«Братья Карамазовы». По мотивам романа Ф. М. Достоевского.
Небольшой драматический театр.
Режиссер Лев Эренбург, режиссер и соавтор спектакля Вадим Сквирский, художник Полина Мищенко.

«Братья Карамазовы» курса Эренбурга — это история об отце и сыновьях и, конечно, о любви: Катерины Ивановны и Ивана; Алексея и Лизы; Грушеньки со своим обидчиком и с Дмитрием. Отцовско-сыновние отношения потянули за собой на поверхность забытых персонажей, обычно опускаемых в любой инсценировке, — пана Муссяловича, прокурора Ипполита Кирилловича, Лизавету Смердящую и других.

Сценография условна, незамысловата и всеобъемлюща. В центре — длинный столб: он и позорный, он и мученический, он и единственная вертикаль, которую разные персонажи штурмуют — то Алексей в пьяном угаре лезет, то Смердяков норовит на нем повеситься. Столб — это и дверь, в которую стучат, и кровать, на которую герои все пытаются пристроиться, да только не получается — скатываются.

М. Тараканов (Алексей).
Фото — архив театра.

В узнаваемом спектакле Эренбурга, состоящем из подробных этюдов, физиология уже не так сильно определяет человека и его поступки. Но молодыми актерами заданный рисунок роли выполняется чаще формально. Точны лишь некоторые. Алексей — Михаил Тараканов, который в своем горе о том, что старец Зосима оказался не так свят, как нужно, становится настоящим Карамазовым и мечется, пьяный и расхристанный, от вожделеющей его Грушеньки к не менее вожделеющей его же скромнице Лизе. Он готов на все и со всеми, да ряса меж ногами путается.

Иван — Илья Тиунов смышлен, деловит, аккуратен, влюблен во взбалмошную Катерину (Екатерина Кукуй), которая то рыдает, упав ему на грудь, то кричит не своим голосом на той же груди, повергая всех в шок амплитудой нечеловеческих страстей. Катерина Осиповна, госпожа Хохлакова — Елизавета Калинина, добросердечна и так рада неожиданному предложению Алеши, что бросается к нему в объятья с чисто женским рвением, чем и уязвляет самолюбие Лизы — Полины Диндиенко. Госпожа Хохлакова любвеобильна, добра и смешлива, зайдя в комнату с тортом, щедро обсыпанным сахарной пудрой, роняет его, и пудра пачкает всех участников этой сцены. Цирковой гэг удался, с единственной поправкой — в торт лицом падает, прежде всего, она сама.

Во второй части спектакль теряет и так весьма условную причинно-следственную связь эпизодов, но обретает живое и непосредственное движение студенческих этюдов.

И. Тиунов (Иван) и П.  Стонт (Трифон Борисович).
Фото — архив театра.

Первый акт любопытен оКАРАМАЗОВанием Алексея, второй — обИВАНиванием Смердякова. Павел Смердяков (Дмитрий Честнов) очки, как у Ивана, нацепил и сидит, сложив ноги в позу, характерную для старшего брата. Достает флакончик духов и смачивает запястья, то ли желая быть привлекательным, то ли чтоб отбить запах кухни. Но, скопировав внешние параметры, мысли под Ивана перестраивать не спешит, остается со своей лакейской душой. Во втором акте Честнов играет разных персонажей — то пана Муссяловича, то Ипполита Кирилловича, родственника Карамазовых, — пытаясь легко и непринужденно переходить от романтического «сурьеза» поляка до комического дуракаваляния прокурора.

Слабости человека в спектаклях Эренбурга могут обернуться его силой или хотя бы ласковой слабинкой. Так, пьянство и разврат Федора Павловича Карамазова — особенность жизнепроживания, и ничего больше. Сыны его трепетно и нежно любят, готовы защищать, если надо, и от него самого, и друг от друга. Нежнейший отец, раздающий с пьяной сентиментальностью подзатыльники непутевым детям, любит петь дуэтом с младшеньким Павлом. Да и Павел не без удовольствия вытягивает «Выхожу один я на дорогу», а Федор Павлович — Константин Шелестун своими словами пересказывает то ли старый романс, то ли собственную жизнь.

Д. Честнов (Смердяков) и К.  Шелестун (Федор Павлович).
Фото — архив театра.

Его убийство затерто любовными историями сыновей, в которых Федор не принимает участия, только так, для поддержания тонуса, в какой-то момент спохватывается и убегает встречать Грушеньку (Нина Малышева). Похожий на сову в женской каракулевой шубке на голое тело, Федор Павлович — внимательнейший отец. Отправляя Ивана в дальний путь и предварительно стукнув его как следует кулаком, протягивает ему рваный шарф — хоть так, но позаботился о сыне. Или, обижая Павла, называя его «выблядком», не забывает поцеловать в макушку. Весь конфликт сведен к нулю, убивать особо незачем — не конкурент, да и не богат. Идею о мире Божьем, устроенном неправильно, проверять не надо. Речь Ивана, которую Смердяков воспринял как руководство к действию, показана как недомолвка, оговорка. Загоняя условную курицу под помост (кто-то за сценой активно кудахчет), Иван рубит ее топором, но не насмерть, курица продолжает издавать звуки, и реплика «Убей!», обращенная к Смердякову, подразумевает под собой курицу, а не отца.

Второй акт, перевалив за середину, оборачивается уже не чередой этюдов, а кабареточными номерами то с покойником, то с чертом или палачом, со снами и бредом наяву. Федор Павлович добирается до финала уже призраком, хотя и вполне осязаемым. Его окружают обнаженные сыновья в памперсах, то ли младенцы, то ли библейские мученики, пришедшие к отцу своему преклонить колени. Финальная кода плохо рифмуется с началом, в котором сыновья, закусив невидимые удила, скачут, унося за собой как всегда пьяненького папу.