Сергей Лебедев и Татьяна Джурова заканчивают рассказ о пьесах, вошедших в шорт-лист и их фестивальных читках.

«Будет весело и страшно» — это про вечерние читки пятого дня «Любимовки». Веселья, действительно, вышло много, а прочего — по принципу «он пугает, а мне…». Хорошо?!

Пьесу белорусского драматурга Андрея Иванова «Это все она» представил режиссер Владимир Скворцов. Взаимоотношения матери и сына — их конфликт в реальной жизни и любовный роман в виртуальной — он и показал как две самостоятельные, нигде не стыкующиеся линии. Враждует меж собой одна пара актеров, милуется в Сети — другая. А в Сеть мать отправилась для того, чтобы: а) развеять свои опасения, что сын гей, и б)найти общий язык с ребенком. Экстерном пройдя курс молодого гота, она зарегистрировалась в соцсетипод именем Тоффи. Сын обитает здесь же как Тауэрский Ворон, пишет стихи, а в свободное время гуляет по заброшенному заводу. Для поддержания бесед и мать вспоминает молодость: по ночам шляется по заводским цехам и даже пишет стихи. Оторвавшись же от компьютеров, они с еще большим ожесточением делают друг другу гадости. Обман, понятно, рано или поздно должен раскрыться…

«Это все она» А. Иванова.
Фото — архив фестиваля.

В пьесе много юмора и много мата. Поэтому после читки — бурные дебаты: нужна ли пьесе брань и — трагический финал? На последнее Андрей Иванов лишь разводил руками: финал-то открытый, господа — пусть парень и рванул окно, но в следующей сцене Ворон уже опять пишет письмо Тоффи… Ну а противники мата на самом деле оказались его сторонниками, ибо тут у него воспитательная цель. Но есть еще на местах отдельные отделы культуры, где «этот текст не залитует никто». А так ведь — стопроцентный хит для всех российских театров, особенно которые тюзы. Тут драматург Ярослава Пулинович предложила практически равнозначную и безболезненную, на ее взгляд, замену — мата на сленг. А актер Константин Гацалов — замену радикальную: матери — на жену, в результатечего рождается и вполне счастливый, предсказуемый финал. Где место встречи реальной жены и виртуальной любовницы изменить, что называется, нельзя.

В том же месте — понятно, что в спальне,— проходит и большая часть новой пьесы Юрия Клавдиева «Ночь и туман». Ну а куда ж еще податься в это время суток да при такой погоде бедным католикам? Тем более что на носу — Варфоломеевская ночь. Студенты мастерской Брусникина, кто в худи, кто в балахоне (лишь бы капюшон был), направляемые режиссером Михаилом Рахлиным, лихо прочитали, точно интонируя и местами легко проигрывая, как бы уже пробуя роль на себя, пьесу о нелегкой жизни слишком уж продвинутого для своего времени семейства Медичи, которое «Господь поставил блюсти стадо, а не слюнявить мелочь на сдачу». Такой постмодернизм с забросом в будущее и обратно: во Франции XVI века говорят литературно-вычурным языком то ли богемы, то лишпаны века XXI, придумывают тренды грядущим поколениям, прививаютнеологизмы среди своих сверстников и поигрывают на ситаре мелодии для RollingStones.

Неудивительно, что уже на следующее утро пьесу разорвали по фейсбуку на цитаты. Что, кстати, стало своеобразным трендом «Любимовки» 13-го года — откликаться на «хитовую» пьесу в Сети. Так, после пьесы «Детей держите за…» Алексея Зензинова, прочитанной в первый фестивальный день, своей собственной виртуальной жизнью в том же фейсбуке зажили Хвост Баталов и Локон Банасюкевич. И боюсь представить, что там завелось после читки пьесы Печейкина…

Только ленивый не обратил внимание на то, как много в афише «Любимовки» пьес с политическим уклоном, в жанровом диапазоне от боевика до антиутопии. И что-то тревожное носится в воздухе, раз на «Любимовку» пришло такое количество пьес-антиутопий, в которых сквозь фантасмагорию «недалекого будущего» проглядывается наш нынешний общественно-политический уклад. Хотя ставлю десять против одного, что немногие из этих пьес увидят сцену.

В «Боевке» Романа Волкова (режиссер  — Ольга Соротокина) действует подпольная террористическая группировка, чьи подрывные работы направлены на свержение действующей власти. Интрига очень жесткая, жанрово-детективная: внутри группы — «крот». Его выявлением и занимается группа, попутно подрывая здание ФСБ и готовя покушение на провинциального мэра. Подозреваемые — все. Ряды редеют. Чистки уносят все новые и новые жизни. Попутно наклевывается мелодраматический дуэт бомбиста и фельдшерицы. Обсуждающие отметили кинематографические корни этой пьесы, развивающейся в камерном пространстве, мастерское нагнетание саспенса, связь, например, с «Бешеными псами» и параноидальной героикой фильмов про разведчиков. Та неуловимая смесь героического пафоса и иронии, с которой актеры прочитали текст, дала в целом очень обаятельный результат. Так самоубийственно-жертвенные поступки героев голливудских блокбастеров вышибают порой неподдельную слезу. Хотя и понимаешь, что тебя подловили на банальнейшем из штампов жанрового кино.

Сам Роман сказал, что был предельно серьезен, стремился написать героическую пьесу и призвал «голосовать за Навального».

«Никодимов» («Штаб») А. Архипова.
Фото — архив фестиваля.

Пьеса Александра Архипова «Никодимов» («Штаб»), написанная по мотивам хождений автора в предвыборный штаб Алексея Навального и показанная накануне «дня тишины», имеет разовый, акционный характер. Документальные наблюдения становятся канвой, по которой вышивается иронико-фантастический сюжет пьесы. Главный персонаж пьесы — маленький человек Никодимов. Перед нами проходят все этапы его невзрачной жизни: семья, школа, армия… Герой не принимает в собственной жизни ровно никакого участия до тех пор, пока, погнавшись за хомячком с розовыми глазками, не попадает в предвыборную страну чудес. И приживается там. Вплоть до смерти под колесами машины с правительственными знаками.

Но это не все. Никодимов — только герой настольной игры, которую в парке Горького выдумывают скучающие хипстеры, для которых митинги на Болотной — своего рода paty, и которым надоело играть в Навального и Собянина. Таким образом, не Никодимов «ходит». А им «ходят». Один из таких «ходов» позволяет Никодимову — уже после смерти — одним глазком заглянуть в светлое будущее России с Навальным в качестве президента.

Тех, кто включен в строительство нашего политического настоящего и поддерживает Навального, скорее всего, оскорбит «хомячковость» героя, а значит и электората, вкупе с позицией автора, который вместо документа выдал стеб. Но Архипова легко понять: побывавший за кулисами «гонки», он к любому промыванию мозгов относится со здоровым сарказмом. Поэтому «Никодимов» — не только стеб, но и попытка понять психологию современного «маленького человека», долгое время не принимавшего участия в «складывании» собственной жизни и, наконец, получившего такую, пусть и иллюзорную, возможность. Неслучайно биография Никодимова была зачитана актерами так, словно это и житие святого, и некролог (режиссер Талгат Баталов).

«Шапка» М. Крапивиной.
Фото — архив фестиваля.

«Шапка» — уже не первая антиклерикальная пьеса Марины Крапивиной (режиссер читки — Алексей Жиряков). Достаточно вспомнить прошлогоднее «Болото». Действие, как кажется поначалу, разворачивается во времена революционного прошлого. Группа бойцов-экспроприаторов зверски расправляется со священником отцом Андреем, за чем из сарая наблюдает группа детей. И только когда один из убийц достает айпад, чтобы заснять процедуру, мы понимаем, что перед нами — недалекое будущее. Далее действие переносится еще на 80 лет вперед за стены монастырской обители. Крапивина рисует уродливый уклад женского монастыря со знанием дела, будто лично наблюдала садизм, извращение всех человеческих понятий. Главная героиня — монахиня, протестующая против этого уклада. Объект, вокруг которого все закручено, — чудесная реликвия: истекающая кровью шапка мученика отца Андрея. В финале по законам антиутопии героиню, проведшую в монастыре 14 лет и вырвавшуюся на свободу, за границами этого выворотного искусственного мира должно ждать еще что-то более жуткое. Или же ее бегство — оказаться иллюзорным. Но нет. Героиню встречает Казанский вокзал, дерущиеся бомжи, равнодушные менты, таджики-гастарбайтеры. Мир как мир. Ничего особенного. В нем ничего не меняется. И это, пожалуй, неприятно.

Много принципиальных анахронизмов: айпады и мобилы, «Жигули» и джипы. Это неспроста. Время как бы движется по кругу, оно циклическое, история насыщена повторяющимися событиями: революция, репрессии, последующая стабилизация и возврат к прежним так называемым ценностям традиционного уклада.

В. Баграмов и В. Печейкин.
Фото — архив фестиваля.

Как всегда радикально обошелся с недалеким будущим Валерий Печейкин в антиутопии «Россия, вперед!» (режиссер читки — Владимир Баграмов). Один из участников обсуждения заметил: «Невозможно было представить что-то такое, что Печейкин еще не обос…л. Оказывается, есть еще такое». Замечание было высказано в положительном смысле. Действительно, фантастика Печейкина, изобильно приправленная матом, безбашенно-физиологичная, вызывает здоровый рвотный рефлекс. То есть прочищает организм. Мир «Россия, вперед!» — мир наоборот. Здесь тоже про возврат к прежнему. Но в наибуквальнейшем смысле. Спародирована ситуация, предшествующая Страшному суду. Мертвые поднимаются из могил (причем выкапывают их сами родственники). Свежевоскресший дедушка, стряхивая с плеча опарыша, сладострастно мечтает о том, сколько баб он «перее…т», сколько раз пописает и покакает, прежде чем его засосет материнское влагалище (повинуясь цензуре, пишу это слово, но у Печейкина, конечно, другое). Экскременты полагается извлекать из унитазов и засовывать в зад. Еду — наоборот — отрыгивать. Мальчик Боря, дающий священникам уроки, ходит «смотреть в глаза смерти» — под материнскую юбку — и в самоубийственном порыве пытается втиснуться туда, откуда некогда вышел. Все происходящее герои воспринимают в оптимистическом ключе. А что? Неплохо снова стать молодым, пойти в школу и, наконец, вернуться в теплое материнское лоно. Таким образом, вся страна работает над тем, чтобы повернуть время вспять. Ситуацию контролируют «смысловики». А президент-горошина приносит жертвы гигантской материнской «щели», отправляя туда непокорных диссидентов.

Общему безумию противостоит только главный герой Максим. Но и его логика бессильна…

На обсуждении пьесы прозвучало предложение усилить притчевость. А для этого смикшировать российскую составляющую темы. Но мне кажется, это неправильно. Потому что высказанное игнорирует основное послание пьесы Печейкина, его формулу ретроспективно-утопического национального сознания, склонного все хорошее помещать в собственном прошлом.

Если же в эту копилку добавить и «ПХЗМ» Дэна Гуменного — тоже про выборы, но в Украине, то список текстов «на злобу дня» окажется довольно увесистым.

«Март» И. Васьковской.
Фото — архив фестиваля.

Среди заслуживающих внимания «человеческих» пьес «Любимовки» — «Ба» Юлии Тупикиной (Москва), «Тапка» Юлии Поспеловой (Москва), «Костик» Марии Огневой (Ярославль), «Март» Ирины Васьковской (Екатеринбург). Здесь, как и следовало ожидать, в центре внимания — непростые междучеловеческие отношения, зачастую поданные и складывающиеся парадоксальным образом. «Костик» — небольшая по объему, на двух актрис, пьеса Марии Огневой — легко приживется на любой камерной сцене. Мать ищет своего пропавшего в новогоднюю ночь сына вместе с его бывшей девушкой. Светлана считает, что Алена — виновница исчезновения сына. Алена — с трудом терпит Светлану, оккупировавшую ее квартиру. Создается почва для мощной взаимной неприязни. Пьеса Огневой построена по классическим канонам: несчастье меняет героинь и их отношения на противоположность — выявляет смешное и жалкое в самоуверенной всезнающей Светлане, формирует волю детдомовки Алены, берущей на себя ответственность за взрослую женщину.

«Март» открыл для «Любимовки» екатеринбурженку Ирину Васьковскую. Дома появляется пропадавшая с ноября по март блудная дочь Маша. Ее встречают упреки матери и молчаливое обожание мужа, годящегося ей в отцы. Актеры, участвовавшие в читке (режиссер — Ольга Лысак), и акцентировали маргинальность героини, нарочитость ее вызова (протеста), и противопоставили его унылой мещанской обыденности стертых людей, встречающих ее дома. Однако пьеса куда объемнее и выходит за рамки банальных оппозиций. Легкая «выворотность» реплик («в январе мама умерла. А перед мамой — папа. Ему при обратном отсчете в этом году исполняется семь лет. Еще бабушка, две. И оба деда, но один еще давно молодым утонул, а другой уже позеленел от древности и свою дочку звал Виктор, хотя она Таня. Еще три года назад умерла тетя, папина сестра, а в том году — другая тетя, мамина сестра, их мужья тоже умерли — у одной двое, у другой один. Их дети, наверное, тоже все умерли… Конечно, умерли, потому что никто мне не звонит уже пять лет»), смысловая нестыковка соседних фраз (что напоминает иногда чеховский полилог) и действий придают происходящему оттенок иррациональности. Неслучайно на обсуждении поминались и Хармс, и Пинтер. В словах и поступках блажной Маши, ее пакостно податливого мужа, их нелепой соседки присутствует загадка, которой противопоказана жесткая мотивация.

Автор вводит нас в обстановку сродни кэрролловскому безумному чаепитию, где время остановилось, и, несмотря на то, что на дворе 9 марта, в комнате стоит неразобранная елка. Автор акцентирует повторяемость происходящего. Ясно, что героиня не раз уходила и снова уйдет в алкогольный трип, бросив приготовленные матерью вещи, ясно, что мать и муж зажгут огни елки и сядут у телевизора «в ожидании Маши».

А в последний день фестиваля Владимир Мирзоев представил читку последнего сценария Алексея Балабанова «Мой брат умер». В голове слепого четырехглазого мальчика Пети живет его брат-близнец Ваня, родившийся мертвым. Петя слеп, инертен и пассивен. Ваня зряч, умен и активен. Ваня водит Петю в бар, «знакомит» с девушкой, читает ему Лескова, заставляет жениться и, наконец, подбивает убить отца, предавшего и бросившего их мать, которая умирает в клинике для душевнобольных. Затем Ваня «покидает» сознавшегося в убийстве Петю, Петя становится зрячим и, лишенный внутреннего поводыря, сперва впадает в беспомощность, но после совершает первый в своей жизни самостоятельный поступок.

«Мой брат умер» А. Балабанова.
Фото — архив фестиваля.

В тексте легко угадываются излюбленные балабановские мотивы: страшного мертвенного мира, «уродов и людей» (причем «уроды», как водится у Балабанова, много человечнее), двойничества-братства, в котором герои составляют контрастно-неразделимую пару. Евгений Казачков обратил внимание и на литературные реминисценции. Действительно, и Лесков с его темой убийства, непросветленного языческого сознания, и Достоевский с его преступлением и наказанием, героям которого, как раз в отличие от Лескова, свойственна разорванность, борьба темного и светлого «я», неслучайны.

В тексте Балабанова при всем его отмеченном критиком Ольгой Шакиной схематизме, притчевости, есть «воздух», пространство для ассоциаций и брожений ума, ощущение очень балабановской фактуры, замкнутого на себя герметичного мира, который почувствовали и донесли актеры, редкими и скупыми репликами, зонами молчания между ними.

Сценарий Балабанова вверг аудиторию в легкий ступор, заставив замолчать самые бойкие языки. И это хорошо. Потому что пока на «Любимовке» возникают тексты, повергающие даже опытных спикеров в недоумение, требующие времени для осмысления и привыкания, значит и фестивалю есть куда развиваться.