«Своими словами. „Евгений Онегин“».
Школа драматического искусства. Лаборатория Дмитрия Крымова.
Идея, композиция, постановка Дмитрия Крымова, художник Филипп Виноградов.

Кто ж не знает, что Дмитрий Крымов — человек уникальный, причем умеющий блистательно подтверждать эту уникальность с каждым новым спектаклем? Крымов — отважный деконструктор всего и вся и мастер собирать новые смыслы. Эти смыслы, между тем, совсем не отрицают старых, авторских, но совершенно органично объединяются в заново созданном временном и художественном пространстве.

Его новый спектакль «А. Пушкин. „Евгений Онегин“» — первый опус из готовящейся серии постановок, обозначенных общим девизом «Своими словами». Подобный «пересказ» — модная нынче тенденция, особенно у школьников, с трудом удерживающих в руках увесистые тома Толстого или Гоголя. Куда проще заглянуть в какую-нибудь наспех сляпанную книжонку с «краткими содержаниями» и успокоиться: вот и ладно, все понял. Стоит ли повторять, что затея с этими книжонками гроша ломаного не стоит? И уж тем более говорить о том, что Дмитрий Крымов совсем другим занимается. Делом куда более полезным, да и понять его по-настоящему сможет тот, кто оригиналы произведений не просто полистал, но самым внимательным образом проштудировал. Впрочем, тех, кто ленив и не любопытен, именно крымовские «пересказы» могут сподвигнуть на обращение к автору. Тут уж как получится. Но не зря же этот проект лукаво обращен к детской аудитории, хотя смотреть эти спектакли взрослым не только не возбраняется, но даже очень рекомендуется. Вместе с чадами и домочадцами, надевающими здесь бантики и бабочки. Кстати, в перспективе ожидаются «Мертвые души» Гоголя, «Остров Сахалин» Чехова и даже… «Капитал» Карла Маркса.

Сцена из спектакля.
Фото — Н. Чабан.

Пока же Дмитрий Крымов замахнулся на «наше все» с его знаменитым романом в стихах. Стихов в спектакле, правда, останется не так много, «свои слова» окажутся прозаическими, но поэзия чувств и мыслей, театра, в конце концов, никуда не денется, так что пугаться не надо. Причем слово «наше» относится не только к соотечественникам, но и к «пушкинофилам» любой расы и национальности. Имя им — легион, во всем мире изучена, кажется, каждая пушкинская запятая, а не только смыслы и образы текстов. Про «Евгения Онегина», например, нам расскажут влиятельные «ученые» из Чехии, Германии, Франции и Финляндии. Все немножко сумасшедшие, с чудинкой, как и положено настоящим профессорам, с уморительным акцентом, смешением языков, неправильными интонациями. И все — типичные крымовские бродячие комедианты, кочующие по его спектаклям с новыми ролями и масками, с утрированным гримом, париками, очками, толщинками и прочими вещами. Вот высоченная и худющая немка в ботинках на громадной платформе, седом паричке-«ежике» и с уныло опущенными вниз уголками губ (Анна Синякина). А вот темпераментный профессор из Брно (Сергей Мелконян), поведением своим напоминающий экзальтированного итальянца. Ему в контраст — немного заторможенный финн, порой зависающий перед тем, как включиться в игру (Максим Маминов). А вот маленькая, но шустрая мулатка из Марселя, явная мигрантка из более южных стран (Наталия Горчакова). Перед началом спектакля они тащат в зал и рассаживают на стульчики в первом ряду своих «детей»-кукол, не менее уморительных. Здороваются с публикой настоящей, суют детям конфетки… В общем, сразу же начинается «театр в театре», что так любит Крымов.

Кажется, у этого режиссера в кармане позвякивает целая связка ключей, отмычек и прочих инструментов, с помощью которых можно вскрыть любой литературный «сейф». Кажется, у него всегда наготове чемоданчик с инструментами, взяв в руки которые, он до винтика и последней гайки разберет на детали любой механизм. Кажется, у него есть лупа часовщика и невероятная ловкость рук, когда из разрозненных деталей он с легкостью собирает новый изящный «брегет». При этом он все это делает публично и открыто, словно проводя своеобразные «мастер-классы» по расчленению, разбиранию, перемешиванию всего и вся и сборке новой конструкции. Режиссерско-актерско-сценографическая кухня открыта настежь и смело раскрывает свои секреты. А уж насколько богата предметная среда этого спектакля, и говорить не приходится: в ней задействованы куклы и куколки, игрушки и поделки, массивные конструкции и механизмы, бытовые приборы и причудливые костюмы (художник Филипп Виноградов, костюмы Анны Костриковой, грим Яны Шараевой, «драгоценности» Кирилла Федорова). При этом, помня о «просветительских» целях и потенциальной детской аудитории, нам еще забавно расскажут про устройство театра пушкинской поры, да еще его и покажут — сложенный из картонок домик, подсвеченный фонариком, с порхающей бумажной балериной…

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

И вот ведь еще забавное ощущение: кажется, режиссером этого спектакля вместе с Дмитрием Крымовым выступает сам Пушкин. Словно бы перенесся Александр Сергеевич из своего ХIХ в наш ХХI и давай объяснять, что да как. Этот своеобразный режиссерский тандем не просто «пересказывает» известное произведение, но и вскрывает его понятийный аппарат, переводит многое на современный язык, вспоминает об эпохе и нравах. Но как же это «историко-литературоведческое» предприятие смешно и живо! Вот что такое, к примеру, «сплин»? Берется небольшой чемоданчик, в него складываются столовые приборы и все эти пилочки для ногтей и щеточки для усов, зеркальца и щипчики, даже яйца к «завтраку аристократа». Чемоданчик встряхивается и раскрывается — а там сумбурно перемешанный и осточертевший Онегину ежедневный джентльменский набор, и яйца уже спарились с беконом, перемешавшись с вилками и ножами. И таких остроумных эпизодов здесь великое множество. Рассказ чередуется с показом, отдельные, вросшие в память цитаты выскакивают, как чертики из табакерки. Все — ты уже там, внутри пушкинского мира, который вдруг оказывается живым, а совсем не классически-хрестоматийным. А наши «ученые», между тем, включаются в игру и виртуозно перевоплощаются в персонажей «Евгения Онегина». Немка — Синякина слезает с обувной платформы, стягивает седой парик, под которым обнаруживается пара рыжих кос, и становится Татьяной. Чех — Мелконян, переместив толщинку от живота к груди, впрыгнет в образ няни. Медлительный финн — Маминов попеременно попробует себя на роли Онегина и Ленского, а то и «дяди на столе». Девушка из Марселя — Горчакова примерится к Ольге. Татьяна будет писать свое знаменитое письмо, хватаясь за перо пальцами то рук, то ног. Няня — ворчать и бегать туда-сюда, то закрывая, то открывая окно, за которым притаился наш сегодняшний вечер. Онегин — Ленский подержат пистолеты… И даже зрители будут задействованы, на радость детям: их попросят изобразить Жучку на салазках и дворового мальчика («шалун уж отморозил пальчик»), а импозантный мужчина из зала в роли матери «грозит ему в окно»…

Пушкинская история пересказывается не линейно, обрывочно, фрагментарно, с лирическими и комическими отступлениями, вставными эпизодами, актерскими забавами. Но и этого Крымову мало. Ближе к финалу он начинает едва ли не философские поиски «смысла жизни», базирующиеся на опыте пушкинских героев, смело и уверенно переключая зрительские эмоции в нужный регистр. Меняется оптика: персонажи вновь становятся учеными мужами и женами, большими и настоящими. Правда, экстравагантная немка — Синякина еще пробует всерьез и «с выражением», словно по инерции, прочесть последний монолог Татьяны. Но ее обрывают на полуслове и направляют зрительское внимание на деревянные механические конструкции с движущимися лентами. А там вырастают «забытый сад», миниатюрные могилки няни и Ленского… Там, по этой движущейся дорожке, на игрушечной лошадке скачет всадница-Ольга, мимо всего этого, не оборачиваясь. Так же пройдет пара стариков Лариных, которым тоже вроде бы не на что обернуться. И только кукольная Татьяна повернет голову, и действие на минутку затормозится, давая каждому задуматься о том же. А было ли что-то в твоей жизни, стоящее этого обращения назад? И надо ли оборачиваться, печалясь над несбывшимся? Кто здесь прав, кто заблуждался? И вот тогда и впрямь у очень многих «слеза туманит нежные глаза»…

Впрочем, это еще не совсем финал. Чех-няня напоследок становится убиенным на дуэли Пушкиным, который лежит в луже бутафорской крови, но при этом парадоксально живехонек. И раздается голос от театра: «выход из зала мимо Пушкина». А тот продолжает балагурить, позволяет сделать с ним селфи и раздает конфеты… И кто подумает, что это кощунство, а не смелая и роскошная театральная игра, пусть первым бросит в Пушкина конфеткой.