«Ленинградка».
Государственный академический Центральный театр кукол им. С. В. Образцова (Москва). В содружестве с Театром-студией «Куб».
Идея и режиссура Дениса Шадрина, Алексея Шишова, Бориса Константинова, художник по куклам Виктор Антонов.
В рамках БТК-ФЕСТа.

В «Ленинградке», кажется, два мира. Первый — мир реальный, видимый, посюсторонний: пространство черно-белой хроники, хроники блокадного, вымирающего Ленинграда. Настоящие кадры разных периодов блокады, смонтированные, транслируются на огромных размеров экран.

Здесь все чрезмерно громко: грохот разрывающихся снарядов спорит со звуками оглушающих сирен, вечно трындычащих военных грузовиков, не умолкающих выстрелов и людского крика. Мир, теперь уже от нас далекий, а потому — плоский. Парадокс: живой план, подлинно людского существования и неподдельного страдания, дан как неживой. Мы точно смотрим кино, кем-то отрефлексированное, зафиксированное раз и навсегда, не требующее нашего вмешательства. Здесь ничего не изменишь, ничем не поможешь — можно только созерцать. Все показываемое — страшно, но далеко: это уже произошло, дистанция в семьдесят лет непреодолима. Так видится вначале. Но это иллюзия.

Есть мир потусторонний, мир за экраном — царство кукол. Это владения Домового Тимофеича, где тихо, уютно и, несмотря на холод, тепло, потому что душевно. Обстоятельный, умудренный опытом Тимофеич, округлый, с огромными глазами и длинной бородой, напоминает толстовского Платона Каратаева. Он покровитель этого вневоенного мира, хранитель очага. Потому даже в тревожное и громкое время здесь разговаривают почти шепотом или вовсе молчат, лишь изредка заводя крохотный патефон. Да еще, бывает, шуршаще-шипящие мелодии военных лет оттеняет звук осторожно шаркающей метлы — Тимофеич подрабатывает дворником.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Но и это пространство, которое не транслируется, а рождается здесь и сейчас (в черном кабинете работают Татьяна Сметанина, Екатерина Малетина, Яна Михайлова), оказывается всего лишь иллюзией. Все, что мы видим — мир сна, сна девочки Вали. Мама погибла, папа (Игорь Косарев) ушел на фронт. Ребенок остался один. Даже дома нет — квартира разбомблена. Из имущества — только шкаф. В нем-то Валя и пытается схорониться. Состояние Вали — пограничное: детское лихорадочное сознание, измученное страхами, голодом и холодом, затерялось в безвременье. И это какой-то третий мир, комбинирующий реальные и вымышленные события.

Да и сам образ Вали мнится третьим элементом композиции. Актрисы Маши Косаревой нет, есть ее черно-белая проекция, вписанная в общую хронику тотального вымирания Ленинграда. Она — проводник из мира мертвых в мир живых, из пространства прошлого в настоящее, объединяющая в болезненном сознании войну и мир. С помощью Вали мы общаемся и с Тимофеичем, которого она якобы видит во сне. Вале мерещатся целые ряды хлебных буханок, принесенных отцом с фронта, грезится в дверном проеме стакан молока, накрытый бруском ржаного хлеба. Так обычно подкармливают, желая задобрить, домовых. Здесь же — наоборот: Тимофеич ищет пищу для своей юной хозяйки. Испробовав все, он решается на последний шаг: закладывает колечко сквалыжной ростовщице Крысе, которая, схватив золотистый ободок, исчезает, ничем Тимофеичу не отплатив, не пожаловав ни грамма из своих бесконечных запасов сахара-муки-крупы. Не сумев прокормить и обогреть Валю (дрова тоже оказалось не так-то просто раздобыть), Тимофеич принимает решение уйти на поиски отца, записавшись в ряды добровольцев. Пожертвовав драгоценной бородой — бородатых служить не берут, — он все же попадает на передовую, находит отца. Но находит его отнюдь не в окопах. К тому времени, как подоспеет Тимофеич, снаряд разорвет тело солдата на миллионы лепестков. Отец окажется недоступным даже для способного проникать в разные миры домового.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Однако вместо трагедии — идиллическая картина: бурное цветение, пение птиц, бьющая в глаза сочностью красок зелень. Райские кущи. Затоплена баня, и румяная девица, выстирав и высушив пропахшую порохом гимнастерку, теперь от души парит героя, выбивая из него березовыми ветками всю военную хмарь. Отмыв, накормив досыта, переодев во все чистое, она молча отправляет его в лес, и тот растворяется где-то вдалеке под знакомую песню «Сплина»:

Лети, лети, лепесток, лети скорей, со всех ног…
Пока дымятся угли, лети, пока не сожгли…
И вместе с пением птиц, едва достигнув границ,
Скажи, что с той стороны никто не хочет войны…

Спектакль «Ленинградка», поставленный семь лет назад в Петербурге, теперь, в честь 70-летия Великой Победы, восстановлен в Москве и играется на Малой сцене Центрального театра кукол им. С. В. Образцова. Актерский состав изменен, пролог сокращен, монолога реально выжившей девочки, которую играет Маша Косарева, нет. Вместо этого — открытый финал, многоточие и очевидная, но очень важная сегодня мысль, что «никто не хочет войны…», многократно, на разный манер озвученная Александром Васильевым. В контексте, созданном ржиссерами Денисом Шадриным, Алексеем Шишовым и Борисом Константиновым, кажется, что не хотят войны ни «с той стороны», стороны предполагаемого врага, о чем поет «Сплин», ни, что гораздо важнее, со стороны высшего, божественного мира, того пространства, где царят подлинные успокоение и справедливость.