Фестиваль «Драама» в университетском — чуть ли не единственном в своем роде на постсоветском пространстве — городе Тарту прошел в первую неделю сентября в десятый раз. Но гораздо важнее юбилейной оказалась другая дата — четвертый год фестивалем руководит сменный куратор, так что олимпийский огонь хорошего вкуса переходил от продюсера и режиссера к театроведу, от театроведа к актеру и, наконец, оказался в руках у сценографа Иир Хермейлин. До этого театры поставляли спектакли на фестиваль на свой выбор. И выбор этот, кроме самих этих театров, редко кого радовал.

«Запредельное бистро». Сцена из спектакля.
Фото — архив фестиваля.

Приезжая в Тарту в третий раз, удивляешься небывалому качественному скачку: уже во второй раз становится ясно, что ежедневно необходимо просматривать все три, а то и четыре спектакля, иначе непременно пропустишь что-то интересное. Совпадение? Торжество вкуса куратора и его команды? Увеличение доли в эстонском репертуаре интернациональных экспериментальных постановок? Скорее всего, все вместе. Ярким примером может служить сюрреалистический скетч «Bistro beyond» (что приблизительно можно перевести как «Запредельное бистро»), созданный театром «Piit and Tuut» (это уж точно перевести не берусь) под руководством финского режиссера Линнеи Хапонен и эстонской художницы Кристел Маамяги. Печальный высокий человек в белой маске появлялся в засыпанной осенними листьями кафешке. Наклонившись, чтобы рассмотреть огромную свиную голову, оказавшуюся на его столе, он вдруг лишался собственной головы. Это завязка, аперитив. Далее по мерцающей желтым светом сцене отправлялся странствовать элегантный костюм с пустым воротником, пожилая официантка отрабатывала балетные па, наиболее терпеливым посетителем заведения оказывалась живая курица, а вместо неведомого жениха нервная невеста обнаруживала игравших в шахматы человека-козла и человека-свинью (буквально как наткнувшаяся на медведя пушкинская Татьяна). Дискретность «Кофе и сигарет» Джармуша, музыкальность и саспенс фильмов Линча, многоцветие и игра масштабами представлений Цирка Дю Солей — все эти ингредиенты смешались в «Запредельном бистро», дабы приобрести некое новое — не менее ценное — качество. А между тем, до того, как власть над фестивалем попала в руки художницы, маргинальный визионерский театр никогда не становился гостем «Драамы».

Уютному Тарту, треть населения которого составляют студенты, нетрудно превратить свои улицы в продолжение театральных коридоров. Но на этот раз, помимо традиционных ярко-красных театральных кресел и постеров, улицы заполнили контейнеры, в каждом из которых развернул свою персональную выставку один из эстонских сценографов — недаром фестиваль в этом году носит подзаголовок «Магия пространства». Европейский тренд — игры с пространством — в Тарту определенно прижился. В прошлом году зрителям удалось побывать на спектакле в переоборудованном хуторском доме и на презентации танцевального театра в сауне. Поездка в бывший авиационный ангар в афише «Магии пространства» выглядела сколь неожиданно, столь и закономерно.

«Пустошь». Сцена из спектакля.
Фото — архив фестиваля.

В бывшем ангаре, на серой стене которого еще виднеются остатки бордовой надписи «Слава СССР» (ни дать ни взять — фреска времен архаики), прошел показ спектакля «Пустошь» Таллиннского театра РАААМ в постановке Марата Гацалова. В пьесе Анны Яблонской сосуществуют два мира — Древний Рим посттравматического синдрома Геннадия (в галлюцинациях — Гневия Сервилия Сципиона) и самая что ни на есть обыденная действительность. В Древнем Риме слышно бряцанье оружия, враги окружают палатку, а вестник сообщает о смерти Цезаря. В реальном мире есть жена Таня, станция биологической очистки (иначе говоря, бассейн с калом), на которой работает Геннадий, соседка с забившимся стояком и шарлатан Родион, снимающий порчу за 400 рублей.

В спектакле Марата Гацалова мы сразу оказываемся в некоем метафизическом пространстве (художник — Ксения Перетрухина), объединяющем оба этих мира. При свете мерцающего пламени — ничтожном в огромном темном ангаре — взгляд ловит в пустом пространстве разрозненные, случайные, на первый взгляд, предметы — велотренажер, столы, стулья. Неожиданно, благодаря пламени свечи, на стене появляется гигантская тень — это массивная фигура Геннадия вдруг вырастает до потолка, заставляя на мгновение поверить в переселение душ. Актер Маргус Прангель (буквально на следующий день фестиваля оказавшийся в спектакле Театра 099 в совершенно ином образе) словно создан для этой роли: массивное, но отнюдь не рыхлое и подвижное тело, крупные черты лица, которое приковывает внимание, сохраняя непроницаемость, — чем не архетип военного?

Пресловутый бассейн с нечистотами остроумно и по-театральному точно перенесен режиссером под лестницу, на которой расположились зрительские кресла. Где-то под нами (мало того, что мы и так сидим в почти полной темноте!) Геннадий с коллегой протягивают шланги, дабы совершить акт биологической очистки. При формальном соблюдении четвертой стены в актерской игре спектакль жанрово граничит с хеппенингом — при точном соблюдении замысла каждый из погруженных в темноту, холод и пустоту зрителей должен быть выведен из равновесия. Зрителям должен передаться невроз жены Геннадия, затюканной женщины, уставшей поправлять: «Я не Цинтия, меня зовут Таня».

«Пустошь». Сцена из спектакля.
Фото — архив фестиваля.

Откуда-то из-под лестницы Геннадий извлекает катафракту, изготовленную из спущенных в унитаз книг (как не вспомнить «451° по Фаренгейту»!), фалеры из жестяных подносов, щит из деревянного ящика. По сцене временами проезжает колесница — повозка, декорированная формами для выпечки кекса, и вырастает военный шатер — гора из наклоненных матрасов. Постепенно становится ясно, что хаотично разбросанные в неуютном пространстве предметы — грандиозная декорация театра, созданного молчаливым фантазером Геннадием, а в роли актеров — и Таня, и сын, и коллега ассенизатор (именно он берет на себя роль вестника, нацепив на бедра что-то из подручного хлама), и мы все, сидящие в зале. В пьесе Таня отправляется к шарлатану Родиону, который, кажется, является собирательным образом всех героев «Битвы экстрасенсов», поставившим за пределами экрана ТВ свой бизнес на широкую ногу. В спектакле, оперирующем простыми и точными метафорами, в окошке ангара вдруг загорается свет — уютный, теплый, так похожий на свет в «нормальных домах». На балконе появляется банда гопников, которым Таня радостно вручает будущее своей семьи. Меньше всего эти рослые глумливые юнцы напоминают добрых волшебников — однако, надевая смешные пончо (сама Таня носится по сцене с абажуром на голове для успеха ритуального очищения дома от скверны) и замирая в разных углах пространства, они тоже притворяются актерами действа. Замирают, чтобы стремительно выскочить из своих укрытий и вывернуть мир Геннадия наизнанку, как только он уснет. За считанные секунды юнцам удается выпотрошить этот столь кропотливо созидавшийся из подручных средств театр. Оказывается, что и доспехи, и оружие легко укладываются в черные пластиковые пакеты, а колесница столь же легко увозится на помойку. Оставив на сцене вывернутые ящики столов (ах вот что — каждый из них хранил свое маленькое сокровище!), банда преспокойно удаляется в свой поселковый подъезд со светящимся окошком. Сюжет пьесы сыгран. Но эксперимент со зрителями еще не окончен.

Когда глаз уже смирился с безнадежной темнотой, нам вдруг включают мягкий яркий свет — наконец-то ужасный ангар можно хорошенько разглядеть. И что в нем было таинственного? Но режиссерским аттракционам нет конца — свет гаснет. Надолго. Кажется, что навсегда. Ангар наполняется тревожными (или у кого какая партитура складывается в голове) звуками. Когда нам снова разрешается что-то увидеть, оказывается, что ворота ангара открыты, а у порога стоит машина, в которую садится Геннадий, который стал нормальным, как когда-то хотела Таня. Спектакль окончен. И снова, и снова, как во время чтения «Дон Кихота» Сервантеса или (если посвежее) просмотра «Миранды» Коршуноваса, мы с грустью признаемся себе в том, что «двушка» в «хрущевке» все-таки проигрывает магии созданного в больной голове пространства.