, которые давят и удушают ее одним фактом своего существования, а вовсе и не только потому, что они бьют ее и помыкают ею. Изображая не то Марью, не то Гармонь, Нина нахлобучивает себе на плечи подушки и вышагивает с пятки, чтоб гудел весь подземный воздух: «Торсы у них так широки, что на каждое плечо им можно поставить по холодильнику „Морозко“». В исступленной борьбе Нина доходит до такого отчаяния, что взрывается истеричным колдовским порывом и топит тряпичных Гармонь, Марью и Жопу в половом ведре с криками «сдохните, сдохните, сдохните!».

Агрессивный, уродливый, гротескный бытовой план, на фоне которого возникает в Нининой реальности Саша, не оставляет шанса разгореться спасительному пламени. При встрече с Сашей Нина отрицает чувства к нему, называет его дурачком, каких «тысячи, тысячи, тысячи». Но она же признается, что «выходила подержаться за сердце и возвращалась обратно». Нина разговаривает с невидимым возлюбленным, наливает ему чай и выпивает его сама. Фатальное нераспознавание любви, отрицание чувства при жизни Саши, выводит героиню на новый круг одиночества. Нина словно понимает, что любовь невозможна в ее страшной, искаженной, покалеченной реальности, Саша чужд ее миру — он «просто не умеет видеть ужас жизни». Нематериальный Саша, образ которого и сценически никак не материализуется (как, например, соседи — тряпичными куклами), в речи героини приобретает черты ангела: «Легкие волосы — друзья сквозняков, и розовый ротик, и ясные глазки…» Нина сама приросла к грязному душному быту. Рассказывая про Марьино семейство, она ужасается тому, как они устроились в этом мире: «Торсы их тут, с нами, а нижние части — в сырых недрах с безглазыми дождевыми червями». И только глядя со стороны, отчетливо понимаешь, что и сама Нина — такая же: зритель наблюдает за ней через окно и реально видит Нину только по пояс.

Сцена из спектакля.
Фото — Наталья Кореновская.

Нина узнает о Сашиной смерти из газетной статьи, актриса Анна Троянова прорабатывает этот момент психологически, с паузами, повторениями слов. Момент останавливается и воспринимается на контрасте с обильными потоками текста как что-то особенное. Но осмысление утраты происходит много дольше и приобретает форму безумия постепенно.

Екатерина Ханжарова возводит отношения героев до сюжетообразующего мотива. Это достигается через раскрытие образов Нины и Саши в документально-историческом русле. Нина в исполнении Анны Трояновой получает набор признаков условной писательницы. На стенах ее комнаты висят карандаши, и она то и дело бросается писать прямо на обоях какие-то заметки, дневники или, например, красивую фразу; Нина также ведет записи в толстой синей тетрадке. Присутствие Башлачева обозначается музыкой. Например, когда Нина принимает в гостях «большой талант» и позволяет ему спеть, включается запись одной из песен. Когда Нина надевает туфли, плащ и выходит из своей уютной клетушечки, чтобы отправиться за рыбьими головами для Марьи, она случайно слышит звуки знакомого гитарного боя и голос Башлачева. Сцена перед домом строится перебивками текстовых блоков и аудиозаписей песен. Нина Трояновой истово начитывает садуровский текст, но когда вновь слышатся звуки музыки, она устремляет свой взгляд на невидимый и несуществующий этаж и зависает в безвременье. И это повторяется снова и снова: она мается из стороны в сторону, словно бы придумывая причины, почему они не вместе, но ждет и ждет, когда снова услышит голос на звукозаписи. И как бы ни были сильны и выразительны пассажи о Москве и о том, что она рухнет в бурое месиво пламени, что Нине не вырваться из лап коммунальных тиранов… что бы Нина ни говорила — ее действия ясно дают понять, что она любит и после смерти, и не желает отпускать, и не отпустит, и она готова простоять под балконом столько, сколько будут звучать песни Башлачева.

Временная линия в спектакле строится ретроспективно. Нина вспоминает свою жизнь и несостоявшиеся отношения или видит сон (она встает с дивана в начале спектакля и на последних минутах возвращается обратно). Так или иначе, героиня рефлексирует историю уже через призму беспокойного отчаянного одиночества, через боль утраты, она возвращается во времени, она не верит концу, но и не ждет иного расклада. Нина совершает попытку выкупить Сашину жизнь за покорность свою перед уродливым миром: «Пусть будет, будто бы я смирилась. И мне все понравилось. Все, в чем я живу». Но покорность эта мнимая, да и не спасет она никого.

Сцена из спектакля.
Фото — Наталья Кореновская.

Невидимый Саша вновь появляется в комнате Нины, и снова Нина пьет чай, который предлагала ему, и садится близко, как он любил. Тот, кого мы не видим, улыбается, и Нина распознает обман. В агонии отчаяния Нина кричит про белые зубы: это не он! Нина мечется в четырех стенах и срывает со стен дневники своей жизни и записи красивых фраз. Из-под сорванных обоев появляются одна за другой глянцевые афиши с широкими голливудскими белоснежными улыбками, и они смотрят в мир выцарапанными глазами и блещут зубами. С криками «да ведь он вообще умер!» Нина бросается на подставного Сашу, измазывает изображение на афише краской и сдирает со стены все портреты до последнего. В наготе этих стен и происходит прозрение, что любовь — была; восставая против обмана белизны красивых зубов, Нина восклицает: «Он и с черными был прекрасней всех!»

Здесь же Нина делает свой выбор: «Мне нравится быть живой, потому что я совсем не понимаю в смерти». Нина взбирается на подоконник, с силой вцепившись в откосы, и платит за жизнь по счетам: «ОНО входит в ступни, поднимается по жилам ног, сжигая навсегда мою человечью кровь… выжигая для своего простора всех нерожденных детей моих». Оно изменило Нину, и та больше не кричит и не надрывается, наговаривая монологи как заклятия, молитвы или исповеди. Нина готова совершить прорыв сквозь морок убогой низкой реальности. Он случится совсем скоро, в слиянии волчьей пасти и похабно скалящейся морды асфальта, когда Нина готова будет сказать, что «лето победило, и смерти нет нигде».