«Рассказ о семи повешенных». Л. Андреев.
РГИСИ, Мастерская профессора Ю. М. Красовского.
Режиссер Анджей Бубень.

Они стоят у стены. В аудитории № 45. Пять жизней, не готовых к смерти, — на линяло-голубом фоне. Справа скрадывает пространство черный занавес. Небольшая комната пуста, слева граница очерчена деревянной конструкцией, сколоченной из кривых занозистых досок. Реквизит спектакля аскетичен: актеры используют лишь пять театральных станков, которые в контексте спектакля становятся койками в тюремных камерах, а составленные в финале друг на друга — виселицей.

Сцена из спектакля.
Фото — Татьяна Вишневская.

Выбрав для постановки «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева, режиссер Анджей Бубень со студентами 3-го курса мастерской Ю. М. Красовского развертывает эту историю вне конкретных временных границ. Без вопросов: почему, зачем, за что? Но с ясным ответом, который отбрасывает длинную тень в день сегодняшний: молодость, разбивающаяся о смерть, — это страшно.

Первым, отделившись от темноты, возникает министр (Виталий Никончук). Он выходит, неся в руке большой чемодан. Покушение, которое готовилось на него, предотвращено. Но он не в состоянии вынести ужас от знания конкретной даты своей предполагаемой смерти («В час дня, ваше превосходительство»). «Так невозможно жить!» — кричит он, и обуявший страх загоняет его — буквально! — в собственный распахнутый чемодан, как в гроб, куда он забирается, накрывшись пледом.

Многоголосье, которым герои вступают, распадается на отдельные голоса. Их общая судьба приговоренных расслаивается на отдельность, единичность каждого, запертого в одиночке — перед казнью. С последним отзвуком их веселой беготни иссякает дыхание жизни, и с поразительной ясностью подступает смерть. Герои снимают одежду, которая имела свой цвет и фактуру, которая делала каждого собой, аккуратно складывают ее на край койки, оставаясь все как один в черном.

Каждый по-своему воспринимает близость казни. Но всех приговоренных объединяет одно — им страшно. Душа, застигнутая врасплох между жизнью и смертью, подает сигналы sos: у каждого есть свое навязчивое, механическое — неживое движение: кто-то трет шею, которую уже стягивает невидимая петля, кто-то постукивает по виску, сжимает пальцы, касается волос. В моменты, когда страх подступает слишком близко, герои сворачиваются в позу эмбриона, инстинктивно защищаясь.

Как постичь, что вот — видна не только твоя жизнь, но и твоя смерть? А тебе — всего 20 лет. «Божественное зрелище», — Вернер (Виталий Сазонов) говорит. Для него смерть — освобождение. Он единственный, кто готов принять неизбежное, и способен в эти последние часы думать о сложной шахматной партии, и замирает в статичных позах, повторяя: «Милые мои товарищи», — пока Сережа Головин (Иван Жуков) в своей одиночке занят тем, что делает разные гимнастические упражнения. В нем избыток непобедимой энергии юности и любви к жизни, поэтому ему так жаль с ней расставаться. Жаль жизни. Своей — непрожитой. Порывистая Муся (Серафима Герцева), которая мечется в своей камере от стены к стене, измеряя ее большими шагами, напротив, почти счастлива. Потому что ее, «маленькую и незначительную», будут судить и подвергнут «почетной и прекрасной смерти». И потом: как это она, Муся — умрет? Как это может быть, если она уже сейчас бессмертна? Таня Ковальчук (Дарья Иванова) Мусю жалеет, и все рассуждения о смерти кажутся ей чем-то пустым, ненужным сейчас. Она отмахивается от них рукой. Гораздо важнее, что у Сережи нет табаку…

Сцена из спектакля.
Фото — Татьяна Вишневская.

Тяжелее всего ожидание казни переживает Вася Каширин (Никита Хорольский). Страх вышибает из него жизнь. Он бледнеет и каменеет, уже не чувствуя себя живым. Балансируя на краю своей койки, он выкрикивает: «Берут, хватают, ведут, вешают, дергают за ноги. Обрезают веревку, кладут, везут, закапывают». Как вещь. Его будто бы уже и нет вовсе — исчез человек. Васю охватывает отчаяние — он бросается на колени, пробуя молиться. Но ему известна только одна фраза: «Всех скорбящих радость». И пока он ее повторяет, четверо его товарищей, медленно перекатываясь по полу, ложатся друг на друга — крест-накрест. Груда тел. Иллюстрация подстерегающей их неизбежности, которую не отведет молитва. За ним приходят. Охваченный диким ужасом, он выкрикивает последнее, беспомощное, детское: «Я не буду!»

Болевым центром спектакля становятся две сцены прощания с родителями. К Сереже Головину приходят отец и мать. Они входят, поддерживая друг друга под руку. Мать (Мария Нефедова) старается улыбаться, как просил накануне ночью, вкруг нее — на коленях, отец. Но губы дрожат, она вся дрожит от макушки до пят — будто рябь бежит по встревоженной воде. И, сделав шаг, мать бросается к сыну. Отец (Александр Титенко) пытается ее оттащить, разнятые руки с открытыми ладонями замирают в воздухе распятьем. Она сгибается под тяжестью горя и, поджав ноги, виснет на руках у мужа. Но следом не выдерживает отец — обнимает сына. «А я?» — растерянно спрашивает мать. Они благословляют сына на смерть. И уходят. Как-то уходят.

Совсем иначе проходит встреча Васи Каширина с матерью (Ксения Кора). Они по инерции ссорятся, не находят нужных слов, не могут расслышать друг друга. Вася сворачивается клубком на коленях старенькой матери. Встает — и снова ложится. Но она так и не сумеет его обнять — в последний раз. И уйдет. Оставив сына один на один с его страхом и холодом, который отнимет у него последнюю волю к жизни. На казнь Сережа Головин понесет Васю на руках — он идти не сможет. А мать, только выйдя на улицу, осознает, что завтра ее сына не станет. И закружится, судорожно вскидывая руки в пароксизме отчаянья и боли.

Сцена из спектакля.
Фото — Татьяна Вишневская.

Перед казнью герои видят голубой прозрачный весенний воздух. Счастье этой жизни, которое касается их своей красотой в последний раз, переполняет их. И Муся читает: «Мою любовь, широкую, как море, вместить не могут жизни берега». И эти слова подхватывает каждый.

Вместе с пятью молодыми людьми, которые готовили покушение на министра, судят убийцу — эстонца Янсона (Отто Хенрикссон), и разбойника Мишу Цыганка (Герман Чернов). Они — две крайности. Мир Янсона сужен до двух фраз, которые он без конца твердит, трусливо озираясь: «Когда меня будут вешать?» и «Меня не надо вешать». Он не способен что-либо понять о себе, тем более — раскаяться в содеянном. «Зачем?» — для него непреодолимый вопрос. В нем — один только животный страх смерти. В системе координат Миши Цыганка все логично и просто: совершил преступление — будь готов понести наказание. «Хозяина зарезал, а вешаться не хочешь!» — говорит он Янсону. Цыганок — самый яркий герой спектакля, сыгранный с большим азартом, что невольно вызывает сочувствие и симпатию. Он куражится до самого финала. Растерянным и испуганным мы видим его только в момент, когда он понимает, что должен пойти на казнь один. С ним соглашается идти Муся. Таня Ковальчук остается без пары. «Одна я. Одна я, солдатики», — говорит она негромко. И уходит вслед за всеми.

Их семь. Они стоят лицом к стене. Повесив на гвозди свои черные пальто.
И точка.

Но через паузу ее смягчает запятая. Герои, отмерев, бросаются врассыпную, и нам остается не тягостная тишина, а их звонкие растаявшие голоса.
Смерти нет.