«Пионовая беседка». По мотивам одноименной драмы Тан Сяньцзу.
Шанхайский центр оперы Куньцюй под руководством Чжан Цзюня на Международном театральном фестивале им. А. П. Чехова.
Художественный руководитель Тань Дунь, режиссер Ли Сяо Пинь.

Где-то между вереницей кофеен, модных рестораций, шумного, суетливого проспекта Мира с его вечно загруженными трафиком переулками расположено камерное уютное пространство Ботанического сада МГУ, так называемый Аптекарский огород, место, выбранное Чеховским фестивалем для спектакля Шанхайского центра оперы Куньцюй «Пионовая беседка». Вдоль Зеркального канала, небольшого прудика, утопающего в клумбах с цветами и редкими растениями, был протянут зигзагообразный помост, неуловимо напоминающий атрибут японского сада — мост яцухаси, ломаная линия которого символизирует извилистый путь человека в постижении бренности и переменчивости жизни, неизбежности смерти и в то же время ее диалектическую невозможность. В ароматах поздней весны в городском саду, непостижимыми средствами не пропускающем на свою территорию шума и безумия мегаполиса, игрался старинный жанр восточного театра — Куньцюй, или Куньшаньская опера, одна из разновидностей китайской оперы. И это тот случай, когда разговоры о природе и погоде — не фигура речи и не вежливая формальность в поддержании светской беседы.

«Пионовая беседка», сыгранная в Москве, — современная полуторачасовая адаптация оперы драматурга и сочинителя XVI века Тань Сяньцзу. Оригинальный спектакль длился несколько дней и включал в себя 55 сцен. Авторы этой инсценировки — режиссер Ли Сяо Пинь, специализирующийся на экспериментах со старинными жанрами китайской музыкальной драмы; композитор Тань Дунь, «приноравливающий» национальную традиционную музыку к голливудским фильмам и мультимедийным действам; и Чжан Цзюнь, актер, искусный мастер и популяризатор Куньцюй, благодаря деятельности которого эта разновидность оперы не только не исчезла со сцены, но и обрела поддержку исследователей, местных и международных образовательных программ.

Сцена из спектакля.
Фото — А. Куров.

Опера Куньцюй в ХХ веке переживала драматичный этап своей истории. Первая половина прошлого столетия оказалась очень сложной эпохой для всего традиционного восточного театра. Некоторые его формы в связи с разного рода модернизациями и борьбой с архаикой оказались утраченными навсегда. Традиция Куньцюй также находилась на грани исчезновения. Сегодня этот театральный жанр включен в Список шедевров устного и нематериального культурного наследия человечества ЮНЕСКО и представлен несколькими профессиональными труппами в крупнейших городах Китая, в том числе и Шанхайским центром оперы, выступление которого организовал в этом году Чеховский фестиваль. От Пекинской оперы, рожденной несколько позже, чем Куньцюй, эту традицию отличает превалирующая роль бамбуковой флейты в музыкальной партитуре, то есть более мягкое, напевное, лирическое звучание. Этот жанр считался элитарной формой музыкальной драмы. Аристократические семьи часто оказывали покровительство труппам Куньцюй, давали им приют, поэтому очень часто сценическим пространством для их спектаклей становились дворцовые и поместные сады.

В московском же саду задолго до начала спектакля начался мелкий, но довольно сильный дождь. Зрители замерзали в заботливо розданных организаторами дождевиках, техники спешно строили пластиковые тенты для защиты уникальных старинных инструментов. А там же еще многослойные костюмы с уникальным шитьем, грим, превращающий актерские лица в фарфоровые лики, особые способы звукоизвлечения и уникальные голоса, страдающие от влажности и низкой температуры. Казалось, что город, ненасытная многоголовая гидра, проникает и сюда, на эту территорию, где должно случиться соединение веков, поэзии словесной и ландшафтной, которая сотворила однажды сюжет о девушке Ду Линьян (Сюй Сы Цзя) и ее возлюбленном Лю Мэнмэе (Чжан Цзюнь), встретившихся во сне, прошедших сквозь череду смертей и рождений и воссоединившихся благодаря помощи Бога сна и Повелителя ада и подземного мира. Будто почувствовав надвигающуюся катастрофу отмены спектакля, на помост приземлилась пара огарей. И ведь это важно, что именно пара. Они деловито прохаживались, обращаясь друг к другу на своем, на птичьем, и даже когда на сцену вышел, наконец, Лю Мэнмэй, они медленно вышагивали к другому краю подиума, отступая, возвращая месту его магию, а китайскому театру его странность, диковинность — то самое чудо, которого ждала промокшая публика и которое моментально преобразило утонувший в дожде сад.

Сцена из спектакля.
Фото — А. Куров.

С первого же соло на флейте и с первых же шагов актера стало заметно, что в сценическом свете капли дождя напоминают занавеси из бисера, то, как они ударяются о гравий и траву, в унисон вторит музыкальной партитуре, легкое покачивание крон деревьев рифмуется с динамическими возможностями костюмов. Оказалось, что поэтические аллюзии и аллегории пьесы соответствуют моменту. Рассказывая о своих чувствах, герои призывают в помощники дождь, цветы и деревья, силу ветра, пение птиц и таинственную тишину сна. Первый выход Чжан Цзюня в преображающем его лицо гриме, в костюме с длинным ниспадающим подолом и в обуви на высокой платформе больше напоминал встречу со сверхъестественным существом, чем с человеком, актером. И это отработанный веками жанровый «трюк». Появление главного героя в традиционном театре — это всегда целая церемония, это особый акт представления публике избранного, того, с кем божества поведут свою игру. Крадущаяся походка, то замедляющийся, то убыстряющийся ритм шагов, особый тип пения, в котором звуки то пропеваются, то проговариваются фальцетом (и в мужских, и в женских ролях), — необычными, чудными кажутся не только современному зрителю. Много веков назад именно на этот эффект — чуда, преображенной реальности — рассчитывали исполнители Куньцюй. Природные ландшафты в качестве декораций, естественное освещение или мерцание факелов, доставшиеся жанрам восточного театра от древних ритуалов, как ни странно, прибавляли спектаклям достоверности, ощущение переживания фантастического мира как настоящего, реального — здесь и сейчас.

Сцена из спектакля.
Фото — А. Куров.

Парадоксальным образом обрушившийся на город дождь проявил, в некотором смысле даже умножил свойства Куньцюй, сохраненные в бережной и филигранной адаптации. Чем сильнее намокали костюмы, длинные рукава, штаны и шаровары, подолы платьев, тем различимее становились церемонии, связанные с их надеванием (перевоплощением), система жестов, превращающая один взмах руки в танец. Этот показ «Пионовой беседки» стал уникальным опытом «театра вопреки». Потому что и дождь, и непогода, и любая другая стихия как особые условия сценографии в оперной традиции Куньцюй были давным-давно отрепетированы, века назад сыграны, просто ждали своего часа.