«Август». А. Паперный.
«Платформа» на Винзаводе (Москва).
Постановка Алексея Паперного, сценография Наны Абдрашитовой.

А и В лежали на тахте. А страдал, В скучала. Кто-то выл из них втуне. Или — в трубе. А может, в окне? Но в окне — ветер и полная луна. На носу — осень, и поскорей бы зима. Это на сцене «Август» — последняя работа Алексея Паперного и его команды. Точнее, «Товарищества Актеров и Музыкантов» — «Паперный Т. А.. М…», широкой публике больше известного своими легко запоминающимися песнями.

Но и спектакли Паперного обладают тем же удивительным свойством. Незатейливо сочиненные и так же, без претензий, исполненные, они, однажды увиденные, неотвязно преследуют еще долгое и долгое время. Такая в них «сила, простота, правда», как написал в своем дневнике… Чуковский о рассказах Чехова, и тут, за неимением лучшего, остается лишь повторить за классиком. Хотя, конечно, можно спросить: где Чехов, а где Паперный?

Паперный — там, где его сад. Не вишневый — яблоневый. В этом саду — дом отца В, где в его отсутствие сама В иногда скрывается от А. Порой приводит любовника. А — страдает, подозревает, догадывается. Догадался как-то раз, придя на день рождения, устроить под окном любимой снегопад, — и… Падает сам с Литейного моста, узнав, наконец, всю правду. Правда, «поскользнулся, нет, зацепился», — оправдывается он позже перед спасшей его незнакомкой, вернее, вызвавшей помощь. С ее помощью он еще и сбежал в одних трусах из больницы, куда горе-самоубийцу доставили. А достали его, кстати, из Невы новозеландские спортсмены — кого только в Питере не встретишь, чего только там ни бывает! Даже такие вот воры бывают — раздевают одного случайно встреченного прохожего и тут же с радостью одевают другого, в одном исподнем разгуливающего по ночному городу. Тому одежда кажется очень знакомой — и этот шарфик, и запах «шанели», но, главное, что в самый раз. И в самый раз отметить это дело, благо, поблизости есть кафе, где никогда не спит Гия Зурабович. Действительно, он не спит и споет гостям оперу собственного сочинения «с двумя дуэтами и рефреном»: все, что случилось — случилось, и уже ничего нельзя изменить…

И пусть тут захмелевший А вспоминает пьяное танго с В — уже ничего нельзя изменить…

И пусть там одумавшаяся В пытается страстно-отчаянными смс-посланиями вернуть А — уже ничего нельзя изменить…

Все это — попытка описать стык в стык, от сцены к сцене развивающуюся в «Августе» сюжетную линию странных любовных отношений А (Михаил Горский) и В (Варвара Турова). А здесь еще есть и линия вторая, про отца с сыном, где родитель (Андрей Кочетков) с маниакальной страстью пытается воспитать из своего ребенка (Алексей Посикера) какое-то «механическое пианино», а не живого человека. В итоге «пианино» и вырастает — послушно сносящий любые оскорбления менеджер (Василий Ильин) в каком-то невзрачном кафе. И обе эти линии неожиданным образом то ли сходятся где-то в калаханской степи десять лет назад, то ли еще пересекутся лет через десять после. Флешбэкам здесь на смену идут флешфорварды, и наоборот — как учит папаша-музыкант своего будущего работника общепита: «Богатство человека — его воспоминания, их надо беречь и копить». В каком порядке — неважно, а такими кинематографическими терминами проще описывать спектакль Паперного еще и потому, что он сам его задумал и смонтировал именно по-киношному — этакий фильм без пленки, артхаус на сцене. С подробной детальной раскадровкой, где мизансцены увязаны между собой, как цветные шарфики в шляпе доморощенного фокусника В.

И эти бесконечные шарфики, а еще бусы из Генуи — единственная примета нашего времени в спектакле. Вот уже и известный драматург в фейсбуке рассуждает о том, у кого из режиссеров шарфик есть, а у кого — нет, и почему. У Паперного — нет, у него растянутая майка, вылинявшие джинсы и туфли со стоптанными пятками. Ему так удобно, и ему там уютно — в мире, где каждый приносит себе стул в кафе, чтобы чувствовать себя как дома. В кафе, где можно спокойно наблюдать жизнь и буквально за ней записывать. Ведь «Август» — это еще и своеобразная инсценировка такой записной книжки, собрания подслушанных разговоров и подсмотренных мелочей, обрывков уличных встреч и отрывков семейных сцен. Всего, из чего и складывается день человеческий. Один день в «Августе». К примеру, история с менеджером в кафе, признается Паперный, точь-в-точь в кафе им и подсмотрена. С той лишь разницей, что в какой-то момент он представил, что тот обруганный посетительницей сотрудник — его сын. Представил — вставил в пьесу, увязал при этом, как шарфик, в тугой узел по-чеховски подробных «августовских» коллизий.

Эскиз спектакля «Август».

Но Паперный здесь не впрямую наследует Чехову — у него свой, отчасти пусть и самодеятельный, путь, извивам которого позавидовали бы иные формалисты. Хотя формалистам — подарок: «„Записные книжки“ — это одна из самых тихих книг, которые были когда-либо написаны Чеховым, где просветы между записями — как паузы, наполненные неслышной работой мысли», так писал известный литературовед и пародист Зиновий Паперный. А Паперный Алексей — его внучатый племянник. И он такие паузы в своей постановке холит и лелеет. Это Станиславский при тщательном учете чеховских ремарок о паузах взял да удвоил их количество. Паперный-режиссер удваивает продолжительность пауз Паперного-драматурга, и получается как в жизни — пауза длится ровно столько, например, сколько нужно женщине для смены платья. Чем зритель заполнит эту внезапно возникшую тишину, а то и темноту, — его личное дело. А чем он занимается при этом в реальной жизни?

Отдав должное паузам, режиссер уделяет внимание и изящной склейке сцен — у него тахта оказывается грудой шарфиков, которые примеряет, сбегая на свидание, героиня Туровой, а шарфики — бельем, которое забыл снять сосед и теперь, ругаясь, собирает соседка. А нужен крупный план — актер просто поднимается на сцену: Нана Абдрашитова специально для этих целей выстроила на площадке «Платформы» еще и сценическую коробку, которая служит и комнатой влюбленных, и квартирой холостяка, и эстрадой летнего кафе. Порой для камерных сцен «Августа» находит применение и реквизит отгремевших здесь серебренниковских постановок — решетка полицейского ограждения из «Отморозков» легко превращается в перила Литейного.

Есть рояль в цветах и с кувшином морса. Есть новенькая «Ява» — даже не мотоцикл, и тем более не остров, а давно уже предмет домашней обстановки, о котором четыре года мечтал и, наконец, купил, но ни разу не прокатился отец В, — «может, мечта о езде важнее самой езды?». Но который, внезапно заводясь, все же «стреляет» выхлопными газами. Вхолостую. Хотя на звуки и прибегает сосед, обещает всех порвать за попугая — ведь ему уже терять нечего. Таких второ- и третьестепенных персонажей в густонаселенном «Августе» свыше двух десятков. Вещей и того больше. И среди этого скопления, даже столпотворения выделяется куча-мала разномастных стульев, передвижением которых туда-сюда некоторые паузы и заполняются. Стулья бросаются, стулья покупаются, стулья, наконец, расставляются вокруг стола в кафе Гии Зурабовича (Теймураз Васадзе). И у каждого из них, оказывается, своя история, свой хозяин — завсегдатай заведения. Даже у вора Петра (Алексей Шахбанов) здесь стул, конечно же, сворованный из Михайловского, кажется, замка.

Только А по-прежнему не находит себе места. Так и бродит то немым укором, то неприкаянной тенью с серым волчком за пазухой — из сцены в сцену, из жизни прошлой в жизнь настоящую, порой даже сталкиваясь с самим собою — так, в одной из них А (Михаил Горский) оказывается за одним столом с уже другим А (Игорь Фомин) и, понятно, не узнает его. Хотя это он, уже без жены, но уже с волчком, и бродит, и воет весь спектакль. А может, надо просто на месте застыть, отметить то мгновение, когда «тихий ангел пролетел», и понять, наконец, что-то важное о своей жизни? Настоящее — в настоящий момент. Ведь и ангел-спаситель рядом, за одним столом. Но момент упущен, вместо ангела летит в бешенстве брошенный стул. И остается только завыть от тоски, безысходности и бессилия — ведь ничего нельзя изменить…