«Перья».
Упсала-Цирк.
Режиссер Лариса Афанасьева, художник Ник Хамов,
художник по костюмам Анна Симакова, саунд-дизайнер Даниил Коронкевич.

Официальной премьеры еще не было — Упсала-Цирк сыграл закрытый предпоказ своего нового спектакля «Перья». Постановка еще будет меняться, но даже для первого выхода к зрителю готова настолько, что не написать о ней невозможно.

Сцена из спектакля.
Фото — Дарья Чаликова.

Вынесенная в эпиграф спектакля фраза с первых минут задает его координаты: «Память — это зеркало, в котором мы рассматриваем отсутствующих». А звучащее чуть далее — «сложно собрать воспоминания в общую картину» — будто извиняется за фрагментарный принцип этого представления. Однако оправдания тут излишни и не к месту — режиссер Лариса Афанасьева и коллектив артистов с первых минут закольцовывают действие, у которого пока пусть и несколько финалов, но один, выраженный треком «АукцЫона», видится осмысленным и выстраданным лейтмотивом о том, что «никто мне не сказал, что я пропал».

Серые одежды артистов — униформа не то стройбата, не то тюрьмы — одинаковы до колющей в загривке узнаваемости подневольной толпы, изредка сменяются на не менее единообразные белые майки и трусы так, будто есть еще в этой массе надежда на белых чаек из породы Ливингстонов. Мысль о поглотившей пространство зоне транслируется уже до начала спектакля — прозрачный проем в упсаловской сцене открывает ситуацию закулисья, и в нем серая колонна медленно шагает всем понятно куда. Это уже потом будут на видеопроекциях и автозаки, и поезда, а сам зал окажется почти черным кабинетом, в котором воспоминания, как всполохи, обретут жизнь и плоть.

Сцена из спектакля.
Фото — Дарья Чаликова.

Авторы спектакля выбрали язык лаконичного высказывания — от обычной многозвучности и многодейственности Упсалы не осталось и следа. Даже собственно цирк присутствует здесь точечно, на равных деля пространство спектакля со всеми проявлениями визуального театра — от проекций и игры света до хореографии и пластических экзерсисов. Из серой массы артистов уже в начале спектакля вываливается один — он-то, подсевший в детстве на «Алису» с песнями Высоцкого, а значит впитавший чего-то настоящего, и окажется обладателем знания, как войти в Зазеркалье и выйти из него. В его руках — весь музыкальный строй спектакля, в котором и русские народные напевы, и техно, и «Отче наш» Арво Пярта, и задорный рэп. Но до времени он такой же заключенный, как все, — в своей прозрачной кабинке ди-джея.

Выдающаяся сценография Ника Хамова формирует в этом спектакле все — и мизансценический рисунок, и его абсолютный функционал, и поразительный, открытый, как кажется, несчетным фантазийным реминисценциям образ. Простейшие на первый взгляд конструкции из оргстекла начинают свое существование как движущиеся на колесах вертикальные панели, превращаются в кровати, зеркала, крыши гаражей, ярусы вагонных (или тюремных) коек. Хореография оргстекла оказывается танцем, стычкой, нагромождением плоскостей, то отражающих, то прозрачных, то диффузных, то пружинящих, то отталкивающих. Прочность конструкций предполагает не только естественную трансформацию, но и удивительную монолитность, пригодную для трюков — прыжков, кульбитов, эквилибра.

Сцена из спектакля.
Фото — Дарья Чаликова.

В этом спектакле мало света, но много отражений — настоящих, мнимых, почти что голографических. И те семеро, что реально на сцене, на самом деле лишь источники множества ликов, которые проступают в спектакле по ходу действия. Они из далекого — детского и подросткового — прошлого, взрослого настоящего, но неизменно близкие, словно на расстоянии вытянутой руки, готовые проявиться мгновенно.

«Перья» выглядят результатом коллективного творчества, в котором ключевую роль играют сами артисты — они задают тему каждого фрагмента, они же в них и главное действующее лицо. Упсала-Цирк замахнулся на традиции документального театра, задействовав в тексте спектакля фрагменты интервью каждого из артистов о том, что для них воспоминания и что собственно вспоминается. Эти разговоры и стали отправной точкой путешествия в мир отсутствующего и ушедшего. Попытка дать слово артистам, предоставить им возможность высказаться о своем определяет очень личный посыл этого спектакля — здесь говорят о том, что болит не где-то там, за стенами цирка, а о своем, пережитом и выстраданном. Искренняя интонация тут неистребима, даже если буквально произносить текст артистам непривычно и, по большому счету, избыточно.

Сцена из спектакля.
Фото — Дарья Чаликова.

Их территория — территория пластического театра, в котором акробатика паркура, взлеты на подкидной доске, жонглирование не знающими притяжения светящимися сферами, игра с колесом Сира оказываются средством развития эмоционального состояния, инструментами, движущими вперед внутренний сюжет спектакля.

Тема памяти поддержана хроникой в видеопроекциях и фотографиях. Последние сами по себе — уникальный материал, собранный из авторских работ фотографов советских времен, и собственно их художественная окраска выводит визуальный ряд спектакля на уровень антропологического исследования о причинно-следственных связях воспоминаний и том следе, что оставляет после себя каждый человек.

Разговор о личном перетекает на уровень обобщений — о том, как человеческая душа ютится в замкнутом пространстве прозрачных, но непробиваемых стен, мается и буквально мечется на голой койке, едва балансирует на хрупких опорах. Погружение в неведомое выражено буквально и страшно: актер с неспешной обреченностью погружается в узкий сосуд с водой. Его возвращение не очевидно, но все-таки происходит: выловленные им в воде полотнища, наброшенные на прозрачные панели, буквально воскрешают образы тех, кого нет. Обмотанная в тряпье девушка взмывает к куполу и обрывается вниз — ее полет предрешен заранее, ее жизнь и тело — словно куль, который перекатывают куда ни попадя. И она, попавшая в тот же сосуд со своим тряпьем, оставляет на сцене мокрые лужи, бесследно стереть которые можно только красными тряпками.

Сцена из спектакля.
Фото — Дарья Чаликова.

Освобождение в любом его выражении — логичный и выстраданный финал. Плоскости кабинки ди-джея вдруг раскрываются, словно лопасти звездолета, и вся эта конструкция вместе с ним взмывает, вращаясь и осыпая мокрых артистов перьями, к куполу. «Никто мне не сказал, что я пропал» — и на лопастях этого несущегося агрегата те самые белые Ливингстоны, преодолевшие и себя, и притяжение.

«Перья» — рубежный спектакль для Упсалы. Главным образом, потому, что на смену милому и трогательному любительству пробивается профессионализм взрослых артистов. Неопытность и нетренированность еще улавливаются фрагментарно, присутствуют в технических (главным образом, в цирковой части) огрехах, но фундаментальный посыл здесь — в профессиональном отношении к делу, которое для коллектива артистов выкристаллизовывается в дело всей жизни. Для Ларисы Афанасьевой, много лет созидающей, создающей и воспитывающей, — это совсем иной, просторный и многообещающий горизонт, и «Перья» — первый результат его распахнувшихся возможностей. Упсала-Цирк нащупывает путь синтетического визуального театра, в котором собственно цирк — уже только лишь яркая грань и краска.