«Страна Айгуль». М. Карим.
Стерлитамакский Государственный русский драматический театр.
Режиссер Людмила Исмайлова, художник Альберт Нестеров.

Репертуарные аппетиты главного режиссера Русской драмы в Стерлитамаке Людмилы Исмайловой совсем не вегетарианские. Из недавних премьер автору этих строк удалось посмотреть и спектакль по современной пьесе Марии Огневой «За белым кроликом», и детский спектакль по Хармсу «Плих и Плюх», и фонвизинского «Недоросля», обогащенного текстами Чаадаева и Достоевского и тем самым превращенного в историософское высказывание о парадоксах русской жизни.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Но, как ни странно, самым крупным, бесспорным успехом режиссера за последнее время, на мой вкус, стала именно эта премьера — обращение к репертуару, не профильному для русского театра национальной республики. Исмайлова поставила Мустая Карима — непререкаемого башкирского классика. Впрочем, когда-то «Страна Айгуль», романтическая драма в шести картинах, шла и в Уфимском русском театре, и даже в московском Театре Моссовета. Пьеса написана в 1967 году, и с тех пор минула целая жизнь.

Какими-то отголосками сюжет «Страны Айгуль» перекликается с «Варшавской мелодией» Леонида Зорина: политические границы и стереотипы разделяют близких людей. А кто-то обязательно вспомнит «С вечера до полудня» Виктора Розова. Та же щекотливая дилемма. Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь, в железном занавесе забрезжили щели, и стало можно отправить юное чистое существо на ПМЖ за границу. Герои пьесы Розова умудряются в финале достичь настоящего дзена, убедив себя и зрителей, что жить за границей советскому человеку можно, нужно, идеологически правильно и даже предпочтительно. Карим не делает подобных кульбитов: его Айгуль в финале решает остаться на родине.

В пьесе Карима видны следы идеологической эрозии и душевной смуты, по ней бродят сомнения и проклятые вопросы. Ее действие не случайно определено в год XX съезда — 1956-й. Тут расхаживает грустный старый охотник Кадирян Ябагаев — ближе к концу выяснится, что он, реабилитированный, явился посмотреть в глаза народному заседателю, отправившему его в лагерь по ложному доносу. (Кстати, этот сюжет в рецензируемый спектакль не вошел.) Всякому мало-мальски знакомому с историей понятно, почему только в 1956-м может на несколько дней вернуться в башкирский совхоз «Родина» здешняя уроженка Зульхабира Муратшина, теперь синьора Пиккио, гражданка Италии, прошедшая через фашистский плен.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

После непростых метаний Айгуль, дочь Зульхабиры, зовущей ее к себе в Италию, в Милан, предпочтет матери родину. И этот выбор Мустай Карим, несомненно, одобряет. Но не сказать, чтобы симпатии автора целиком были на стороне бывших подруг Зульхабиры, напоказ бойкотирующих якобы не узнанную ими синьору. Карим рискнул добавить в их идейно правильные речи немного второго плана, — а на втором плане зависть и страх. Уже будучи пожилым, поэт и драматург рассказывал на встрече со студентами: историю встречи и расставания Айгуль и Зульхабиры написал по следам реальных событий. Реальная Айгуль действительно не рассталась с комсомолом и не соблазнилась поездкой в капстрану, но вот родной аул вскоре покинула навсегда. Односельчане, травившие мать, перестали быть для девушки родной семьей.

Есть в пьесе и любовная линия, даже треугольник — Айгуль и два ее поклонника: роковой мужчина Ильдар, на поверку оказывающийся мягкотелым подлецом и карьеристом, и смешной мальчик, бывший одноклассник Ричард Галин, который просит не дразнить его Львиным Сердцем, хотя с сердцем у него как раз все в порядке. Пьеса-инициация: Айгуль находит и снова теряет мать, учится отличать истинную любовь от ложной. Финал оптимистический, но Ричард Галин обмолвится: «Нет порядка на этой земле».

Даже из этого краткого очерка читателю, не знакомому с пьесой, станет понятно: ее структура довольно сложна. Но Карим стремится сделать свою романтическую драму произведением эпического театра, поэтому появляется еще и фигура Постороннего человека — резонера, доверенного лица автора. Его комментарии придают действию измерение вневременной притчи, заостряют моральное напряжение выбора.

Ю. Веретнова (Юная Айгуль), С. Гиниятуллина (Айгуль).
Фото — архив театра.

Первая и главная особенность нынешнего подхода к пьесе режиссера Людмилы Исмайловой: вместо Постороннего человека — у нее сама Айгуль, только повзрослевшая, умудренная жизнью, 20, а то и все 30 лет спустя. Айгуль сидит в пустом полутемном пространстве на небольшом подиуме, на красивом дизайнерском стуле и в ослепительной красоты черном воздушном платье. Художник спектакля — лауреат «Золотой Маски» Альберт Нестеров, а роскошный костюм Айгуль контрабандой протаскивает в твою голову мысли о модном Милане. Как именно сложилась жизнь этой Айгуль, какую страну она выбрала для этой сложившейся (или несложившейся?) жизни, что заставляет ее вспоминать юность, где, наконец, она сидит эти два часа (кажется, в аэропорту), иногда прерываясь на прослушивание песен Земфиры, — мы не узнаем, каждый догадается по-своему.

Прием сногсшибательно удачный сразу по нескольким причинам. Во-первых, он дает Светлане Гиниятуллиной, актрисе нерядового дарования и мастерства, возможность бенефиса. В условиях вынужденной статики, одними движениями рук, поворотами головы, выражением глаз, то озаренных внутренним светом, то потухающих, одной только игрой интонаций и выразительным молчанием Гиниятуллина играет грандиозное соло. В ее оценках — нежность воспоминания, боль разлуки с ушедшими близкими, пережимающая горло ностальгия. Но — во-вторых — тут возможность диалога современного театра с советской национальной драматургией. Айгуль — Гиниятуллина словно пробует слова пьесы на вкус, примеряет их к сегодняшнему дню, поверяет меру подлинности и серьезности вчерашней драмы сегодня. Подобно тому, как Карим выдал авторскую доверенность Постороннему человеку, режиссер Исмайлова делает своим альтер эго персонажа актрисы Гиниятуллиной. И условия игры таковы, что остаться в стороне уже невозможно. Эпос превращается в лирику, а универсальной меркой становятся пропорции внутреннего зрения героини.

Поначалу хоровод призраков прошлого, кружащийся вокруг протагонистки, выглядит комическим недобалетом. Против часовой стрелки, вертя время вспять, ковыляет хромой дядя Айгуль (Александр Шабаев), семенит смешной Ричард Галин (Фаниль Тулунгужин) в очках-велосипедах и штанах на лямках. Юная Айгуль (Юлия Веретнова) является перед нами в рейтузах и головном уборе пасечницы, вовсе не романтическая красавица, а смешной угловатый подросток, веселый и бесшабашный, возможно, чуть более бесшабашный, чем следует, — потому что заноза сиротства всегда в сердце. Первое время кажется, что этих призраков памяти совсем нетрудно спугнуть. Чуть что, они скрываются за кулисами, встав в пары странной кадрили, придуманной хореографом Татьяной Кафлевской.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

История первой влюбленности Айгуль разыграна почти комически: раненого донжуана Ильдара (Артур Ишмухаметов) возят на тележке, словно мешок картошки, героический Ричард пытается покончить с собой, спрыгнув с крошечной табуреточки. Невеста Ильдара (Ольга Бебина) и его теща — призраки явно итальянского происхождения, они будто пришли из комедии Де Филиппо. Особенно преуспевает Светлана Файзуллина в роли молчаливой тещи: ее нелепая важная тетенька, пытающаяся отшлепать неверного зятя своим портмоне, уморительно смешна.

Приезд Зульхабиры моментально меняет регистр сценического рассказа. Комедия только готовила почву для драмы. Айгуль-рассказчица сорвется со своего подиума и как оглашенная замечется по авансцене. Хоровод приосанится и напомнит уже какую-то торжественную процессию. И, кстати, изменит направление — речь пойдет про неподвластное нам движение времени, то, что мы не в силах изменить.

Белые одежды Зульхабиры (Ольга Бовен), какие-то нездешние, неуместные, прогулочно-туристические, входят в контраст с темным колоритом сцены. Они разительно отличаются и от платьев ее бывших подруг, выполненных в подчеркнуто блеклой расцветке. Юная Айгуль летит к этому белому пятну, как мотылек, тонет в объятиях матери. Но зритель не может не заметить, что и в страстной нежности к Айгуль, и в трудном объяснении с подругами Зульхабира не оставляет глазами своего мужа — синьора Пиккио (Сергей Сапунов). Какие-то из важных монологов она произносит, глядя на него, словно под гипнозом. Ее душа — с ним, с новым домом, новыми детьми, новой семьей.

О. Бовен (Зульхабира), С. Сапунов (Синьор Пиккио), С. Гиниятуллина (Айгуль).
Фото — архив театра.

История выбора между матерью и родиной травматична, а ее трансформация в обжигающее воспоминание — уже почти невротична. В спектакле есть перехлест ажитации, перегрев эмоционального градуса. Одним из самых удачных моментов спектакля стал монолог, произнесенный совсем просто и тихо, свободный от интонационного нажима. Именно так Зульхабира рассказывает подругам — а на самом деле прямо в зал, не отрывая взгляда, — об ужасах фашистского плена, трех своих побегах, погибших сокамерницах и обезобразивших ее тело клеймах.

В этом спектакле нет и не может быть правых и виноватых. Правда у каждого своя. Почти фарсовый квартет подруг Зульхабиры, в ужасе отпрыгивающий от предложенной синьором Пиккио визитной карточки, в разговоре о погибших мужьях кажется уже трагическим хором.

А главным достижением режиссера Людмилы Исмайловой стоит счесть волюнтаристское снятие проклятых вопросов пьесы. Дело оказывается не в правоте, а в невозможности прикоснуться. Невозможности вернуть себя в молодости и в молодость. Невозможности снова встретиться с той самой первой любовью: боже, какими взглядами перекидываются юный Ричард Львиное Сердце и вспоминающая его постаревшая Айгуль! Невозможности снова увидеть маму. Юношеское письмо к матери героиня Гиниятуллиной будет повторять много, много, непозволительно много раз, адресуя его уже не ООН, не человечеству, как у Карима, а на самый-самый верх. Государственные границы — явное зло, но кто нас защитит от ужаса, который был бегом времени когда-то наречен? Нет порядка на этой Земле.