«Майя».
Танцевальный театр «Фора» (Екатеринбург).
Хореограф и сценограф Алена Захезина.

Их всего четверо — четыре танцовщицы двадцать лет назад объединились в команду, которая затем стала театром танца. Они работают тщательно и не спеша — за последние шесть лет (с тех пор, как решили выпускать большие спектакли вместо привычных уже миниатюр) представили екатеринбуржцам всего три премьеры. Был «Стол», собранный из личных историй участниц проекта, была «Зоя», где не менее личные истории были изложены более «отдельно», «отчужденно» и снабжены музыкой «Мумий Тролля», и вот теперь «Майя», где в фонограмме вступают в диалог американская и советская песенная классика.

Сцена из спектакля.
Фото — Дарья Сергачева.

Театр не дает никаких пояснений зрителю, почему спектакль назван именно «Майя» — фантазируйте, мол, сами. Нет, к Майе Михайловне Плисецкой точно отношения не имеет. Но если схитрить и взглянуть на заявку, которую театр отправлял на грант, то обнаружится, что людям, властным над деньгами (которым точно надо объяснять, что ты имеешь в виду), «Фора» предлагает сразу три версии. Первая — просто женское имя (оказывается, так когда-то родители хотели назвать Алену Захезину — хореографа и худрука театра; но это пояснение можно достать только «из театра», в документах его нет). Вторая — древнее племя, носитель мудрости. И третья — из индийской философии. Все версии тем или иным образом отсылают к понятию дома, принадлежности ему и взаимоотношений с близкими людьми. Собственно, эти взаимоотношения — что иногда дают ощущение силы и полета, а иногда вымораживают до полусмерти, — и становятся содержанием спектакля.

«Фора», двадцать лет существующая в одном и том же чисто женском составе, естественно говорит об участи женщины в России и в мире, но никогда не противопоставляет эту участь участи мужчины. Интонации феминизма, борьбы за свои права, некоторой воинственной общности — нет. Есть стоическая хроника с периодическими всплесками юмора — жизнь идет вот так, и давайте взглянем, кто на самом деле человеку близкие его. Неважно, какого пола. Разберемся для себя. А обвинять никого не будем.

Сцена из спектакля.
Фото — Дарья Сергачева.

Ежедневность жизни женщины в России — между высоченными каблуками глянцевых туфель и добротными унтами. Спектакль начинается с парада танцовщиц на авансцене: все они на таких каблуках, что стопы стоят почти вертикально, и в каждом шаге — сосредоточенность на выполняемой задаче (никакой модельной легкости, мы про реальность, а не про навязываемые глянцевые грезы). Вскоре после прохода на авансцене танцовщицам надо пересечь уже сцену (от витрины — к реальности), и прежде чем сделать шаг, они кидают перед собой унты. По одному — словно проверяя устойчивость кочки на болоте. Глянец не поможет выжить, а вот надежные сапоги — это да.

Единственная декорация на сцене — скелет дома, тонкий металлический остов его. Прямоугольник «комнаты», двускатная «крыша». Рядом с этим домом и в нем самом проходит жизнь четырех героинь. Отстраненная философиня (ох, как бы все-таки придумать не дико звучащий феминитив) Алены Захезиной и трое более энергичных и земных существ (Юлия Лепинских, Ольга Кондратьева, Ольга Некрасова). Философ не вступает в конфликт с активными и жизнерадостными коллегами, но наблюдает за ними — иногда буквально свысока.

Сцена из спектакля.
Фото — Дарья Сергачева.

Потому что в этом спектакле есть очень простой и эффектный ход: к танцовщице прикреплена лонжа, которая дает ей возможность подвисать в пространстве, в один шаг вступать на крышу «дома» и воспарять над окружающими. Героиня — ангел? Ну, может быть, ровно в том варианте, как в «Небе над Берлином»: никаких белоснежных поучений, сплошное печальное внимание. Важно то, что хотя лонжа — не какая-нибудь невидимая веревочка, а вполне себе внушительный (хотя и тонкий) канат, через пять минут она «исчезает» из внимания зрителя — настолько свободно Захезина двигается в пространстве, так вольно в нем парит. Тут вот что еще важно с точки зрения идеологии танца: весь ХХ век контемпорари выяснял отношения с земным притяжением. Балет триста лет демонстративно притяжение преодолевал, контемпорари начал вести с ним диалог — опустился на землю, иногда и вовсе накрепко приклеился к ней. В шестидесятых в Америке стали появляться ростки aerial dance, но генеральной линией развития он не стал — земля хореографам была интереснее, чем воздух. Захезиной как хореографу интересно и то, и другое — и для нашей страны это принципиально новый опыт. (Лонжи, бывало, использовались в танце — но всегда в историях о преодолении, тяготение принималось во внимание.)

Сцена из спектакля.
Фото — Дарья Сергачева.

В «Майе» летающий философ не спорит с очень земным и суматошным миром: да, иногда ей хочется гармонии и покоя, и она пытается закрыть в «доме» трех других персонажей — обматывает остов канатом, создавая «стены», — но вместо умиротворения получает настоящую битву, где кого-то уже душат на полу. Нет-нет, этим людям нельзя находиться слишком близко друг к другу в замкнутом пространстве — прибьют ненароком кого-нибудь. Хореографиня здесь включает иронию: если ранее в фонограмме появлялась американская песенная лирика, то теперь звучит «Дорогою добра» Юрия Энтина, и пионерская бодрость «Иди за солнцем следом, хоть этот путь неведом» в момент потасовки вызывает естественный смех в зале. (У призыва «идти за солнцем» в свете «Майи» есть, кажется, довольно жесткий — если не жестокий — второй план, но он не очевиден.)

Это маленькое бытовое сражение — колоссальное разочарование ангела в человечестве: остается лишь взлететь на стену и обреченно отстегнуть лонжу. В финале земной народ торжественно увозит со сцены домик с повисшим, как тряпочка, перегнувшимся через конек поэтом-философом-ангелом. Жив ли он? Скорее нет, чем да, но надежда всегда остается.