«Антигона». Софокл.
Театр «Мастерская».
Режиссеры Григорий Козлов, Максим Фомин.

Ребята, ну вы чего… Ребята, ну так нельзя, что это за ликбез — объяснять в прологе залу, что, мол, был такой Эдип, и было у него два сына — Этеокл и Полиник — и две дочери — Антигона и Исмена… Ну правда, ну ТЮЗ какой-то — вот все вот это…

Впрочем, вокруг меня, похоже, никто не знает ни Софокла, ни фиванского цикла. Да и я, надо признаться, подзабыла подробности и не помню, скажем, что Этеокл — узурпатор престола. Договорились ведь братья править по очереди, а Этеоклу, «как водится, очень понравилось быть царем», и он попрал договор с братом, считай — презрел Конституцию Фив. Подзабыла… «Полиника это сильно возмутило, настолько, что он собрал войско и пошел на Фивы. Ну, и началась война. Братоубийственная. Как говорят, когда в Фивах приносили жертвы всесожжения Этеоклу и Полинику, пламя и дым делились надвое, расходясь в разные стороны»…

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Нет, сначала на экране мелькают кадры всяких архаичных спектаклей и фильмов по «Антигоне» Софокла: какое-то канадское кино, узбекский спектакль в жирных гримах и несколько красивых планов из фильма Пазолини… А потом выходят молодые актеры — наши, знакомые, в футболках и худи, и рассказывают про Софокла: в 16 лет прошел войну и больше решил туда не ходить, стал писать пьесы, но именно успех «Антигоны» привел к тому, что афинцы «выбрали Софокла одним из главнокомандующих армией — и драматург снова поплыл воевать».

Лексика ликбеза проста и доходчива, но история мифа про Антигону оказывается тесно связанной с войнами.

И в бесконечно воевавшей в XVII веке Франции (пьесы Гарнье, Ротру и Расина).

И в Германии периода Первой мировой, когда Вальтер Газенклевер «очень воодушевленно отнесся к тому, что началась война, пошел на фронт добровольцем, но когда оказался там и увидел, что это такое, — резко изменил свои взгляды, симулировал психическое расстройство и убежал с фронта». И скоро получил крупнейшую немецкую литературную премию за свою версию «Антигоны», написанную сразу же после возвращения.

И, конечно, артисты вспоминают Вторую мировую: «Париж оккупирован. На Триумфальной арке вывешивают здоровую свастику. Цены растут. Всех французских евреев постепенно угоняют в лагеря смерти», а Ануй пишет «Антигону», и ее смотрят в постановке Андре Барсака и французы, и немцы…

Странно, что они не вспоминают об «Антигоне» Брехта (1948), где Креонт затевает войну против Аргоса, чтобы отвлечь фиванцев от внутренних экономических проблем… Но у театра другая тема: «Антигона» во время войн. И вот чего я точно не знала — это истории пуэрториканской активистки Ольги Вискаль Гарриго, о которой Луис Рафаэль Санчес написал драму «Страсти по Антигоне Перес». «В 1950 году Вискаль арестовали за участие в мирной демонстрации. Несмотря на то, что Вискаль не совершала никаких насильственных действий, ее посадили в тюрьму на 8 лет. За протест. В пьесе Санчеса ее звали Антигона».

М. Фомин (Креон), А. Арефьева (Антигона).
Фото — Марина Дмитревская.

Вот так загрунтовав холст спектакля, они уйдут и тут же вернутся уже не в худи и футболках, а в просторных сарафанах-комбинезонах (девушки) и широких штанах (мужчины), с обнаженными торсами, молодые и красивые.

Сцену зальет праздничный салют в честь Дня Победы Фив, а потом — черно-белая графика звездного неба над нами (поскольку речь пойдет о нравственном законе внутри нас). Графика вселенной со звездными путями и протуберанцами (или это фактура черного мрамора с прожилками?). Фигуры актеров не раз образуют едва видимые многофигурные картинки с амфор: они изогнутся красивыми телами, отчеканят профили… Спектакль вообще красив, изящен, строго лаконичен визуально, но главным в нем становится не эстетизация Античности, а жесткий смысл и точные, графичные отношения с текстом в переводе Дмитрия Мережковского.

Вдруг вспоминаю «Юдифь» Бориса Павловича и ужас Юдифи от того, каким жестоким становится в своем ликовании народ-победитель… Фивы у Софокла — победитель, они ликуют, и Максим Фомин от имени Хора, с неподражаемой иронией и лучезарной улыбкой славит победу фивян, как на пионерском сборе:

Луч зари, первый луч
Золотистого дня,
Над диркейской волной
И над Фивами
Семивратными
Ты блеснул — и, смутясь,
Пред тобою бежал
Воин с белым щитом,
Муж из Аргоса…

Креонт — законный царь Фив. Есть от чего ликовать. Креонта отлично играет Максим Фомин, и тут уже есть от чего ликовать нам. По-брехтовски четко, зло, иронично он дает этапы неизбежного, без вариантов, расчеловечивания того, кто стал правителем. Без вариантов.

М. Фомин (Креонт), Д. Миков (Гемон).
Фото — архив театра.

Вот он сидит за столом во главе семьи. И даже когда стол ставится «на попа» и образует трибуну, с которой Креонт готовится говорить речь перед приглашенными «избранными» (накануне выборов петербургский зритель как-то захмыкал на этом слове…), — Креонт еще какое-то время остается вменяемым, самокритичным, ироничным, а значит — живым. Мертвым он будет в финале, в сумрачной сцене разговора с прорицателем Тиресием: загнанный в темноту, сам себя загнавший, преступный правитель, — и чей-то голос… и чья-то рука, гладящая его во сне по голове… Только поздно. Все мертвы. Семья так же сядет за стол, но он будет перевернут — и Слуга металлическим молоточком постучит по каждой ножке: «Антигона, дочь Эдипа, племянница Креонта», «Гемон, сын Креонта», «Исмена, сестра Антигоны, дочь Эдипа»… Да, Исмену они тоже приговорят. Мертвы все.

Так вот, вначале бодрый и живой, человеческий мужчина Креонт репетирует речь (помните, Вассу Железнову называли «человеческая женщина»? Вот Креонт — «человеческий мужчина»). Его искренне не устраивает подсунутый текст Мережковского с кучей архаизмов, алогизмов, свистящих и шипящих, которые плохо ложатся на язык, а тут еще в зале сидит педагог по речи, легендарная Евгения Ивановна Кириллова… Креонт мучается, гоняет помощника (Михаил Касапов), работает над артикуляцией и громкостью, распределяется по кускам и акцентам, тушуется и еще в чем-то сомневается. Репетиция — любовь моя.

Эта виртуозная сцена — из лучших в спектакле не только по ехидству исполнения, мастерству, искусству жонглирования интонацией. В ней актер иронизирует и над самим собой, примеривающим роль, и над Креонтом, взявшим на себя роль правителя Фив. Чуть позже он прочтет монолог уже «в роли», постепенно входя в эту роль, а она не предполагает иного амплуа, чем амплуа злодея. Он станет тираном на глазах. Власть искажает человека навсегда. Издав земной закон (не хоронить Полиника), Креонт уравнивает себя с богами. Значит — перестает быть человеком.

Кстати, думаешь: действительно, а почему нужно вот это преодоление текста, почему архаичный Софокл/Мережковский, а не пленительный Ануй?

А. Стебнева (Антигона), Е. Раевская (Исмена).
Фото — архив театра.

Все просто: сегодня театру не нужен умный рефлексирующий Креон Ануя, не нужны две равновесные правды, не нужна сложность. Сегодня все просто, а потому нужен именно софоклов Креонт — с буквой «т» на конце.

Т — тиран.

И одна правда — правда Антигоны.

Антигона (Анна Арефьева) — сама естественная, теплая жизнь, сам закон, данный от века, от природы, завещанный предками. Ей важен устав поколений, а не указ, подписанный сейчас каким-то дядей, даже если это твой дядя и он избран царем. Ее правда — в логике жизненного цикла, где все заканчивается погребением. Нельзя оставить тело не убранным, нельзя оставить труп на поле боя, нельзя, чтобы его клевали птицы и грызли звери, это не по-людски, Аид содрогнется, Богородица не велит… Каким бы захватчиком ни был брат-агрессор-воин Полиник — его тело должно быть погребено с теми же почестями, что и брата-узурпатора-воина Этеокла. В этом правда улыбчивой, светловолосой, мягкой, даже веселой Антигоны-Арефьевой, и как бы она ни хотела жить и любить Гемона — она ничего не может сделать с собой: ей дан нравственный закон, он живет в ней помимо воли, это не она правит миром, а мир, вековой закон правит ею. Что ж поделать, значит, надо совершить обряд и умереть…

Антигона и Креонт потому и антагонисты: он хочет кроить мир, настаивать на своем, карать, она — исполнять волю богов, теней, предков, и эта воля сильнее ее самой. Потому что нравственный закон выше людского закона. Так было и так будет.

В другом составе Антигону играет Анастасия Стебнева (а всего Антигон в «Мастерской» четыре, как и Исмен, играют в очередь), ее героиня другая, она с самого начала — во власти идеи, воспаленной идеологии, долга, она изначально трагична, хочет умереть и почти прозревает Аид. Но будь Антигона героической комсомолкой или будь она сама лучащаяся жизнь — важно, что любую приговорит и убьет один и тот же Креонт. Власти все равно, кто ты и какая ты, и вообще про что ты. Власть карательна, у нее одна цель: настоять на своем.

М. Фомин (Креонт).
Фото — архив театра.

Рядом с Анной Арефьевой — Марина Даминева — Исмена (в некоторые дни бывает наоборот). Казалось бы, природно Даминева как раз — трагическая Антигона, в ней всегда есть пограничье жизни/смерти, но мне нравится именно этот перевертыш, когда возможная Антигона становится Исменой: природная предрасположенность — ничто перед предназначением.

Григорий Козлов давно говорит, что магистральная тема его театра — «как не скурвиться». «Антигона» — сочинение на эту тему. Выполняй свой долг, завещанный от бога, а не закон дяди (имею в виду Антигониного дядю Креонта).

Жесты скупы, в интонациях — ничего лишнего, трагедия успокаивает. Конечно, пьеса купирована, «гибнет хор» (он вообще убран), спектаклю не нужны строфы и антистрофы, спектакль идет немногим больше часа, что так не характерно для «Мастерской» и Григория Козлова. Вместе с Максимом Фоминым они, видимо, решили достичь лаконизма древнегреческого фриза. Чуть больше часа — этого как раз достаточно, чтобы внятно высказаться о законах власти и вечном нравственном законе.