«Саша, привет!» Д. Данилов.
Нижегородский академический театр драмы им. М. Горького.
Режиссер Анатолий Праудин, художник-постановщик Борис Шлямин.

ПРИГЛАШЕНИЕ НА КАЗНЬ

В подвале Нижегородского Дома актера давно хранится пулемет. Его подарил фестивалю театральных капустников «Веселая коза» молодой светлоглазый человек в очках Сергей Кириенко. Правда, класс? В той жизни Кириенко был преуспевающим бизнесменом, банковским деятелем. Банк «Гарантия» спонсировал «Козу», а он смеялся на ее представлениях. Даже вот пулемет, смеясь, подарил… Сюжета подарка уже никто не помнит, но сам факт нижегородцы чтят и рассказывают, что пулемет так и стоит в подвале Дома актера на улице Пискунова.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Кто мог подумать тогда, в начале 90-х, что в 2022-м Дмитрий Данилов получит премию «Ясная Поляна» за антиутопию «Саша, привет!», действие которой происходит в недалеком 2025 году, и в этой книжке «приглашенный на казнь» герой, тезка Кириенко по имени Сергей, будет здороваться с пулеметом по имени Саша: «Саша, привет!» Пулемет должен его расстрелять, но когда точно — никто не знает: в стране введен режим Общей Гуманизации, в рамках которого возвращена смертная казнь, но казнь эта гуманно пролонгирована, пулемет Саша может выстрелить в Сергея через пять дней, а может через тридцать лет. Пока он, выкрашенный белой краской, ждет…

И кто бы предположил, что в 2023-м Анатолий Праудин поставит спектакль по этой повести в Нижегородской драме, стоящей в ста метрах от здания Дома актера, в подвале которого много лет хранится пулемет, заблаговременно (кто знает, когда понадобится — через пять лет или через тридцать?..) подаренный театральным людям Сергеем Владиленовичем Кириенко. Ныне он второй человек в Администрации президента страны, готовой вернуться к смертной казни. Сейчас ее обсуждают на законодательном уровне, а в антиутопии Данилова, в 2025-м, закон уже действует…

Честно сказать, сам этот нижегородский сюжет достоин повести, печальнее которой нет на свете. Но это так, предисловие, забавные предлагаемые обстоятельства. Наверняка Праудин не знает ни про какой пулемет, и не это его волнует. Он ставит большой, умный, экзистенциально безнадежный спектакль, темы которого вариативно множатся, усложняя к финалу спектакля картину мира так, что с одного просмотра трудно охватить все, а актуальность растет не по дням, а по часам.

Ю. Котов (Сергей).
Фото — архив театра.

Начну как бы с итога: со всей очевидностью Праудин отказывается от многолетнего морализаторства. Еще недавно в «Палате № 6» он стучал об пол палкой Чехова и складывал из больничных кроватей древо жизни, требуя поливать его. Зимой-2023 он еще верил в усилия: окапывайте смоковницу — и она даст плоды. А буквально через три месяца (сегодня все меняется очень быстро…), весной выпустил спектакль, в финале которого — никакой надежды, и герою остается только одно: сказать «Саша, привет!» — расстрельному пулемету.

В финале книжки, написанной в форме киносценария, Сергей с охранником проходят красную зону и долго-долго идут по Москве неизвестно куда, растворяясь в прозрачном воздухе, служащем фоном для заключительных титров. В спектакле Сергей собирает для финальной «посмертной» фотографии всех действующих лиц — и они замирают «на память»… Потому что жить, просто жить, бессмысленно жить в вакууме он больше не хочет, а смерти уже не боится. Эту жизнь с ее абсурдно-репрессивными законами, которые никто уже даже не обсуждает, тихо им подчиняясь, жизнь с холодным соблюдением абсурдных правил, бесправием, но комфортным содержанием приговоренных в номере гостиничного типа, откуда можно читать лекции о Хармсе, Пильняке и писать посты в соцсети, — нет смысла длить.

В ней, этой жизни, перед лицом смерти все оказывается миражно и относительно. Не опереться о веру: Сергея окормляет отец Павел (Сергей Блохин), сомневающийся, что в данной ситуации он уж так нужен приговоренному (в уста православного священника вложено и то, что в повести говорят раввин и мулла: Бог един). Нет любви, жена Света (Ольга Берегова) сразу считает изменившего мужа живым трупом, а уж после приговора — особенно… Абсолютная фикция и психологическая помощь (к приговоренному приходит психолог Марина — Наталья Кузнецова, сомневающаяся в своей нужности, как и священник). Перед лицом смерти теряет смысл социальный протест, о котором они говорят с волонтеркой Дашей (Маргарита Баголей), которая — дочь прокурора Мурома, но ходит на протесты за честные выборы…

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

В согласии с бесконечными парадоксами повести Праудин пересматривает и фигуру Главного героя. Сергей Петрович Фролов оказывается в спектакле довольно неприятной, нарциссической особью с филологическим образованием… У Данилова он нечто стертое, а у Праудина и актера Юрия Котова — вполне выпуклое, видали мы таких университетских профессоров, жуирующих со студентками.

ИЗОБРАЖАЯ ЖЕРТВУ

Итак, к смертной казни в России-2025 приговаривают исключительно за нравственные и экономические провинности (на уголовные преступления смотрят сквозь пальцы). Сергей Фролов приговорен к ней за сексуальную связь с двадцатилетней «несовершеннолетней» девушкой, влюбленной в него: «на добровольной основе… без применения насилия… по предварительному сговору… с согласия потерпевшей… свою вину признал… вину обвиняемого не признала… по месту работы характеризуется положительно… рассмотрев ходатайство потерпевшей… ходатайство потерпевшей отклонено…» Это слова из приговора к смертной казни. Обжаловать абсурд бесполезно, все уже смирились. Сергей идет оформляться в так называемый комбинат с райским садом (из Босха и других художников) при этой современной гильотине.

Форма спектакля экспериментальна для Праудина. Все, кроме жизни в так называемом комбинате, где в гостиничных условиях Фролов ждет выстрела (параллельно преподавая по зуму), перенесено на длинный-длинный экран, он же — бетонная стенка со следами пуль. Экран на длинной-длинной синей кафельной стойке, напоминающей то ли общественный туалет, то ли что-то другое общественное. Недаром чуть-чуть мерцают (или мерещатся) на экране цветные линии триколора… Выбоины от пуль и брезжащий триколор… Игра живых актеров, находящихся за сценой, транслируется на этот экран крупными планами (прием известен со времен Касторфа). Физически на сцене только Фролов и обслуживающие его молодые охранники комбината Гавриил, Михаил и Никодим (Александр Лапшов, Александр Мамаев, Сергей Трофимов).

О. Берегова (Света, жена).
Фото — архив театра.

Почему экран? Думаю, после приговора живой мир как бы перестает существовать. Повесть Данилова вообще написана для кино: только реплики, никаких комментариев и эмоций, только «обнуленный», неокрашенный действенный ряд: садится — встает — идут, слушает — снимает ботинок. Дан простор для неисчислимого количества интерпретаций, тут режиссеру дана вольная воля решать, что стоит за объективированной фиксацией и за бормотанием действующих лиц. В повести люди абсолютно буднично (и это смешно и страшно) воспринимают приговор, да и приговоренный ходит по городу, пьет виски, прощается с женой так, словно едет в командировку, — и в этом всем штатная покорность нежизни.

В спектакле «нежизнь» перенесена на экран. И на экране как раз необычайно достоверно, подробно, жизненно, почти документально существуют собеседники Фролова (полагаю, Праудин требовал от актеров достоверных наблюдений и отправлял их в краткие экспедиции по банкам, офисам, куда-то там еще…). Священник, жена, психолог, служащие суда и комбината. Видеоряд, которым режиссер Анатолий Праудин никогда активно не пользовался (в это время им пользовались практически все), к тому же смонтированный и совмещенный с заранее снятыми фрагментами, в которых Сергей Петрович иногда видит и себя, сделан Николаем Смирновым виртуозно, эстетски, ритмично. Это монохромное, чуть тонированное авторское кино с вкраплениями видео-«шума» и фрагментами красного (в книге однажды Красная площадь кажется приговоренному герою действительно красной). Актеры Нижегородской драмы, привыкшие к темпераментному развороту, к игре «обнаженным нутром к залу», здесь играют так, как они никогда не играли: емко, убористо, точно, сухо, психологически сложно, они не врут ни одной мышцей лиц на суперкрупных планах, при этом держа в палитре иронию.

Ю. Котов (Сергей), С. Блохин (Отец Павел).
Фото — архив театра.

ЖИВОЙ ТРУП

Ирония — непременная краска и для главного драматического героя.

Первый акт — это про него как явную жертву тоталитарного социального абсурда. Второй — про греховность этой самой жертвы, то есть его. И это важная праудинская тема последних лет: а мы-то сами что? (Так что доля морализаторского проповедничества все-таки остается…)

В повести жена-филолог признается, что когда выходила за него замуж, думала, что Сергей — талант не меньше Хармса, Введенского, Липавского (из этого авторского кармашка Праудин и вытаскивает Хармса, которого весь спектакль, несколько эстрадно красуясь, читает Фролов-Котов). Сергей Петрович нафарширован литературными реминисценциями, он преподает в университете литературу 20–30-х годов, репрессированные писатели от Хармса до Пильняка — его герои. Он и начинает спектакль поменяв кепку на цилиндр, — с рассказа Хармса «Упадание». Праудин точно угадывает сходство хармсовского абсурда со стилистикой абсурдистской прозы Дмитрия Данилова.
«Два человека упали с крыши пятиэтажного дома, новостройки. Кажется, школы. Они съехали по крыше в сидячем положении до самой кромки и тут начали падать. Их падение раньше всех заметила Ида Марковна. Она стояла у окна в противоположном доме и сморкалась в стакан. И вдруг она увидела, что кто-то с крыши противоположного дома начинает падать…»

Ю. Котов (Сергей).
Фото — архив театра.

Конечно, в сюжете повести Данилова просвечивает и «Приглашение на казнь». Даже рецензию тянет так назвать… Но это пошло. Хотя сам герой, наверное, назвал бы ее так. Их с женой жизнь пропитана литературой: она ему — про отношение к смертной казни Гюго, про Марию-Антуанетту, он студентам — про Пильняка. А она — про «Серапионовых братьев».

Фролов, Фролов… Где-то это уже было… А, это «человек из Подольска»! Сережа, Сережа… «Сережа очень тупой». Имя Сережа и фамилия Фролов, видно, для Данилова маркируют среднего российского человека. Или все это — одна отечественная судьба? Но герой спектакля, в основном, — Сергей Петрович, он тут старше, чем в повести, где ему сорок. Юрию Котову, похоже, за пятьдесят. И он тут не средний, он вполне богемный интеллектуал, любимый студентами, все знающий про репрессии и расстрельные приговоры (Праудин разбирается с человеком своего круга). Но никакое знание о прежних репрессиях не облегчает участь. Перед бетонной стеной с оспинами Сашиных пуль аналогии бессмысленны. Каждый день тебя выводят во двор к этой стене, а дальше ты снова живешь сутки. Сутки бессмысленной жизни, в которой неясно — будет оно, завтра, или не будет. Когда психолог Марина говорит Сергею Петровичу, что такая жизнь ничем не отличается от жизни вообще, — это верно: мы живем, особенно сегодня, не зная своего часа, — не только в пределах воли божьей, но в оголтело гуманизированном царстве русской рулетки. И вот кому из россиян не знаком этот липкий страх заложника, социально парализованного законами, страх, который Сергей глушит алкоголем? Редкие волосы герра профессора прилипают к потному лбу (ох уж этот пошло-претенциозный хвост длинных волос, отличающий как бы богемных персон…), мышцы по-бабски дряблеют. И личность Сергея расплывается в нем самом серым киселем. Остается привычка кокетничать с красивыми девушками — психологом, активисткой-волонтершей, но это выглядит уже совсем жалко.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

…Я дошла в тексте до этой строчки в день, когда арестовали режиссерку Женю Беркович. Жизнь вздрогнула очередной раз, но не отменила себя — и в состоянии стрессового столбняка я пошла делать маникюр (ну, ровно как герои повести все время что-то делают…). «Арестовали режиссера и поэта, которого я знаю…» — механически рассказывала я маникюрше. «Значит, есть за что. Разберутся», — отвечала она. «Кто разберется?» «Разберутся. Не просто же так…» — звучал спокойный голос глубинного народа, будто из книжки про советское прошлое…

В общем, подробнее о спектакле я напишу в ближайшем номере. Привет!