10 февраля XVIII Театральный фестиваль «Пять вечеров» имени Александра Володина завершился предпремьерным показом спектакля «Записки нетрезвого человека» в постановке Руслана Кудашова (Театр «Мастерская»).
«Один солдат на свете жил,
красивый и отважный,
Но он игрушкой детской был,
ведь был солдат бумажный…» —
пелось в песенке Булата Окуджавы. В премьерном спектакле Руслана Кудашова по дневниковым запискам Александра Володина молодой Фома Бызгу, играющий лирического героя Александра Володина, основную часть времени проводит в солдатской шинели, отыгрывая в первую очередь именно это сверхсобытие — бытие в жизни Александра Моисеевича — войну. Но солдат неожиданно оказывается «бумажным», война — условной, пьянство — имитацией, муки совести — литературой, и в целом, думая о спектакле, в первую очередь думаешь о теме воспроизводства и актуализации прошлого, памяти на театральной сцене, памяти коллективной и личной.
Сцена из спектакля.
Фото — Алексей Иванов.
Любая война становится далекой через три поколения, и вот уже Вторая мировая для поколения 14—25-летних ребят стоит примерно в том же ряду, что и наполеоновские войны. Два года назад Елена Невежина на фестивале «Пять вечеров» делала эскиз по одноименной пьесе, и ее волновала именно эта тема: каким образом можно соединить в одном пространстве героев Володина и современных ребят — на уровне быта, психологии, переживания событий прошлого? В этом талантливом эскизе сцена была превращена в музей эпохи «пяти вечеров», где Ильин буквально существовал в виде фигуры, вместо лица у которого — цементная застывшая посмертная маска. Он освобождался от этой маски, буквально выходил из стены, оживая под руками ребят, которые счищали, отколупывали этот цемент, пытаясь найти что-то «живое». Актеры — молодые посетители музея — примеряли на себя не просто пальто условного Ильина, человека той эпохи, которое было частью выставки, но вместе с пальто примеряли жизнь героя, его войну, его любовь. И попытка сближения, взаимопроникновения эпох и людей из прошлого и настоящего было той главной темой, которой был посвящен эскиз.
Спектакль Руслана Кудашова похож на десятки других спектаклей, и здесь поэтический универсальный язык, который использует режиссер, играет со спектаклем плохую шутку. Он мог быть поставлен двадцать лет назад в студенческой аудитории, и мастера, скорее всего, похвалили бы юного режиссера за атмосферу и точно выстроенную партитуру света, звука, работы с метафорами: никого же не оставляет равнодушным старое окно с занавеской, которую колышет ветер. Но режиссер Руслан Кудашов — не юный режиссер, молодым он обнаруживал больше рефлексии, тонкости и иронии. Сейчас же, что удивительно, двинувшись в сторону морализма и назидательности, он предпочитает не рефлексировать на тему, что сегодня такое «Записки нетрезвого человека» для молодого зрителя или актера, он действует прямолинейно. В «Квартирнике» Семена Серзина, где звучали те же тексты «Записок», в импровизационной, игровой структуре домашнего концерта молодые актеры — «фильшты» и «козловцы» — как раз искали эти точки сближения с материалом, впускали в свою жизнь ту далекую эпоху, обнаруживая тайное родство с теми темами, моментами рефлексии лирического героя, его переживаниями и событиями, которые создают мир дневниковых записей Александра Моисеевича.
Сцена из спектакля.
Фото — Алексей Иванов.
Руслан Кудашов берет текст «Записок» и буквально иллюстрирует их, оперируя теми сценическими шаблонами, которые активно отрабатывались в театре и кино сто тысяч раз. Да, он мастерски воспроизводит атмосферу старой советской квартирки, материальный дух эпохи 50–70-х, но этого оказывается катастрофически мало для смыслов, которые заложены в прозе Володина.
На сцене — мебель того времени. На старом шкафу сидит молодая девушка в белом простом льняном платье-рубахе — Вера Латышева, «мировая душа» лирического героя, воплощение всех прекрасных девушек сразу. Слева — створка окна, повисшего в воздухе, в окне застыл голубоватый рассвет, внизу на сцене — маленький бассейн, заполненный водой. В этом квадрате маленькой комнаты и будет существовать совсем молоденький солдат Фомы Бызгу, который находится в постоянном диалоге — перекличке с девушкой на шкафу. Фома Бызгу обнаруживает себя хорошим, талантливым актером: он очень подробно и правдоподобно переживает те условные обстоятельства, в которые его погружают режиссер и текст, в силу своего опыта пытается показать переживания молодого солдата, прощающегося со своей девушкой, первое воспоминание о войне, различные эпизоды, связанные с войной.
Первое, что бросается в глаза — молодость героя и актера, и это будет основной характеристикой персонажа: молодость, отсутствие экзистенциального и жизненного опыта. Несмотря на то что режиссер выбирает линейный ход времени и с течением истории герой будет «взрослеть», а затем «стареть», последовательно сменяя шинель на свитер, свитер на вязаную толстую кофту, чтобы в финале надеть на себя серое пальто и черную барашковую шапку и застыть в кресле, все равно перед нами ментально и эмоционально — молодой герой. И если встреча молодого героя с жестоким опытом войны кажется интересным ходом, то последующие ключевые точки — пьянство, рефлексия писателя, стыд, который он переживает в советском своем бытии, то особое состояние удивления перед жизнью, восхищение почти детское и в следующую минуту глубочайшее падение в пропасть стыда и рефлексии, старение и прозрение основ бытия человека — все это остается на уровне текста. И это не вина актера — он честно пытается отыгрывать и переживать эти эмоции, но режиссер дает слишком грубые подпорки, и тонкий текст дневниковых записей в спектакле оборачивается самым жестким пафосом и актерской «истерикой». Скажите на милость, зачем в разговоре о судьбе писателей в СССР демонстрировать портреты Цветаевой и Пастернака и загробным голосом рассказывать, как они «пострадали» при советской власти?! Зачем эти вставки? Временами спектакль превращается в уроки ненависти к СССР: и вот уже сцена окрашивается в красный цвет, герой хватается за голову, вспоминая очередной ужас войны, выпивает… — и его отпускает.
Сцена из спектакля.
Фото — Алексей Иванов.
Недавно в беседе с одним современным драматургом мы заговорили о том, как писать о любви, когда немыслимо со сцены сказать «я тебя люблю». Тот же вопрос возникает при просмотре спектакля Руслана Кудашова: как рассказать о войне, не надевая шинели на мальчиков и белые платья на девочек, не запевая песни «Вы слышите, грохочут сапоги», — да, в людях старшего и среднего поколения это срабатывает как триггер, есть внутри кнопка, на которую можно жать почти до бесконечности, и мы все равно будем плакать, только заслышав песни Окуджавы. Но в какой-то момент даже у зрителей старшего поколения кнопка перестает работать. Наивность и прямолинейность режиссерской манеры в этом спектакле была бы, вероятно, извинительна для молодого режиссера, но Руслан Кудашов — не молодой режиссер. Он прекрасно знает, как мастерски расставить эмоциональные ловушки и выстроить архитектуру спектакля.
Но голый пафос убивает тонкость прозы Александра Моисеевича. Пафос вообще убивает личное, превращая человека в коллективное, социальное существо — то, чего всю жизнь боялся и избегал Володин. Он-то как раз писал о личном. Его лирического героя, его прозу можно либо присвоить — и тогда актер, обладающий для такого погружения достаточным внутренним опытом и мастерством, имеет шанс создать на сцене уникальную фигуру русской литературы XX века, — либо надо разбираться с эпохой, страной, личностью писателя, имея ввиду, что на дворе XXI век и Володин не существует как бронзовый Пушкин, в некоем универсуме, он — живой, но эту жизнь надо заново каждый раз инспирировать. Его дневниковые записки проще всего — с придыханием прочитать. А хочется — сложнее. Сложнее.
Я согласна с автором текста, «придыхания», а точнее — пафоса, которого так чурался живой Володин, в спектакле с избытком. Боюсь ошибиться, но я много смотрела записей самого Володина, и вот там он довольно часто машет руками, будучи нетрезвым, и вот, наверное, режиссер и прекрасный молодой актер, брали за пример и образец эту манеру поведения. И в иные мгновения Фома Бызгу напоминал Володина. Но в иные — становилось неловко от крика и ненатуральной страсти. Тем более и девушка на шкафу сидела, что называется, с лирическим пафосом. Простите. Я просто зритель.
От спектакля двойственное впечатление. Хотелось бы услышать тех, для кого тексты Володина звучат впервые — как они воспринимают их? Может быть, они многое компенсируют? Но я тексты Володина хорошо знаю ( я завсегдатай фестиваля), помню и неудачный опыт их постановки на том же Володинском фестивале (очень давно, и театр был откуда-то из Сибири, а режиссер В. Оренов). Но был и удачный опыт, хотя и не только по Запискам («Нетрезвая жизнь» из Новосибирска, режиссер В. Егоров, играли в Бродячей собаке). Может быть, так и надо работать с этой литературой? И уж по крайней мере — с юмором, а не на таком бесконечном серьезе и кровавом поте, как это вышло сейчас в спектакле. Спектакль Руслана Кудашова смутил меня неточностями (очень хорошо, что Володин в нем примеряет галстук, но не надевает, но откуда в финале на нем шапка «члена ЦК КПСС»? На всех опубликованных фотографиях он в кепке. Никогда мы, ленинградцы, не видели Володина и сгорбленным стариком, какого играет Фома Бызгу). Вернусь к текстам. Мне кажется, голос их тихий и ироничный, автор — не криком кричащий. Да, опаленность войной — то, о чем говорит спектакль, но опаленность Володина (простите, если неправа) другого рода, он о войне не писал и тем более не кричал. В спектакле оказалось много внешнего, как бы романтического, а я вспоминала Сергея Бызгу-старшего, когда они с Розой Хайруллиной играли спектакль «Я скучаю по тебе». Там все было смешно и горько, а тут прямо. А ведь у Володина — все в подтексте, как говорится и в этой постановке.
«Записки нетрезвого человека» — незнакомый для меня до начала спектакля текст. И я совру, если скажу, что я ежедневно зачитываюсь Володиным. И уж тем более, в силу возраста, мне тяжело понять, что это за человек, в какое время он жил и что, в теории, он мог чувствовать. Я могу лишь по историям других людей воссоздать мнимый образ Александра Моисеевича.
При этом я знаком с творчеством Кудашова, который в каждой детали спектакля узнается. Правильная простота, чёткость, образность и доскональность.
Трудно отрицать пафос (который чужд Володину) игры Фомы Бызгу , примитивность, прямолинейность и даже какую-то клишированность образов, созданных Кудашовым.
Но при этом так же трудно отрицать тот факт, что атмосфера маленькой небогатой Советской комнатушки-квартирки, переданная этими примитивными образами, создана на хорошем уровне. А какими могут быть образы, связанные с простым, непафосным советским человеком, быт которого мы видим на сцене? Ни одна из декораций не создаёт впечатление ненужности. Как будто все на своих местах. Типовая мебель, зелёные бутылки, скрипящий шкаф и обшарпанное окно — все создаёт тот ужасающий «уют» советской квартиры.
При всем пафосе, который, безусловно, есть в спектакле, за счёт камерной обстановки создаётся ощущение причастности к действию, диалогу с интерпретированным Володиным. Из сцены в сцену передается вязкость того времени, в котором тонет, как в болоте, драматург.
Володин, которого мы видим на сцене, общается с эпохой, которую сам же переживает. «Роль» эпохи играет Вера Латышева, которая, как и положено, смотрит на человека свысока. Созданный Кудашовым диалог драматурга и времени только выигрывает в том, что Володин Бызгу говорит непосредственно с одним человеком, как бы наедине, без лишних ушей. Но помимо диалога с героями Латышевой, герой Бызгу обращается и к другим художникам, которые очень по-простому, почти по-свойски являются в окошко к Володину. Все эти диалоги и нужны, на мой взгляд, для передачи судьбы человека в конкретных обстоятельствах. При этом до меня не дошла ненависть к СССР, а дошло лишь отчаяние, несогласие (что, все же, не ненависть).
«Записки нетрезвого человека» — хороший материал для знакомства с творчеством Александра Моисеевича, для привлечения внимания молодого зрителя, который, погрузившись после спектакля в историю, возможно и поймёт, что Володин Кудашова — не Володин.
Со многим согласна в последнем комментарии. И рецензию было интересно прочитать!
Но вот и я не увидела пафосной жести в спектакле. Молодой артист, по-моему, был в диалоге-соприкосновении со своим персонажем, это читалось. И сама вибрация в существовании, без которой не представим Володин, была в то же время его собственной. Тема «стыдно» — реальная для человека, столкнувшегося с драмой исторической безвозмездности, — для Володина, но и для нас, сегодняшних. Был, да, избыточный нажим в этом не самом ординарном предпремьерном показе, но это, по-моему, не «пафосная жесть». Главное, не было слащавости, «интеллигентности» жирным курсивом. Лица культуры вписаны в сценический контекст, по-моему, совсем не «в лоб», это часть непрекращающейся внутренней речи «нетрезвого человека».
Хотела написать комментарий о том, что не видела ни пафоса, ни криков, а видела пронзительную историю негромкого человека.
А потом вспомнила, что лучше чем Павел Руднев не скажу.
Можно процитирую?
«Вроде бы общеизвестное сочинение, не первый раз на сцене. Но возникает обновление восприятия материала. Текст разложен на два голоса – писателя и его музы, его вдохновения. Героиня Веры Латышевой живет «в шкафах», на верху сценической площадки, появляясь всегда над героем, пытаясь пересоздать его воспоминания в чувственном мире или мире кукол, объектов.
Фома Бызгу появляется на сцене солдатиком в шинели и вступает в бассейн с водой, прямо в сапогах. Так в бассейне, в никуда не утекающей воде памяти артист проводит все действие. Эскиз сохраняет это свойства мемуаров Володина – прохождение через время, в котором нет засечек, нет отточий. Воспоминания не в хронологии, а в рваных наплывах памяти. От одной мысли до другой мысли без пауз и подготовки – опавшие листья, поэтическая ткань в восприятии художника сплавляется в нарезку впечатлений. Как бы ни были страшны воспоминания о XX веке и его жертвах, все равно художнику они видятся в свете элегии.
Фома Бызгу играет Володина как очарованного странника. Чтобы не случилось на этой земле, все странно и чудно (оба ударения), все есть повод для очарованности и удивления. Люди в XX веке – Цветаева или Зощенко, сам Володин или Пастернак – оказываются проигравшими. Но в этом проигрыше – стойкость и суровое «солдатство». Война, борьба весь век, и каждый человек тут – случайно выживший солдатик, каким собственно и является сам Александр Володин, выживший во Вторую мировую войну тем же самым чудом, той же самой очарованностью.
Нетрезвость писателя – это статус, когда в эпоху программной трезвости, трезвых требований от советского человека, кто-то сознательно выбирает путь неучастия. Не уметь быть прагматичным, не уметь и не хотеть быть хозяином жизни. Чем горизонтальнее, тем лучше, тем больше очарованности от горизонтального же течения жизни. Быть маленьким. Фома Бызгу мягко, нежно как куколку держит бутылочку русской водки, пьет, черпает воду из того же бассейна, в котором по колено, и тут же ее и пьет. Это не водка – это самая реальность, то, что под ногами. Испить жизнь до дна, если угодно. И не вычерпать это море и это горе.
Спектакль начинается с важного мотива. Отвоевавший солдатик приходит домой, снимает каску и роняет ружье в воду. Война окончена, больше не будет необходимости держать в руках оружия, больше не надо сражаться, стремиться быть победителем и всадником на коне. В травме XX века единственное правильное решение – быть хорошим человеком, быть маленьким, быть почти праведником. Путь нетрезвого человека Александра Володина – путь несвятого праведника.»
Павел Руднев не был на закрытии Володинского и видел эскиз спектакля на лаборатории в Мастерской в декабре. Я тоже видела тот эскиз, хотя и в записи. И на основании его как раз мы выбрали спектакль на закрытие фестиваля. Так что мы с предыдущим оратором — про разное. Спектакль дорабатывали, и Лена Строгалева пишет о том, что показали как предпремьерный. В эскизе я тоже не увидела жима, который (так бывает) возник на спектакле. Излишний романтизм (вполне нарочитый) в его лже- советском изводе сквозил, но не превалировал. На видео. Но на спектакле вживую местами этот прямой пафос сильно коробил, как и однотипная улыбчивость девушки-ангела Веры…Вот это — «в чем-то белом без причуд» — было явно навязчивым.
Смущает и красный свет. И прямая война. Война была спрятана Володиным. Уж точно — никакого красного света и изображения окопной муки. Он о войне не писал. И прямая обожженность — точно не его категория. Он войну в себе не актуализировал. Более того, он говорил, что, уходя на войну в ковбоечках, которые не защищали, они так в ковбоечках и воевали, несмотря на защитные гимнастёрки и шинели.Такое было чувство. Фома Бызгу облачен, костюмирован (иногда костюмировав точно не про Володина, шапка эта барашковая). Но главное- режиссёрская партитура построена по принципу — громко-тихо. И вот когда тихо- возникает Володин и его текст. А когда вот это все громко и сугубо театрально, — посещает внутренняя неловкость… И я понимаю автора статьи. А Руднев видел другой показ. Театр- дело живое.