«Мой милый Плюшкин». Виктор Ольшанский.
Омский Театр юного зрителя.
Режиссер Борис Гуревич, художник Мария Брянцева.

28 сентября омский ТЮЗ, вести из которого в журнале появляются не часто, открыл новый 77-й сезон. Предлагаем вашему вниманию статью об одной из лучших премьер прошлого сезона.

В репертуаре омского ТЮЗа порой появляются экспериментальные камерные спектакли. Ход времени в самом свежем из них ощутим буквально физически. Движется время лишь в воспоминаниях главного героя, но то и дело слышно, как крутятся невидимые шестеренки, лязгают цепи, тикают незримые часы, отмеряя мгновение за мгновением. Под этот прерывистый аккомпанемент на тебя контрастным душем обрушивается смешное и печальное, прекрасное и отталкивающее. Здесь все наоборот — зрители сидят на сцене, актеры играют в зрительном зале. И стрелки часов крутятся в обратном направлении.

«Спектакли не на сцене» в ТЮЗе с его огромным залом почти на 500 человек играют давно. Так в свое время ставились здесь уже перешедшие в достояние прошлого «Летняя поездка к морю» и «Самоубийца». Работа режиссера в таких постановках должна быть выверена до мелочей — вплоть до движения одетых в костюмы и тоже играющих монтировщиков. Она — как тончайшая вышивка, живая нить, по которой исключительно точно движутся все персонажи, ни на мгновение не впадая в фальшь. Иначе — не поверят…

Ирина Коломиец (Жюли), Никита Пивоваров (Плюшкин).
Фото — архив театра.

«Мой милый Плюшкин» начинается совершенно по-гоголевски. Сцена завалена разнообразным, в основном бумажным, хламом, с потолка сыплется пыль. Среди этого хаоса бродит суетливый, как современный страховой агент, и совершенно недоумевающий Чичиков (Сергей Дряхлов). Наконец из-за шторы появляется согбенный старик с керосиновой лампой в руке (Никита Пивоваров). Внешне он почти не отличается от пыльного интерьера и выглядит ожившей кучей хлама. Кажется, что хрестоматийный скопидом надел на себя столько вещей, сколько было возможно — цветастый платок (или даже два), а сверху еще подобие шапки, шерстяную шаль поверх халата, даже варежки на резинке болтаются. Один из самых узнаваемых персонажей обязательной школьной программы по литературе выкапывает из-под груды мешков здоровенную свинью-копилку и садится на нее. Пишет купчую на мертвые души, поделив еще раз пополам с трудом найденную в столе четверть листа бумаги, и настойчиво торгуется за две копейки.

Чичиков быстро ставит плюшкинское угощение — зеленый куличик — на буфет и тщательно вытирает руки (все время мельтешащие, как у наперсточника) гигиенической салфеткой. А Степан Васильевич ведет себя как классический клептоман — своего гостя параллельно с беседой он буквально «шмонает». И даже у служанки Мавры (Лариса Яковлева) умудряется стащить клубок шерсти. Вполне логично — жанр литературного первоисточника определяется как «комедия по мотивам повести Гоголя». Но чем ближе к финалу, тем реже хочется смеяться.

Как человек становится тем, кем становится? Почему превращается в бледную тень себя прежнего, вовсе не в того, кем хотел быть изначально? Не в одно мгновение, не по мановению волшебной палочки ведь происходит это превращение — из царевны в лягушку, из принца — в чудовище… Молодой Степан Плюшкин в исполнении того же Никиты Пивоварова, вечного тюзовского принца, слишком красив, слишком похож на романтического героя. Контраст между ним и «говорящей кучей хлама» слишком резок. Но к тому моменту, когда молодой красавец появляется на сцене, уже ясно, как произошла эта вроде бы нереальная страшная метаморфоза. Когда абсолютно во всем безоглядно подстраиваешься под любимых — теряешь себя. Когда близкие люди потом бьют в самое сердце — душа умирает.

«Мой милый Плюшкин». Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Вот по-столичному элегантные, по-современному циничные Пьер и Александрин (Михаил Пономарев и Ксения Ефремова) бегают по запущенному дому, роются в шкафах, выкидывая мятый бумажный хлам, безуспешно трясут свинью-копилку: «Деньги, деньги нужны!» И, не найдя ничего, разыгрывают слезливую комедию под названием «Возвращение блудного сына», а старик с застывшим печальным лицом поворачивается спиной, не желая смотреть на этот цирк…

Душа умирает постепенно. У привлекательного мужчины средних лет уже просматриваются характерные «плюшкинские» жесты: трясется поднятая рука. Он вдруг печально произносит каким-то чужим обиженным голосом: «Мужики ленивые, работать не любят, им бы только в кабак».

А время движется вспять, и вновь помолодевшая, нарочито лубочная «дура беспросветная» Мавра сгребает шваброй бумажный хлам, понемногу расчищая пространство. Она — неотъемлемая часть этого дома, своеобразный дух-хранитель. Можно сказать, женская версия домового. Да, если с молодеющим Плюшкиным все понятно, то как удается молодеть Ларисе Яковлевой — загадка.

Никита Пивоваров (Плюшкин).
Фото — архив театра.

На сцене уже весенний яблоневый сад. Степан качается на качелях вместе с миниатюрной женой — оба в белом на фоне цветущих деревьев. Чем дальше, тем больше становится белого — и в декорациях, и в костюмах героев. Но из милой барышни (вовсе не похожей на мать двоих детей) Глафира Андреевна (Галина Ксеневич) мгновенно превращается в капризную куклу. Именно из ее уст в первый раз звучит та самая фраза: «Народ у нас хитрый, вороватый». Получается, ржавчина, разъевшая душу Плюшкина, обратившая ее в труху, поселилась в нем там, в яблоневом раю?

Не оправдавшие надежд отца Александра и Петр, любимая дочь — так похожая на него романтичная Варенька (Екатерина Кривецкая), гувернантка Жюли (Ирина Коломиец) — последняя надежда на личное счастье для вдовца с тремя детьми, супруга, которую Степан боготворил. В них была вся его жизнь. И все они уходят: одни — в вечность, другие — в свою жизнь, с ним никак не связанную, напоследок громко хлопнув дверью. Дом Степана Плюшкина пустеет. Он старается как-то заполнить эту пустоту — вещами, напоминающими о дорогих и любимых. Несчастный сгребает вокруг себя реальность, пытаясь защититься от всевластного течения времени, построить вокруг себя мир, который будет неизменным, удержать то, что ушло безвозвратно.

Только кулич, привезенный дочерью в последний ее визит в родной дом, давно превратился в зеленый сухарь, а в ликере, который ставила еще покойная Глафира Андреевна, напоминающем о последнем свидании с Жюли, заводятся козявки. Вещи время тоже не щадит. И жизнь, перегруженная хламом, превращается в НЕ-жизнь, в существование.

С драматургом Виктором Ольшанским Бориса Гуревича связывает давняя дружба. Поставить спектакль по его пьесе, почти не имеющей сценической истории, Борис Робертович мечтал давно. Только найти подходящий для нее театр никак не удавалось. А в омском ТЮЗе, куда Гуревича в прошлом году пригласили в качестве главного режиссера, все неожиданно сошлось, совпало и стало возможным. Кстати, это первый театр, в котором Борис Гуревич решил осесть. Решающим обстоятельством стало совпадение его взглядов на репертуар с давней тюзовской традицией. Для постановок в омском ТЮЗе всегда выбирали только первоклассный литературный материал, безошибочно угадывая имена молодых драматургов, которые позже становились известными и блистательными. В год издания ставились пьесы Михалкова, театр отметился едва ли не первой постановкой по пьесе Сигарева… На сцене все время много мятой бумаги. Она, по замыслу художника Марии Брянцевой, выступает в разных качествах — мертвые листья, старые письма, шелуха прошлого, хлам, в который превратились все мечты и надежды Степана Плюшкина. Этот хлам повсюду, даже в шкатулке черного дерева — вместо вещей, напоминавших одинокому старику о тех, кто был ему дорог. Вместо банта с платья Вареньки, осколков кофейной чашечки Глафиры Андреевны, Сашенькиных стихов и Петиной рубашечки. А они в свое время заняли место так и нереализованного грандиозного плана на будущее на 13 страницах.

Лариса Яковлева (Мавра), Никита Пивоваров (Плюшкин).
Фото — архив театра.

В финале сценическое пространство меняется до неузнаваемости. Полупрозрачных занавесов, до этого момента разделявших воспоминания на прошлое и настоящее, больше нет — видно, что все происходит в зрительном зале, на фоне кресел. Ведь и прошлого еще нет — есть только будущее. Степан — совсем юный, светлый и влюбленный (ему всего 19 лет) — решительно требует от друга подтверждения реальности своих планов: «Веришь, что все так и будет?» Друзья, держась за крышу белой беседки, исполняющей здесь роль всех воздушных замков, кричат куда-то в небо: «Верю!» И смеются.

Из светлого прошлого, из райского сада Борис Гуревич возвращает главного героя в реальный мир весьма жестко, можно даже сказать жутко. Без обиняков напоминая о том, что, воскрешая прошлое, настоящего не исправить. Свет вдруг меркнет. Вдали разом распахиваются три двери (в этом, похоже, главный смысл превращения зрительного зала в сцену), и вниз, шагая как зомби, спускаются все дорогие-любимые-ушедшие… Степан бросается в другую сторону, но там кривляется, стоя на коленях, совсем юная Мавра — призрачная, тоже неживая девчонка с косичками.

Призраки мертвого прошлого с закинутыми на спины мешками кружатся вокруг Степана. Танцуют свой фантасмагорический тотентанц, танец смерти, засыпая скорчившегося в этом заколдованном круге человека мятой бумагой. Мертвые листья, старые письма, шелуха былого… Вот чем стали все твои мечты, планы и надежды, Степан Васильевич Плюшкин! Смотри! А когда хоровод расступается, на полу остается уже знакомая нам куча хлама. Старик с подрагивающей челюстью, тискающий в руке ключ от сокровищницы-буфета, стоит на коленях и шепчет: «Все продал — и мертвых, и беглых, всех…» Верная Мавра с ложечки, как ребенка, кормит его щами, поставив кастрюльку на ту самую шкатулку-сокровищницу из черного дерева. Да, в начале спектакля Мавра тоже появляется с керосиновой лампой. Неяркий огонек — остаток прежнего огня? Слишком слабый для того, чтобы согреть, разогнать тьму в этом совсем неживом доме. Но и двух огоньков на это не хватит. Ведь в душе все даже не тлеет — давно истлело.