Алла Соколова. «Фантазии Фарятьева»
Молодёжный театр на Фонтанке
Режиссёр Владимир Туманов, художник Александр Орлов
Первая волна постановок этой пьесы схлынула ещё до моего рождения — в конце семидесятых; вторая — бушевала на протяжении последующих тридцати лет едва ли не на всех любительских сценах нашей необъятной родины (очень уж удачным оказался абсолютный перевес дефицитных женских ролей); третья — похоже вот-вот настигнет нас с лёгкой руки Владимира Туманова.
Впрочем, это общая тенденция последних лет — огромный интерес современных театральных режиссёров к поздней советской классике. Пока (сами догадайтесь почему) в ход идёт драматургия крепкого застоя, лучшие образцы которой от изучения социума (казавшегося раз и навсегда застывшим и неизменным) обратились к исследованию личности в рамках этого самого социума.
Тут были свои классики, для которых застой стал лишь эпизодом в многолетнем изучении советского человека и советского общества, но были и яркие точечные высказывания, одним из которых стала пьеса Аллы Соколовой «Фантазии Фарятьева».
В ней выключенность современного человека из любых социальных отношений, его абсолютное, «звенящее» одиночество были доведены до своего логического предела. В завершившей «первую волну» киноверсии Ильи Авербаха (1979 год) режиссёру пришлось даже ввести специального персонажа — бессловесного мальчика, чтобы доказать — главная героиня действительно (как указано в тексте пьесы) где-то работает, кого-то чему-то учит.
Туманов от такой подпорки отказался принципиально — его персонажи подвешены в том же социальном вакууме, что и герои пьесы. Это подчёркнуто изысканно-графичным оформлением Александра Орлова — двумя условно выгороженными стандартными комнатушками (Авербах, абсолютно вопреки пьесе, старался их обжить, конкретизировать) на фоне чёрного провала сцены.
Откровенно театральны, неправдоподобны и появляющиеся в этом пространстве персонажи. Строго говоря, они и в пьесе — не более чем условные театральные амплуа (героини, простака, инженю, благородной матери и комической старухи) — в спектакле же актёры Молодёжного театра (при помощи художника по костюмам Стефании Граурогкайте) устраивают на материале каждого из них настоящий мастер-класс.
Вот эффектная Регина Щукина (Александра), заковав себя в броню строгого зелёного платья, с увлечением лепит образ молодящейся старой девы; вот романтический красавец Роман Нечаев (Фарятьев) с каким-то безоглядным героизмом уродует своё лицо и тело, создавая образ мужчины во всех смыслах бесформенного…
Тут мне могут возразить, что Марина Неёлова и Андрей Миронов делали в фильме Авербаха ровно то же самое. Но в том-то и дело, что им приходилось заниматься этим в рамках психологического и бытового (если угодно — чисто кинематографического) правдоподобия, категорически чуждого этой насквозь театральной пьесе.
Герои Соколовой одиноки, нелепы и трагичны именно что театрально, эксцентрически, гротескно — в этом и заключаются (по моему скромному разумению) главное открытие и главное достоинство трактовки Молодёжного театра.
Кто видел больше — пусть меня поправит.
Соколова жива.
И?
Алексей, «поправлять» — не мое амплуа, Вы знаете. Формат блога — опять-таки, не моё… но все же попробую отозваться. «Театрально, эксцентрически, гротескно» — не впервые (был спектакль в «Русской Антрепризе им. А. Миронова), и ставить так пьесу Соколовой не возбраняется (как, впрочем, и в рамках «психологического бытового». Тут дело в другом. В. Туманов, на мой взгляд, занимается развенчанием «мифа о маленьком человеке», который (человек) традиционно у нас понимался как «на лицо ужасные, добрые внутри». В спектакле вижу: не добрые. Ужасные и внутри тоже. Очки поверх дурацкого беретика, муфлон в подтяжках. Ему кричат: «Посмотрите на меня!!!», — а он на стуле в космос улетает… под трогательную скрипочку. Пошляк. Вообще, единственный персонаж, которому режиссер дает право на драматизм — Любовь (я видела Е. Радевич), девочка начинает с подросткового цинизма (псевдо-?..), а заканчивает воплем души, который никто не слышит, не хочет слышать! И получается — «Фантазии Люб (о) ви». А все остальные — эгоцентрики, занятые собственными амбициями, тут чеховская мысль умножена на чеховскую сверх- мысль… до абсурда. Я лично сопротивляюсь такой трактовке, но это мои личные трудности. И есть ощущение, что Роман Нечаев тоже сопротивляется… Не согласны?
Людмила, а с чего Вы взяли, что у Соколовой на голубом глазу про маленького человека и всеобщую любовь? Вот и Мария Кингисепп (http://ptj.spb.ru/pressa/fantazii-faryateva-ne-sovpali-s-realiyami-molodezhki/) в свойственной ей манере утверждает нечто подобное. Да полноте — пьеса, в которой маленький человек всех спасает, рассказывая про звёздное небо — это не «Фантазии Фарятьева», а «Безымянная звезда» (в Антрепризе, кстати сказать, вот именно что вместо Соколовой местами получался Себастьяну). Вас смущает, что Фарятьев в финале под скрипочку в звёздное небо улетел (что, кстати, можно прочитать и как смерть героя) — но в пьесе-то всё ещё хуже — там он попросту заснул под истошные дочкины завывания и монотонное мамино чтение «письма от Костелецкой». Чем не «вопль души на фоне абсурда»? Впрочем, нечто подобное ещё до нас с Вами проговорила в своей замечательной рецензии Елена Герусова (http://ptj.spb.ru/pressa/nebom-ne-kormi/).
Мы все умрем.
И??
Все умрем — и никаких «И??»!