Можно начать так: к 225-летнему юбилею А. С. Пушкина К. М. Гинкас выпустил спектакль «Записки покойного Белкина» с подзаголовком «Спектакль по Пушкину и о Пушкине». А можно иначе: сначала, в 1979-м году, были легендарные уже «Пушкин и Натали» Гинкаса в Ленинграде с Виктором Гвоздицким. Потом — уже в МТЮЗе: «Пушкин. Дуэль. Смерть» и «Золотой петушок». Между ленинградской постановкой и московскими был телевизионный «Граф Нулин» с Мариной Нееловой. 45 лет размышлений режиссера о Пушкине вылились в пять (теперь) спектаклей, о последнем из которых он рассказал «Петербургскому театральному журналу».

Пушкин, этот товарищ с бакенбардами, так много сделал в моей жизни, что я перед ним в вечном долгу. А ещё у меня перед ним — колоссальная вина, как у всякого русскоговорящего. Несчастного Пушкина мы пользуем по поводу и без повода. Государственники превращают его в государственника, западники в западника, большевики в революционера, патриоты в ярого патриота. И даже евреи не забывают сказать, что его дедушка был эфиоп, поэтому он имеет отношения… к евреям. Для православных — он христианин. Для атеистов — атеист. Для гуляк — картежник и бабник. Для культуры он «наше всё». А поскольку Пушкин — «наше всё», то он отвечает даже за канализацию. На любую претензию у нас есть ответ: «Я что — Пушкин?»

Иногда мне кажется, что Александр Сергеевич — это маленький человечек, которого навсегда запихнули в бронзовый памятник. Что он яростно колотится об эту проклятую бронзу и кричит: «Я не такой, я не такой!!!!»

Ей богу, я бы сказал бы ему, если б встретил: «Извини, родной, я скотина, я так же, как вся русская культура, пользуюсь тобой уже 45 лет.

Ты, Александр Сергеевич, сделал так, что я из безработного стал востребованным режиссером.

Ты привез меня в Москву.

Ты дал мне возможность работать во МХАТе, в Моссовете, поставить спектакль про тебя „Пушкин. Дуэль. Смерть“ в МТЮЗе. Благодаря тебе и спектаклю „Пушкин и Натали“ я стал выездной, поставил ряд спектаклей в разных странах и на разных материках.

Я пугал детей твоим „Золотым петушком“ — в том же МТЮЗе. Потому что меня тогда потрясло твоё: „По зеленой по траве, по кровавой мураве“. Нет ничего более физиологического и страшного, чем сочетание этих двух цветов. Ведь „Петушок“ — это не сказка. Это притча про братоубийство.

Спасибо тебе, Александр Сергеевич, что ты дал мне возможность дышать, работать и как-то осуществлять себя».

Меня «восхищают» Ахматова и Цветаева — они ревнуют Наталью Николаевну. Такое ощущение, что если бы Пушкин женился на Анне Андреевне, то, конечно же, во-первых, она народила бы ему ещё больше детей (можете себе представить, да? Ахматова!). И, конечно — не довела бы его до дуэли. Он же «наше всё». Он же Пушкин. Цветаева, конечно же, никаких романов на стороне не крутила бы. И всю себя посвятила его гению! А то, понимаешь, говорят: вот Пушкин напишет что-то новенькое, прибежит, бывало, в спальню, чтобы Наташе прочитать, а она полуспит, зевает, и, конечно, ничего не понимает. Но (чёрт подери!) жена Пушкина за шесть лет брака родила ему пятерых детей! Четверо выжили, и был один выкидыш. Может женщина, в конце концов, немножечко поспать, а?!

«Пушкин и Натали», мой первый спектакль про А. С., вышел в 1979 году. Он возник тогда, когда я прощался с профессией. Я сидел без работы уже несколько лет, у нас была собака, и я с ней гулял. Сидел на лавочках рядом со старушками, которые дышали свежим ленинградским воздухом, и понимал, что мой папа прав: это была ошибка — пойти в режиссёры. И я уже махнул было рукой на себя, но, не желая так безысходно и трагически проститься с профессией, решил поставить спектакль у себя дома — по письмам Пушкина периода сватовства, которые меня потрясли.

Читая эти письма 1829-31 года, я вдруг понял, что их что-то единит, хотя письма адресованы разным лицам и они на разные темы: беспокойство о денежных долгах, а ещё, что хорошо бы поехать в Китай, если можно (или хотя бы на Кавказ), а ещё по поводу «Бориса Годунова» или письмо к даме, которую А. С. сегодня не «навестит», потому что занят своими «поэтическими мечтаниями». Колоссальное письмо к Собаньской. Судя по всему, у него в юности с ней был немыслимый роман. По двум огромным незаконченным письмам к Собаньской ясно, что он почувствовал себя мужчиной именно с ней. Спустя много лет А. С. опять её встречает и пишет письмо, которое по уровню текста — как «Песнь песней», это сопоставимо. Читая всё это, я понимаю, что он мечется, Александр Сергеевич. Как будто то, чем он живет и чем славен — как хулиган, как диссидент, как бабник, как автор «Бахчисарайского фонтана» и всего другого, — ему постыло. Он пишет, что ему скоро тридцать. А мне, Каме, почти тридцать к тому времени, когда я читаю письма. Он пишет Кривцову, ожидая свадьбы: «В тридцать лет люди обыкновенно женятся — я поступаю как люди и, вероятно, не буду в том раскаиваться». При этом в другом письме пишет: «Щастье (пишется через „щ“) словно бежит от меня».

Точная цитата из письма Наталье Гончаровой 30 сентября: «Наша свадьба точно бежит от меня; и эта чума с ее карантинами — не отвратительнейшая ли это насмешка, какую только могла придумать судьба?».

Он хочет быть как люди. Но он гений. Но он Пушкин. Он не может быть как люди.

И вот это внезапное осознание — что пора менять жизнь, потому что так, как было до сих пор не правильно — всё это тогда как-то резонировало со мной. Конечно, я никаким образом не Пушкин, я не стихотворец, я не сделал «Бахчисарайский фонтан» и т. д. Я сделал к тому времени несколько спектаклей, которые в сугубо узких кругах считались интересными. Но далее — никакой перспективы. Надо что-то резко менять.

И вот, прощаясь с профессией, я решил поставить спектакль, почувствовав, что Пушкин находится на перепутье. Как потом выяснилось — на трагическом перепутье. Всё кричит ему: «Не надо! Не надо менять жизнь!» — не надо тебе жениться: холера, карантин, отсутствие денег, интриги, расстояние, сплетни, даже ошибка пьяного почтмейстера, отправившего его письмо Наталье Николаевне в другой конец России, всё говорит: «Не надо!»

Пушкин был страшно суеверен, но почему-то не отступает. Что это? Что это?

Наконец, почти женившись, А. С. пишет гениальное письмо Киселеву: «Ты без ноги, а я женат — Женат — или почти». Понимаете? Зачем же ему всё это? Правда, неделю спустя пишет Плетневу: «Я женат — и ЩАСТЛИВ; одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось — лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился». Это цитата из «Каменного гостя». Там Дон Гуан (Дон Гуан!!!) говорит Донне Анне: «Мне кажется, я весь переродился». Представляете? И ещё: это тот же самый Дон Гуан, который вызывает на дуэль мертвеца!

СТАТУЯ. Дрожишь ты, Дон Гуан?
ДОН ГУАН. Я? Нет. Я звал тебя и рад, что вижу.

А далее…

ДОН ГУАН. Я гибну… о Дона Анна!

Вы слышите? Вы слышите? Последние его слова: «гибну» и «Дона Анна»!

Памятник (возможно бронзовый) утаскивает его под землю? (Ничего себе!)

Это написано за 6 лет до дуэли. Что Пушкин предчувствует? Что он описывает?

Когда занимаешься Болдинской осенью, репетируешь спектакль «Записки покойного Белкина по Пушкину и о Пушкине», поражаешься тому, как сугубо интимные моменты жизни рождают гениальные произведения.

В нашем спектакле говорится: «У Пушкина было тридцать дуэлей». Вот так! А прожил он неполных 38 лет. 30 дуэлей за неполных 38 лет! За последний период жизни, 36-37 годы, — целых пять абсолютно бессмысленных дуэлей. Что это значит? Кто-то сказал: «Он нарочно рвался к смерти». Зачем?

«Метель» и «Выстрел», две повестушки, которые я взял в новый спектакль, — это легкие (и не очень) анекдоты про то, что, цитируя греков, мы называем Паркой, т. е. роком, т. е. судьбой. Для Пушкина, как может казаться, Парка не пророчит, а просто по-бабьи лепечет — «Парки бабье лепетание». То есть — не судьба, а набор случайностей.

В «Метели» что происходит? Ну, заблудились, ерунда, случай, который, однако, кончается тем, что один из героев уходит на войну и там погибает. Уходит сознательно. То есть, считай, совершает самоубийство. И это написано мимоходом.

Стоп. Что это такое?

Глупость же. Ну не туда поехали, запутались, вернулись. Тем более что потом родители согласились на брак, и все было бы в порядке. Но в человеке — даже таком, как этот Владимир, герой «Метели» (а это не Пушкин, не Сильвио), это вполне рядовой человек — в нем вдруг пробуждается необходимость противостоять судьбе. Этому «бабьему лепетанию». Он не может противостоять метели. Но может решительно отказаться от свадьбы, уехать на войну и там погибнуть.

Попробую иначе. Такое ощущение, что Пушкин всю жизнь проверяет границы свободы. Начиная с элементарных: ношу длиннющие ногти, сажусь на диван с ногами при дамах, рассказываю скабрезные анекдоты, вызываю на дуэль кого ни попадя, при этом рискуя жизнью. Что-то уж очень опасный эксперимент. Такое ощущение, будто человек говорит: «Я родился не по своей воле и умру, скорее всего, не потому, что я хочу этого». Но такие, как Пушкин, как Сильвио, как Дон Гуан и ряд других пушкинских персонажей, будто говорят: «Я несвободен в своём рождении, но я могу быть свободен в свой смерти». Это гордыня. Это очень напоминает персонажей Достоевского. Это, простите, вызов Творцу. И неслучайно Достоевский в своей речи о Пушкине сказал: «Смирись, гордый человек». Нет-нет, конечно, в «Повестях Белкина», казалось бы, ничего этого нет — нет Достоевских эпилептических припадков, и сумасшедшие не попадаются на каждом шагу.

Мимоходом говорится, что у Марьи Гавриловны две недели была горячка, позвали врача, и болезнь прошла. Если бы это не Пушкин, а Фёдор Михайлович писал, представьте себе, что там за горячка была бы и какие эпилептические припадки случились бы у неё. Совсем в двух фразах написан финал жизни Сильвио: «Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами».

Что это? Что это? Судьба, рок у Пушкина прячется под случайностью. Судьба выглядит как анекдот. Тем не менее, и несчастный Владимир, и переполненный гордыней Сильвио сами выбирают свою судьбу, т. е. — смерть.

Причинно-следственные связи в этих повестушках анекдотичны, даже в чём-то туманны. «Всюду мрак и сон докучный» — Пушкин.

Ничего не знаю, ничего не понимаю. Один и тот же сон. Время идёт.

«Ход часов лишь однозвучный
Раздается близ меня»

Владимир в «Метели» бегает по полю, а время идет, он опоздал на собственное венчание, и его настигла судьба. Сильвио ждет своего часа. Всё лишь «мышья беготня» — всё ерунда, но что-то за этим есть. Что? Я же чувствую, что что-то тревожит.

«Что ты значишь, скучный шепот?
Укоризна, или ропот
Мной утраченного дня?»

Не понимаю, какая может быть укоризна Пушкину по поводу утраченного дня? В проклятое это болдинское заточение он написал (не буду перечислять) огромное количество гениальных произведений!

«От меня чего ты хочешь?»

Такое ощущение, что Пушкин просит милости у кого-то. У Кого? Как будто он говорит: «я маленький, я кудрявенький, я эфиоп, я некрасивый, бедный, почему Ты именно от меня ежедневно, еженощно чего-то требуешь».

«Ты зовешь или пророчишь?»

Что? Что этот скучный шепот пророчит? (Не то ли, что случится через 6 лет?!)

«Я понять тебя хочу,
Смысла я в тебе ищу…»

И, наконец:

«Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы НАСЛАЖДЕНЬЯ» —

СТОП! Гибель — наслажденья?

«БЕССМЕРТЬЯ, может быть, залог!»

Записала Катерина Антонова