8 января ушел из жизни народный художник России Март Фролович Китаев. Выдающийся сценограф и любимый всеми человек. Ему было 94 года. Прощание состоится 13 января:
10.30 — Гражданская панихида в ТЮЗе им. А. А. Брянцева (Пионерская пл. д.1)
12.30 — Погребение на Литераторских мостках Волковского кладбища (ул. Расстанная, д. 30)
О Марте Фроловиче в нашем блоге говорят режиссеры, с которыми он работал.

Март Фролович был светлым человеком, точнее — Человеком Света. Он излучал этот свет, это скажет всякий, кто с ним работал. И после каждой встречи с ним ты уходил, этим светом напоенный.

Мы сделали с ним пять спектаклей, совершенно разных по стилю, и этот стиль он во многом и определял. Удовольствие было сочинять с ним спектакль — истинное. Именно его светлость рождала его чуткость к замыслу режиссера и упоительную любовь к деталям при абсолютном ощущении целого, он этой любовью охватывал все пространство сцены: я почти по-детски изумлялся тому, как в процессе репетиций на сцене постепенно открывалась его декорация! Не раз я был свидетелем тому, как, не повышая голоса, он своими такими же детскими наивными вопросами совершенно обезоруживал самых крррутых завпостов и монтировщиков, которые тут же, немедленно стремились исправить все недочеты, чтобы успокоить свою профессиональную совесть.

Март Китаев.
Фото — архив ПТЖ.

Володю Аншона и Катю Шапошникову, своих любимых учеников-дипломников, Март предложил мне в качестве художников «Скупого», которым в 1990 году мы открывали Театр «На Литейном», его новый этап. Мне кажется, в искусстве не может быть лучшего писателя, лучшего поэта, лучшего композитора или лучшего художника, тем более — лучшего театрального художника. Давид Боровский, конечно, мощь, ребе, Эдуард Степаныч — такая же мощь, Левенталь, Бархин, Фрейбергс, Блумберг… Но разве можно представить себе нашу театральную вселенную без планеты «Март Китаев»?

Он сказал, что он — человек не очень верующий (про религию), но сам он был человеком, рождающим веру в самый что ни на есть Человеческий Театр, Театр, полный душевной теплоты и волнения, тайны и чуда. Дорогой, дорогой, дорогой, весенний Март Фролович Китаев! Какая светлая память сейчас в моем сердце…

М. Китаев и А. Сагальчик в период работы над спектаклем «Таланты и поклонники».
Пушкинский театр.
Фото — архив ПТЖ.

Много лет назад, в те далекие времена, когда не знал я, что кроме рижских театров существуют иные, другие, разные, вдруг увидел книгу. Она называлась «Март Китаев». Открыл… О, Боже! Волшебство. Каждый день рассматривал фотографии чудных макетов, не верил глазам своим: как на нескольких метрах разместить Миры, Космос!

…такие дела…

Спустя годы слушал рассказы Март Фролыча о будущем Александринки. Он хотел заполнить ярусы фигурами мужчин и женщин в роскошных костюмах прошлых лет, в царской ложе разместить августейшую семью во главе с царствующим монархом (композиции должны были меняться в соответствии с идущим на сцене спектаклем) и, конечно, сделать стеклянный арьер, чтобы улица Росси была видна (когда надо, разумеется). И только партер оставить народу (шли 90-е, театры пустовали). И, разумеется, вернуть зрительному залу цвет, который был задуман архитектором.

…такие дела…

Прошло еще время, и Март Фролыч сказал, что надо отобрать одаренных детей из художественных школ, кружков, дать им краски, глину, здание ТЮЗа, площадь перед ним — и пусть делают с этим театром, что хотят.

…такие дела…

В его мастерской закрадывалась малодушная мыслишка: мол, конечно, с таким роскошным заоконным пейзажем можно делать дела… Он пил чай, смотрел на крейсер «Аврора» за окном и приговаривал: «Такие дела…»

…такие дела…

Март Фролыч, спасибо Вам, что находили время возиться с нами, учили уму-разуму, учили жить в театре и любить театр.

Впервые я встретился в работе с Мартом Фроловичем в 1987 году. Тогда я обнаружил для себя пьесу Мрожека «Танго» и понял, что она как ироническое, но весьма серьезное высказывание о человечестве требует особого пространственного решения… С творчеством Китаева я был знаком со времен интереснейшей постановки «Похождения Чичикова» по гоголевским «Мертвым душам» в Александринском театре. Для меня, всегда делившего театральных художников на апологетов традиционных и нетрадиционных сценических решений, Китаев стал открытием: он балансировал между этими двумя подходами. Марту Фроловичу каким-то образом удалось найти свою линию, свою узкую территорию, на которой встречались традиционное и нетрадиционное. Мне кажется, что он научил и меня искать такую линию в режиссуре. И, несмотря на то что кто-то считает наш театр традиционным, а кто-то утверждает, что мы пробуем нечто новое, я думаю, что мы лишь изучаем человека на стыке вечности и современности… И этому невольно, без всяких лекций и нравоучений, научил меня Март Фролович.

М. Китаев и А. Сагальчик в редакции ПТЖ. Декабрь 1996.
Фото — архив ПТЖ.

Как всякий человек, прошедший войну, он был пацифистом: в нем было колоссальное внимание к человеку, с которым он работал. Точнее сказать, он никогда не работал вне человеческих отношений, вне интереса к мнению режиссера. Есть художники, которые делают все так, как они сами понимают. И упорствуют в этом понимании, не делая шага навстречу, не пытаясь понять вас, упиваясь своим творческим эгоизмом. Это не про Китаева, который хоть и был старше меня на четверть века, но как любой, прошедший жизненную и творческую «мясорубку», всегда помнил, что рядом с ним — другая творческая личность… Март Фролович — человек диалога, но он в нем до поры до времени был слушателем. Потом какое-то слово «попадало» в него, и он говорил: «Так, я понял…» Мы дважды делали «Мещанина во дворянстве» — в Петербурге, а потом в Москве. Причем спектакли эти, их решения, были абсолютно разными, хотя принцип, пожалуй, был один: Китаев от вещественности, от материальности шел к намекам, которые оказывались сильнее предметного мира и создавали атмосферу, особую среду… Еще мы делали «Дни Турбиных», где он среди ада, динамики лестниц создал затишье Дома; сочиняли «Грозу», в которой он лишил героев внешних признаков времени (еще в 1993 году, когда никто практически этого не делал!) и сделал все сцены текучими, перенеся действие на берег реки. Это был спектакль не про «темное царство», а «про жизнь»… Потом им были придуманы «Три сестры», спектакль, в котором люди живут на вокзале: вроде, все вокруг них реально, а в то же время реального нет и вовсе… И мне сейчас очень не хватает художника, который рассуждает так широко. Китаев не переносил бытовой театр, и мне порой кажется, что им заложено в меня и стремление к поэтичности слова, без которой не бывает театра…

Э. Кузнецов, М. Китаев, Э. Нюганен, М. Дмитревская в редакции ПТЖ. Май 1997.
Фото — архив ПТЖ.

Он никогда не говорил общих слов после наших спектаклей (в театр он частенько приходил вместе с Александром Моисеевичем Володиным), а, несмотря на свою сдержанность, даже закрытость для посторонних, реагировал бурно: «Сеня, классно получилось!» И всегда становился адвокатом увиденных постановок, защищая их перед всеми и вся. Смею надеяться, что он любил меня…

Он прожил большую жизнь. Казался внешне «железным», закрытым, но был нежнейшим, интуитивным, смешливым. Умел дружить, как дружил он с Давидом Боровским, да и со многими рижскими, московскими, ленинградскими художниками. Он очень любил свою жену, свой дом… Помню, когда он еще жил на углу Фонтанки и площади Ломоносова, я был заворожен эстетикой его квартиры, отремонтированной с невероятным вкусом…

М. Китаев и Л. Овэс в редакции ПТЖ. 2002 г.
Фото — архив ПТЖ.

Так получилось, что последней состоявшейся нашей совместной работой стали «Три сестры». Лет восемь назад пробовали сделать постановку по «Крыше» Александра Галина, но спектакль так и не вышел… Март Фролович навсегда останется «моим» человеком, «моим» художником. И как каждый большой художник, талант которого неисчерпаем, он так и не успел всем нам что-то договорить…