«Летят журавли». По пьесе и киносценарию В. Розова.
Свердловский государственный театр драмы.
Режиссер Дмитрий Зимин, художник-постановщик Владимир Кравцев.

«Дорогие матери, отцы, братья и сестры!.. Пройдет время, люди отстроят города, деревни, зарубцуются наши раны, но никогда не угаснет лютая ненависть к войне. Мы глубоко чувствуем горе тех, кто сегодня не может встретить своих близких. И мы сделаем все, чтобы будущие невесты никогда не теряли женихов. Чтобы матери не дрожали за жизнь своих детей. Чтобы мужественные отцы не глотали украдкой слезы. Мы победили и остались жить не во имя разрушений, а во имя созидания новой жизни».

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

Этими словами, сказанными громко, отчетливо, акцентированно, заканчивается, по сути, спектакль. Но ими же заканчивается и всемирно знаменитый фильм, так что тут не может быть никаких вопросов — ведь спектакль, как значится на афишах, создан по мотивам не только пьесы, но и киносценария. Мало того, в спектакле финал даже смягчается постскриптумом, дублируется начало — на авансцене Белка и Борис:

— Постой, когда встретимся?
Ручка с пятью пальчиками
— Не могу, занят.
Ручки с шестью
— Нет еще.
Ручки с семью
— Годится!

Как в фильме. И жесты, только им понятные, которыми они обмениваются в фильме, сохранены. И отдельные сцены, например, приход друга Степана, сообщившего о повестке, повторяется почти один в один. И даже заполняющие дальнюю половину огромной сцены противотанковые ежи (художник Владимир Кравцев) — такие, как в фильме. В самом деле, «спорить», отталкиваться, переосмыслять фильм вряд ли стоит, он абсолютно попадает в сегодня. Попадает и обновляет все главные смыслы. О том, какое это горе — война. Как она не только убивает — убивает часто молодых и прекрасных, но и ломает жизни оставшихся.

А. Хворов (Борис), А. Минцева (Вероника).
Фото — Вадим Балакин.

Дмитрий Зимин должен был ставить античную трагедию. И начал — уже висели огромные анонсные афиши. Но после первых же начавших проявляться на репетициях акцентов все-таки, вероятно, решили, что не время. Хотя что наше время — как не время рока, трагедии античной мощи?! Словом, так или иначе, вот — «Летят журавли». Спектакль лиричный, нежный, даже, несмотря на огромное пространство сцены, камерный: все происходит либо на авансцене, отделенной прозрачным занавесом, либо на передней ее части, где обеденный стол с зеленой лампой и роялем. Где протекает жизнь обыкновенных-необыкновенных людей во время войны, на ее фоне, в ее контексте: страшные звуки, выхваченное мощными прожекторами движение сквозь противотанковые ежи военных групп или бегущих людей (художник по свету Тарас Михалевский), а голос Левитана звучит совсем непривычно — хрипло, тихо, едва пробиваясь сквозь толщу шумов, скрежетов, помех.

Эти обыкновенные-необыкновенные люди все здесь прекрасны. Вероника Анны Минцевой — в начале действия смешная, чуть лохматая, с неровными зубками в широкой улыбке, еще детски взбалмошная, не столько по-женски хороша, сколько мила своей непосредственностью. Во второй половине действия — и совсем уже не хороша, перед нами злой, издерганный, с резкими движениями худой птенец, который в самом деле «умирает» от неприкаянности, и, может быть, там, за границей спектакля, и умрет.

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

Борис у Александра Хворова чем-то напоминает Баталова даже внешне, но прежде всего именно внутренней сосредоточенностью героя. И надо видеть, какой глубокий невысказанный трагизм отражен в его взгляде даже в сценах с любимой. У актрисы Марины Савиновой — бабушки Варвары Капитоновны и соседки по эмиграции Анны Михайловны (по тексту замечается, как они похожи) — точно выражены доброта и усталая пластика старого человека — у одной, и благородство, выраженное в том числе и в осанке, — у другой.

С легкой любовной иронией над пафосными речами своего Федора Бороздина, главу семьи и начальника на службе, представляет Анатолий Жигарь. Строгой, деятельной, целеустремленной противоположностью вялой, потерянной Веронике показывает свою Ирину (обычно на сцене совсем другая — яркая, эротичная «красавица-любовница») Алена Малкова.

Но главное — это Марк. И дело не только в замечательной работе Ильдара Гарифуллина. Дело в самой концепции. И не только Марка, но всех, скажем так, отрицательных героев пьесы и фильма. Эта тема «плохих», «шкурных», «врагов» кардинально переосмыслена в спектакле. Авторы понимают всех. И Марка прежде всего. В самой фактуре артиста — красивого, с непреходящим легким румянцем на щеках, стройного молодого человека — есть какая-то едва заметная искусственность, которая дается некоторым людям от рождения и совсем не всегда видится недостатком. И пианист Марк здесь, среди этих врачей и инженеров, именно такой, особенный.

И. Гарифуллин (Марк), А. Минцева (Вероника).
Фото — Вадим Балакин.

Марк в спектакле много играет на рояле, артист играет по-настоящему (иногда, в особенно акцентированных моментах, с точно выверенной подзвучкой). И «Утомленное солнце», с которого начинается спектакль, во время завтрака в семье Бороздиных, и «Крутится-вертится шар голубой», и особенно выразительно — во второй, трагичной для героя, части звучит Рахманинов. Сразу за упомянутым уже завтраком Марк все время, как ему указывают, садится не на свое место: этот пустячок оказывается символом его жизни. Вся история отношений с Монастырской — нежной, тонкой у Полины Саверченко ленинградской интеллигентки — рассказана иначе: никакой развратной связи, никаких нравственных падений, они едва знакомы. Измученный нескрываемой нелюбовью жены, ее постоянным пребыванием в состоянии «несчастья», невозможностью работать во время войны по-настоящему, никому на самом деле не нужный — весь сюжет с именинами Монастырской, с игрушкой Белки оказывается здесь проявлением крайнего отчаяния, полубезумия.

Нет никаких «моральных уродов» и среди именинных гостей — просто эвакуированное из Ленинграда сообщество людей, оторванных от родины, дома, профессиональных занятий, живущих воспоминаниями. Даже законченный обычно подлец — администратор Чернов — здесь, конечно, пройдоха (у Игоря Кожевина — яркий, харизматичный, быстрый как ртуть), но и только.

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

В Свердловской драме к каждому спектаклю создаются красивые, очень подробные программки — целые маленькие книжки. В них подробно, с фотографиями описывается творческий путь произведения, по которому сделана эта работа театра, пишется об авторах, значимых для воплощения его на сцене и экране в разное время, и многое другое. Из нашей программки, например, можно узнать, что «ведущие критики страны пьесу Розова не приняли. Майя Туровская назвала ее ʺбезусловным и обидным шагом назадʺ, у Инны Соловьевой она вызвала ʺчувство разочарованияʺ… Однако, узнав, что пьеса на самом деле была написана тринадцать лет назад (в чем многие сомневались), Инна Натановна сказала и слова в ее защиту: ʺПьеса повествует о годах войны, о долге живых перед теми, чей подвиг и гибель обязывают нас жить светло, прямо, мужественно. Эта тема не отошла, не отгорела…ʺ».

Сегодня она просто горит. О чем бы ни зашла речь в спектакле — о сводках дислокаций на фронте, о призывах и повестках, о проводах мужчин, об их гибели и ранениях, — все обжигает. Даже когда Вероника, отбирая у Бориса радио, отчаянно, как и положено по тексту пьесы, бросает: «На фронте дела идут не так, как передают по радио».