В наукограде Дубна (Московская область) завершился XIII Фестиваль театров малых городов России. Фестиваль уникальный: вот уже почти 20 лет он дает возможность представить на суд авторитетных столичных критиков все самое интересное, что создается в театральных «недрах» негромкой, непарадной, провинциальной России. Фестиваль этот не зря с энтузиазмом поддерживает столичный Театр Наций, называя его своим приоритетным проектом: художественные достижения провинции порой способны поразить самое взыскательное воображение.

В этом году эксперты отсмотрели более ста спектаклей. В финал конкурса прошли 14. В составе жюри — известные критики обеих столиц: Елена Груева, Наталия Каминская, Андрей Пронин, Олег Лоевский, Алла Михалева, Алла Шендерова, Анна Банасюкевич. Председателем жюри в этом году стал Игорь Костолевский.

Спецпризы распределились таким образом:

— призы главы города Дубна: спектакль Лысьвенского театра драмы им. А. А. Савина «Спасти камер-юнкера Пушкина» и режиссер Юрий Мельницкий за создание уникального художественного мира в спектакле «За чем пойдешь, то и найдешь» (театр «Бенефис», г. Елец);
— приз губернатора Московской области: актер Даниил Богомолов за роль Охлобыстина в спектакле «Таня-Таня» (театр-студия «Грань», г. Новокуйбышевск);
— приз председателя жюри: актриса Юлия Бокурадзе за главную роль в спектакле «Таня-Таня» и звукооператор Юрий Дроздов за звуковую партитуру этого же спектакля;
— приз «Надежда»: актриса Александра Незлученко в спектакле «Золотой дракон» (Серовский театр драмы им. А. П. Чехова).

А о спектаклях и актерах, удостоенных главных наград, расскажу подробнее.

ЛУЧШАЯ МУЖСКАЯ РОЛЬ…

…у Кирилла Имерова, сыгравшего в спектакле «Спасти камер-юнкера Пушкина».

Пьеса Михаила Хейфеца написана как прозаический монолог и вроде бы не предполагает коллективного действа. Тем не менее, молодой главреж Лысьвенской драмы Артем Терехин сумел превратить ее в очень театральное зрелище, в котором занято полтруппы.

Большинство персонажей — нарочито окарикатуренные маски. Учительница-мучительница, для нее Пушкин — фетиш, посредством которого она истязает детские души, упиваясь властью. Школьные хулиганы, превратившиеся со временем в профессиональных «братков». Пушкин и Дантес с нелепыми париками и пистолетами…

И лишь главный герой (Кирилл Имеров) — простодушный и нервный, откровенно изнывающий под официозным натиском «любить „наше все“» мальчик, юноша, мужчина — живой, непосредственный, бесконечно обаятельный. Его путь от детского неприятия навязываемых штампов к собственному открытию Пушкина, точнее — к открытию Пушкина в себе самом, — и убедителен, и пронзительно трогателен.

Замечательна сценография спектакля: обтянутые белой бумагой щиты, которые по ходу действия персонажи заполняют «почеркушками» в стиле пушкинских заметок на полях. Тут и хулиганские надписи типа «Я вас любил! Еще? Быть может…», и знакомый профиль в крылатке, и детские рисунки-иллюстрации (художник Ольга Вологина).

Сцена из спектакля «Спасти камер-юнкера Пушкина». Фото — архив театра

Роскошный юмор текста получил вполне адекватное выражение. А показать внутреннюю трансформацию рефлексирующего героя весьма выразительно помог сам Пушкин (Михаил Тихомиров). Карикатурная маска поначалу, он по ходу спектакля все более отчетливо приобретал человеческие черты. Прекрасно придумана сцена с любовным объяснением: парочка на лавочке под бюстом Пушкина сперва шутит над ним, потом всерьез размышляет, как можно было бы спасти его от дуэли, а потом принимается обниматься. И Пушкин, поначалу посмеивающийся над ними, в какой-то момент озорно подмигивает герою, буквально давая мужские советы по обольщению, а после как-то незаметно оказывается втиснутым между этими двумя как непременный участник объятий…

Выдержать почти полуторачасовой монолог, который ведет главный герой, непросто. И в какой-то момент, ближе к финалу, ощущалась некая исчерпанность заданного драйва. Тем не менее, щемящее чувство боли от того, что понимание сути жизни приходит слишком поздно, что спасти никого нельзя, что «невольник чести», если он живет в человеке, всегда обречен на гибель, а если его в тебе нет, если не сумел его в себе взрастить, то жизнь вообще не стоит проживания, — в спектакле есть. И, безусловно, в первую очередь — от искренней и какой-то очень чистой игры Кирилла Имерова.

ЛУЧШАЯ ЖЕНСКАЯ РОЛЬ…

…по праву досталась Светлане Поповой, сыгравшей Мать в спектакле Прокопьевского театра драмы им. Ленинского комсомола «Это все она».

Спектакль Семена Серзина по пьесе Андрея Иванова решен как некий психологический тренинг. Публика вперемежку с актерами сидит в одном круге, составленном из стульев. На заднике — экран. Исповедальные монологи Матери и Сына (Виталий Котов) перемежают друг друга, резко контрастируя в описании одних и тех же событий (у этих двоих — непримиримая война, обострившаяся после смерти отца).

Когда мать находит замечательный, как ей кажется, «педагогический прием» (создать страничку в соцсети и задружиться с сыном, представившись его сверстницей), действие переносится за экран. Героев в их виртуальной жизни мы видим в крупном плане, и это создает особый эффект — возможность подробно, как в кино, рассмотреть мельчайшие подробности мимики и одновременно отстраниться, отгородиться от реальности.

Несмотря на вполне внятную, бытовую, узнаваемую современную историю, Светлана Попова, в сущности, сыграла здесь античную трагедию. Ее героиня — женщина, влюбленная в само понятие «любовь». Ее отношения с взрослеющим сыном потому и не налаживаются, что она подсознательно ищет в мужчине (любом мужчине!) партнера себе. И ее психологический инцест с сыном (ах, сколько одиноких матерей, жертвующих «для своего мальчика всем», совершают эту роковую ошибку!) неизбежно приводит к трагедии.

Сцена из спектакля «Это все она». Фото — архив театра

Бесконечно разнообразие красок, которыми пользуется актриса для создания образа. Она — сладкая, всегда кокетливая, ранимая «кошечка» — может быть и опасным зверем, и изнервленной усталой вдовой, и самоироничной женщиной в тоже очень трудном, тоже «переходном», как и у сына-подростка, возрасте…

Замечательны ее поминутные обращения к публике: она постоянно словно ищет в ком-то поддержку, одновременно лукаво высматривая потенциальных кавалеров. Нет, ничего неприличного! Но эта вечная неутоленность недолюбленной женщины, жаждущей счастья… Страшно, когда заложником такого чувства становится собственный сын.

ЛУЧШИИЙ СПЕКТАКЛЬ МАЛОЙ ФОРМЫ…

… — «Таня-Таня» Дениса Бокурадзе в Новокуйбышевском театре-студии «Грань».

Критики упивались восторгом, сравнивая этот спектакль то с джазом, то с «брызгами шампанского», то с импрессионистскими полотнами. Все правда. Но, на мой взгляд, главное, что удалось тут Денису Бокурадзе — выявить очень чеховскую природу текста Ольги Мухиной. А если говорить о чувственном впечатлении, то спектакль, по-моему, оставляет, скорее, сладкое послевкусие и летящий аромат не то свежесваренного кофе и горячих булочек со сливочным кремом, не то — облетающего яблоневого сада… Это ощущение рождается по двум причинам — из сценографии и самой идеи спектакля.

Первая решена почти исключительно в бежево-коричневых тонах (художник Елена Соловьева). Несколько рядов кисейных занавесей в оттенках топленого молока, теневые силуэты фрагментов богемной обстановки сквозь дымку задника — как обрывки фотографий с эффектом сепии. Безупречно стильные и тоже очень богемные наряды героев — от шоколадного до нежно-кремового. (Полностью разделяю слова одной из критиков: «Все это тут же хочется примерить на себя».) Помимо наслаждения для глаз, все эти элементы неустанно и эффективно работают: тянущиеся линии шарфа и длинных юбок создают образ дамы Серебряного века из старшей Тани, а оборки и небрежно смятые гетры Тани юной — образ модной девчонки, знающей себе цену.

Вообще идея спектакля — гимн лучшей поре жизни, когда хочется быть «вечно молодым, вечно пьяным», когда кипят «страсти и ревности», когда все отчаянно влюблены и — так по-чеховски, до смерти! — каждый не в того, в кого надо. Отсюда — нелепые связи, измены, обиды. И… общее счастье. Потому что, в конце концов, жизнь сама расставляет все по своим местам. И даже если ты оказываешься в паре не с той, о ком мечтал, не следует печалиться: судьбе видней, что является на самом деле настоящим счастьем. Ведь существовать в вечном угаре страстей невозможно. Но — ах! — почему-то именно эта пора и составляет главный аромат жизни, которая так быстро проходит.

ЛУЧШИЙ СПЕКТАКЛЬ БОЛЬШОЙ ФОРМЫ…

… — чеховский «Иванов» Новокузнецкого театра драмы.

Новокузнецкий театр драмы впервые попал на этот фестиваль. И сразу взял гран-при. «Иванов» в постановке Петра Шерешевского стал сенсацией конкурса. На мой взгляд, спектакли большой формы на этот раз не блистали художественными открытиями: удач среди них было явно маловато. Но «Иванов», уверена, выдержал бы конкуренцию и при ином — противоположном — раскладе.

Ничего «дымчато-кисейного», как принято интерпретировать Чехова, здесь нет. Спектакль новокузнечан — очень жесткий, лаконичный в сценографии и очень современный, о типичном герое сегодняшнего для. Иванов (Андрей Ковзель) — не мертвый, бесчувственный, в 35 отживший свой век циник. Напротив! Его трагедия в том и состоит, что он — очень живой, очень (даже слишком!) искренний человек, органично не переносящий никакой фальши. Ну, разлюбил он свою жену, которой (прекрасно это сознает) поломал жизнь. И что? Притворяться любящим? Разве притворство спасет от страданий? Замечательна Илона Литвиненко в роли Анны Петровны (Сарры). Ее вроде бы неуместные пританцовывания, пение рэпа в стиле не то народной песни, не то русского романса («а я хочу твои руки держать, а я хочу тебя к сердцу прижать») — попытка и «удержать лицо», и объяснить мужу, как она его любит, и заставить его полюбить ее вновь… Обреченность этой попытки она сама сознает очень хорошо.

Сцена из спектакля «Иванов». Фото — архив театра

Если в дуэтных сценах или монологах мы видим Иванова на фоне некоего полого куба, расквадраченного экранами наподобие загружающегося компьютера, то в массовых сценах появляются детали совсем иного плана. Связки книг, которые используются всего лишь как подставка для выпивки-закуски, — ведь Лебедеву (Анатолий Нога) со товарищи они ни для чего иного и не нужны. Какие-то дурацкие не то сачки, не то удочки для дачных забав. А бумажные колпаки, в которые обряжается дачное общество вроде как для маскарада, рисуя на них свинячьи пятачки и шутовские рожи, на самом деле выявляют истинное мурло этих типов.

Но отнюдь не обвинение среды, а неумение определить свою линию поведения в ней, разобраться в себе самом, выявить не «кто виноват?», а «что делать?», волнует Иванова — Ковзеля в первую очередь. И трагическое непонимание того, что будет на самом деле самым правильным, самым нравственным, самым честным, — вот корень его мучений. Он честно пытается примерить на себя разные алгоритмы поведения. И отчетливо ощущает: все не то, ребята.

Заразительность спектакля, поставленного вроде бы как вполне интеллектуальное, даже суховатое действие, поражает.