Приготовьтесь к лонгриду (а почему, собственно, не сказать — «длинному тексту»?)

На фестивале «Точка доступа» и портале «Летающий критик» (онлайн 23 мая) прошла дискуссия «Критика критики». «Всяко диво на три дня», три дня Сеть обсуждает этот разговор, и это очень хорошо. В продолжение беседы мы, по инициативе коллег, собрали еще несколько мнений по повестке дня прошедшей дискуссии. Был разослан вопросник, и критики разных поколений — Андрей Пронин, Павел Руднев, Марина Дмитревская, Владислава Куприна, Антон Хитров и Алексей Исаев — отвечали на него. Нина Агишева выступила с монологом, он завершает эту коллективную рефлексию на поставленные вопросы. Мнения разные, объем собрался большой…

1. На дискуссии были подняты вопросы новой критической оптики: феминистской, постколониальной, инклюзивной, даже медицинской (человек с определенным диагнозом позиционирует свою болезнь как специальную оптику). Как вам кажется, дает ли это что-то новое и дополнительное в анализе художественного текста, меняет ли язык описания предмета? Что дает вам самоидентификация автора?

Андрей Пронин (Сразу хочу оговориться: при всем моем уважении к создательницам сайта «Летающий критик» дискуссию я не смотрел, у меня сейчас идет фестиваль, и времени нет. Вообще не очень люблю дискуссии о текущем состоянии критики: они всегда чреваты какими-то кухонными разборками. По той же причине цейтнота отвечаю конспективно и рублено.)

И дает, и меняет. Вот в чем я совершенно согласен с Марией Кувшиновой, так в том, что нашу оптику отчасти повредили 1990-е. И «постколониальный» дискурс нам был знаком под видом «интернационализма», и феминистский. «Я — женщина» было крупно написано на фасаде Театра Ленсовета в Ленинграде в середине 1980-х по случаю премьеры аналогичного спектакля. Тогда все эти приличия входили в набор «интеллигентного» человека. Потом выяснилось, что интеллигентным быть неприкольно, а прикольно — карты, деньги, два ствола. Так что сегодня мы не открыли Америку, а возвращаемся к слегка подзабытым нормам приличия. Тут важно не перехлестнуть, не вернуться заодно к Шуре из бухгалтерии, потрясающей пачкой чужих любовных писем в благородных целях общественного нормирования.

Та же феминистская оптика, например, сулит нам прекрасные открытия в творчестве Островского. И да, ставить мизогинные «Укрощение строптивой» и «Восемь любящих женщин» на голубом глазу, без режиссерского комментария, сегодня нельзя, некрасиво, и критика на это должна указывать. Но если кто вдруг поставит, а критик не укажет, я не буду журить этого критика, плевать ему вслед и требовать его уволить. Потому что оптика оптикой, и каждый выбирает те диоптрии, с которыми лучше видно, а вот воспитывать взрослых людей — это не ко мне, это в бухгалтерию, к вышеозначенной Шуре.

Если феминистская оптика расширяет и уточняет, если она дает нам лучше понять, что в произведении удалось, а что вышло бездарно, она может и усилить, и обогатить критический текст. Но если это какие-то схоластические горе-откровения типа «пьеса Гоголя „Игроки“ мизогинная, так как в ней нет женских персонажей», я бы предпочел такого не читать. Но каждый пишет, как он слышит, и каждый редактирует, как считает нужным и как принято в его издании. Кстати, сейчас немало возможностей обнародовать любой текст и без редактуры.

А вот чего я опасаюсь, так того, что самоидентификация автора даст мне текст про автора, а не про рецензируемое произведение. Такого и без всякой дополнительной оптики в театральной критике предостаточно. А хочется из статьи видеть не автора, а спектакль. Почему и считаю королевой критики критику описательную, способную в коротких словах передать максимум информации о происходившем на сцене. Отчасти об этом и ответ Марии Кувшиновой Алексея Гусева: честно и подробно, по-настоящему хорошо написанная рецензия сама расставляет акценты, как бы автор ни пытался их скорректировать.

Самый вероятный прогноз — слишком назойливое внедрение специальной оптики будет уводить критику либо в веселую область публицистики, либо в скучноватые social studies.

Павел Руднев Это законно и даже очень хорошо. Я всячески за междисциплинарность и диалог. Мы же давно используем, скажем, психоаналитический, герменевтический или структуралистский инструментарий в отношении театра. С чем больших точек зрения к театру подойти, тем интереснее жить. Я горячо симпатизирую феминизму и тем более постколониальной этике и часто сам употребляю какие-то аргументы из этой оптики. Это крайне интересно и действительно по-настоящему ново, за этим будущее. Другое дело, что все-таки основой анализа театра и драмы для театроведа не могут не быть теория драмы, философия театра, наша театроведческая наука, опора на историю мирового театра. Все-таки это база, это тот язык, на котором мы разговариваем вместе с режиссером, артистами, драматургами. Важно, чтобы нас понимали, критик должен быть понятным. А так — любое высказывание развивает театр.

Марина Дмитревская Критика в разные исторические периоды разделялась, как известно, на направления. Разговоры про новую оптику, связанную не с инструментарием эстетического анализа, а с некими темами и идеологическими установками, мне кажется, тихо-тихо возвращают нас на позиции существования народнической, марксистской критики, затем к РАППУ, к критике советской, где идеологическая оптика творила чудеса искажения… Вообще, как только разговор заходит о теме произведения, а не об искусстве, как только тематическое задвигает художественное, а актуальное подменяет образное, так сразу это оказывается для меня не про театр. Да, критика может быть публицистической, эстетической, социологической, органической, она должна быть многожанровой, но это всегда — текст. Если спектакль пропитан антиколониальной повесткой, но сделан бездарно, — что мне до этой повестки? Это вредит и повестке, и искусству. Если статья имеет феминистскую оптику, но эта оптика застит автору глаза, а текст переваливается с кочки на кочку и не отражает спектакль, зачем мне эта оптика? Проходили, плавали, знаем. Как-то странно и печально, что это все возвращается, что лозунги подменяют текст, анализ, художество.

Я всегда считала, что позиция — неотъемлемая часть критики, уж в отсутствии позиции меня, кажется, упрекнуть трудно, да и великое Белинского «социальность — или смерть!» мне близко всю жизнь. Но ведь позицию и оптику нельзя сколотить из досок или трендовых пазлов, оптику невозможно привинтить к глазам, это дело органическое, она — в глазах смотрящего, она выражает его личность. И чем более универсальна личность — тем универсальнее и объемнее подход к спектаклю. Свобода! Личность критика всегда определяла все, а идейная оптика — это прямой путь к советским газетам. И почему молодые люди загоняют себя в прокрустово ложе неких «оптик», не являющихся инструментами художественного анализа, мне непонятно. Ну, а что касается обнародования в виде оптики, например, своего диагноза, как советовал в дискуссии один молодой человек, — это совсем бред. Страдая диареей, мы через эти ощущения смотрим спектакль?

Владислава Куприна За всем, что так пристально нынче обсуждают, стоит потаенный какой-то эсхатологический ужас. От вежливого и чересчур уж осторожного «новая критическая оптика» до «слава богу, это не феминизм». Как будто феминистская оптика идет в комплекте с отрядом яростных фемок, вооруженных лазерными мечами, которые быстро сейчас порубят все наше мифологическое, метафизическое, универсальное и предъявят каренинскому паровозу обвинения в абьюзе (а заодно и духу святому).

Такой выворот очень на руку всем поборникам классической аксиологии. Адвокаты универсальных ценностей должны все же рано или поздно сообразить, что за универсальным часто стоит патриархальное. Как бы далеко и неприятно не вели следствия такого отождествления.

Думается, что, несмотря на самые разные причины, заставляющие людей так не доверять фемоптике, у всех причин вырисовывается более-менее общий паттерн. Фемоптика (как и любая из прочих новых) приходит в язык критики из языка социологии и политики и, встраиваясь в него, приносит с собой не просто новые отмычки, но целый мир с новыми замками, дверями, дворцами и тюрьмами. Ясно, что формалистский, скажем, критический метод или структуралистский возникают в применение и очень строго для того или иного искусства. Оно рождает адекватный себе критический язык. Но современность этот закон переигрывает: теперь социальное входит в художественное, его не спрашивая, и предъявляет ему свою шкалу ценностей. Это так и пугает, и вопрос на самом деле звучит следующим образом: не надо ли нам выстроить гарнизоны и оберегать наше несчастное художественное от социального?

В сегодняшнем социально ориентированном мире игнорировать социальное по меньшей мере высокомерно и наивно.

Новая оптика должна и может привносить дополнительное измерение, высвечивать в тексте, о котором пишешь, сиюминутное, сегодняшнее, изменяемое, приносить шум улицы. Другими словами — ситуационное и контекстуальное.

Давайте еще вспомним, что один из интереснейших европейских режиссеров пришел в театр из социологии.

Антон Хитров Я не верю в нейтральный взгляд на искусство. Каждый судит с высоты своего опыта. Когда о театре, литературе, кино говорят люди с разным бэкграундом, это по-любому интереснее. Есть такой сайт — kanobu, там пишут о видеоиграх и в принципе о поп-культуре. Раньше для него писал кинокритик Александр Трофимов, его мало кто знает среди моих знакомых. Трофимов по основной специальности сценарист, и к фильмам у него подход такой: чему я как автор могу научиться на этом примере? Поверьте, это совершенно иной взгляд на популярное кино, чем у большинства обозревателей. Не более точный, не более глубокий — просто другой. Короче, любая непривычная оптика — это круто.

Алексей Исаев Любая оптика — это опыт политической тирании с навязанной идеологией. В этом горниле способны погибнуть очень многие художественные явления. Мы же не первый год живем, у нас за плечами исторически большая практика и «дегенеративной живописи», и «бульдозерных выставок». А чем «новая оптика» результативно лучше? Те же грабли, только поновее. Та же кривая переоценка ценностей. Когда мне говорят, например, о фемоптике как о новом механизме распределения общественных интересов, я все время вспоминаю киносериал японского режиссера Ёдзи Ямады «Мужчине живется трудно», в котором главный герой ничего не имел и был никем, но при этом стал одним из самых успешных персонажей японского кино. Секрет в том, что как только он задумывался о своей самоидентификации, то сразу же попадал в нелепые ситуации. Не важно, кто ты, важно, что и как ты делаешь.

2. Молодые твердят о существовании критических элит, занявших некие «пьедесталы», распределяющих блага, «держащих поляну» и не дающих им дорогу. Что скажете по этому поводу?

Андрей Пронин Проблема с карьерой в общем была всегда, москвичи все те же, но квартирный вопрос обострился до безобразия. Каждый год институты выпускают театроведов, а изданий, регулярно пишущих о театре, в стране остались считаные единицы. (Некоторые из этих изданий, кстати, предпочитают работать именно с молодыми авторами.) Почему истребление отделов культуры стало в нашей стране в последние двадцать лет господствующим трендом, почему так деградировала наша пресса в целом? Это вопрос, наверное, к государственной культурной политике. Кого именно можно назвать элитами, когда заработать критикой на жизнь в России давно уже невозможно? Когда-то молодые авторы создали «ПТЖ». Создать сегодня собственный сайт (как тот же Kimkibabaduk Марии Кувшиновой и Татьяны Шороховой) или влог в YouTube (как Павел Руднев) значительно проще, чем бумажный журнал. Никакого разрешения элит на это не надо. Те, кто хочет перенять какой-то символический капитал (другого нет) у предшественников, наверное, должны с ними сотрудничать и учиться у них. Те, кто не хочет, не должны. А что еще?

Жизнь тяжела и несправедлива, я в молодости работал уборщиком, продавцом, лодочником, клерком, учителем в средней школе. Прежде чем мне дали опубликовать первую маленькую заметку, два года служил в редакции корректором. Искренне желаю всем молодым, чтобы им было проще. А еще желаю поменьше эйджизма, есть, знаете ли, еще и такая оптика. И вот этот прекрасный мыслительный конструкт, что никого старше сорока лет на работу брать нельзя, а пусть они все лучше скорее передохнут и не мешают нам строить новую Россию, — он тоже из 90-х, жив и торжествует в новом поколении. Развивая тему элит, коррупции и прочего, избегайте, пожалуйста, эйджизма, лукизма, мизогинии, фэтфобии и всяких прочих абьюзивных и обесценивающих практик.

Павел Руднев Мне трудно это понять. Как можно кому-то не давать дорогу в эпоху интернета? Все, что имеют опытные критики, родилось через авторитет, который порождают их высказывания и статьи, длительное и честное существование в профессии. Именно поэтому критиков приглашают в театры, на фестивали, в лекторы, к дискуссиям. Поэтому зарабатывание авторитета — в руках любого думающего о театре, будь то профи, будь то дилетант. Авторитет зарабатывается годами, десятилетиями, а теряется за один неосторожный шаг.

Легче всего говорить про себя. Если кто-то считает, что я — часть критической элиты, то я скажу. Я не чиновник, у меня в руках нет никакого административного ресурса, я не занимаю никаких постов, надо мной нет никаких родственных или властных покровителей. Поэтому я не понимаю, каким образом мое существование может кому-то переходить дорогу. Каков конкретно механизм зажимания? Я не заказываю статей, не распределяю места в каких-то синекурах, не распределяю льготы и привилегии. Я не звоню в театр и не говорю: «Эй, возьмите меня, а не Антона Хитрова, потому что Хитров — плохой». Хитров — хороший. Я работаю на спрос. Я сам живу довольно непросто, не буду уточнять подробности. О какой элите и каких привилегиях идет речь? Я работаю потому, что мне кто-то доверяет. Я могу только извиниться за факт собственного существования: ну, извините, что я живу, занимаю чье-то место.

Вообще мне всегда казалось, что теория заговора — это первая стадия паранойи. Трудно понять, как можно спорить с институтом доверия. Мы все работаем на доверии от художника. Скажем, меня не звали никогда ни на какие активности «Точки доступа», это для меня не означает, что меня выдавливают и против меня плетут козни. Я понимаю, что нужен не всем и не всякий раз. Это нормально.

Марина Дмитревская Про какие-то пьедесталы и привилегии — это вообще какой-то бред. Вот стою я тут перед вами, простая русская баба, в Вологде родившаяся, и не понимаю, что за привилегия и пьедестал бесконечно пахать, учить, издавать, искать деньги, редактировать, свету белого не видеть и получать как главред 14 000 рублей. Я не понимаю тоже про позицию «девушек из народа», высказанную на дискуссии; позиция Елены Ковальской кажется мне не вполне приличной (типа, мы не московские, так мы от лица почвы…). А кто вообще тут изначально столичный? Смелянский? Давыдова? Я? Аркус? Продолжать список?..

Всю свою жизнь я помогаю молодым. Всю. «Из народа» они или нет — без разницы. Они — мои студенты, и сидели на этой дискуссии про элиты и ангажированность. «ПТЖ» поставил их на ноги. Вот — поставил. И не только их. Те, что называют себя учениками, уходят, предают, возвращаются, борются. Это жизнь. Тяжелая. Но так написано про учеников в главной книге. Но я помогаю встать на ноги следующим. Молодежные номера, поддержка молодой режиссуры… Да это просто бесстыдство — кому-то говорить, что молодые у нас позабыты-позаброшены. А вот эйджизм я вполне чувствую.

Разговор про «элиты» и влияния — вообще-то с бородой. Поскольку с молодых лет я писала только то, что считала нужным, и не глядела на авторитеты (как там писал Некрасов? «И он пришел, плебей безвестный, не пощадил он…» — и далее по тексту), много лет меня спрашивали, кто за мной стоит. Я отвечала: «За мной стоит сын Митя». Никогда спина не была прикрыта никем и ничем. И разговоры про элиты и пьедесталы просто оскорбительны, и зря этот разговор профессионалы поддерживают.

Владислава Куприна Критика не обязана обслуживать самомнение режиссеров, не обязана нести им премии в зубах и зрителей на плечах. Критика так же самостоятельна, как и любая другая художественная рефлексия мира вокруг. А насчет того, что твердят молодые: их ресентимент — им с ним и разбираться.

Антон Хитров Кто твердит? Я такого не слышал. Элиту критикуют, но за что-то другое, кажется. Лично мне никто из коллег никогда не мешал, хотя я вроде молодой. На самом деле часто даже помогали. Мне грех жаловаться, у меня все хорошо.

Алексей Исаев Никаких элит нет, есть качество текста, способность автора менять его под формат издания и индивидуальность суждения. Редакция «ПТЖ», например, находится в постоянном поиске новых авторов. Так что все дороги открыты.

3. Был высказан тезис о невозможности художественного суждения в случае, когда известно о нарушении создателями социальной (нарушение трудового кодекса) и этической нормы в процессе создания произведения. Ваше мнение?

Андрей Пронин Я не вижу никаких точек пересечения художественной реальности и трудового кодекса. Все это — не предмет критики. Критик имеет дело с произведением, а не с его создателем. Если какой-то критик испытывает острую невозможность суждения, пусть молчит. Сейчас, когда почти не осталось ежедневных газет, заказывающих срочные тексты, такое молчание никому не навредит. Для остального есть правоохранительные органы, есть другие газетные разделы, есть возможность не здороваться и не подавать руки.

Павел Руднев Очень понимаю. Сам перестал интересоваться Павленским, когда он избил человека. Искусство, которое говорит о государственном терроре, тем более не может быть репрессивным, насильственным в быту и в своих приемах. То же касается и критиков.

Марина Дмитревская Много кому в жизни не подаю руки. Категорически. Десятилетиями. Этика для меня — практически все. Но, ребята, законы творчества таковы, что гений и злодейство вещи глубоко совместные, механизмы создания настоящего искусства темны и разнообразны, и знать закулисную подоплеку мы не должны. Кто с кем спал и что делал Бергман со своими женщинами, нажив полтора десятка детей, — нас не должно интересовать на фоне «Персоны». Стихи растут из сора, как бы нам ни хотелось чернозема. И не надо этот сор выносить из изб и отрицать Полански как художника. Художник — урод по определению, природная аномалия, а вы к нему хотите трудовой кодекс применять и правила пионера Пети? Глупость какая-то…

Владислава Куприна Это всегда личный экзистенциальный выбор и личная этическая ответственность. Директив не будет.

Антон Хитров Некоторые поступки заслуживают бойкота. Не уверен, что нарушение трудового кодекса к ним относится.

Алексей Исаев Это все равно, что не слушать, к примеру, блюз просто за то, что едва ли не большая половина его представителей отбывала тюремное заключение за крайне сомнительные с точки зрения этики действия. Или, например, не смотреть хорошее кино. Будет ли нам интересен «Апокалипсис сегодня», если мы узнаем, что Коппола платил филиппинским рабочим, возводившим декорации, всего несколько баксов в сутки? А «Последнее танго в Париже» — когда узнаем, что Бертолуччи вместе с Брандо вынудили Марию Шнайдер сняться в неприятной для нее сцене? А фильмы «русского Вайнштейна» Пырьева, который не пропускал мимо себя ни одной юбки? Да и надо ли сдать в утиль «Криминальное чтиво» только потому, что его продюсировал Харви? Этот список можно множить. Бергман, Куросава, Кубрик, Тарковский, Полански, Хичкок, Триер. Все они слыли или слывут деспотами и тиранами, оказывавшими психологическое или сексуальное давление на подопечных. Но надо ли сжечь все их фильмы? Стали ли теперь созданные всеми этими авторами произведения менее художественными? Все это несерьезно и дико. А если учесть, что мир до сих пор потряхивает от мощной эстетической составляющей их работ, то ответ вполне очевиден.

4. Говорят, не нужна профессиональная критика, ее инструментарий устарел, мнение дилетантов или «смежников» важнее. Ваше мнение?

Андрей Пронин В нашем критическом цеху, кстати, очень много смежников… Никакого принципиально нового инструментария для работы со спектаклем (не для эссе на отвлеченные темы, связанные с театром) я не знаю. Зато знаю, что некоторые читатели и многие театры желают читать именно профессиональную критику. Историю театра все равно кто-то должен писать (никакого там видео не сохранится, не мечтайте, а если и сохранится, никто не будет его смотреть), здорово, если ее будут писать те, кто хотя бы знаком с предшествующей его историей.

Павел Руднев Это вопрос к потребителю театральной критики, а не ко мне. Мои методы могут устареть, вполне допускаю. Я же старею. Но у меня есть своя аудитория, мое поколение, и под баян люди тоже танцуют. Если мой инструментарий устарел безнадежно, то, видимо, мною и моими высказываниями не должны интересоваться, не должны просить прочесть лекции, написать что-то, выступить. Тогда я пойму: я устарел окончательно. Но пока этого не происходит. Дилетанты и смежники пусть будут, часто это очень интересно. Например, с огромной радостью читаю Inner Immigrant, и вижу, как растет мастерство этого в прошлом дилетанта. А растет оно только потому, что автор принимает ответственность за театр, за все, что в нем происходит, с уважением относится к своим коллегам и к спектаклям, понимает ткань театра, вглядывается в процессы, читает, смотрит разное. Необычайно интересно общаться со смежниками, я только за и сам активно ищу таких пересечений. За исключением одного случая: когда смежник и дилетант нарушает этические запреты. Понимать искусство можно только при уважении к нему и к людям, которые его делают. Понимание и уважение — это однокоренные слова.

Марина Дмитревская Все это опять какой-то возврат к тезисам об управлении государством кухарками. Главным ругательством моих учителей было «снобизм» и «дилетантизм». Ненавижу и то, и другое. Давайте сравним с медициной. А критик ведь тоже дает условную «клятву Гиппократа», всю жизнь ставит диагнозы и видит путь лечения.

Владислава Куприна Так говорят именно потому, что на дворе — великое переселение оптик.

Смежники потому и хороши, что устанавливают новый топос. Но им не хватает инструментария для критики художественной. Мои два глаза хороши потому, что бинокулярное зрение дополняет то, что мы видим новым измерением — глубиной.

Конечно, нужна профессиональная критика, которая только и может включить смежные области без того, чтобы потерять ось. Без профессиональной критики не будет и никаких смежных областей, все, что мы так любим в междисциплинарности, все обаяние периферии оплачено наличием центра.

Антон Хитров Что значит «профессиональная критика»? Наверное, это та, которая приносит автору доход. Других критериев я придумать не могу. Не по диплому же судить. Вы спрашиваете, чье мнение важнее — профессионала или любителя? Повторю ответ на первый вопрос: интереснее, когда об искусстве пишут люди с разными бэкграундами. Не только с бэкграундом театроведческого факультета.

Алексей Исаев Так могут говорить только дилетанты или «смежники». Инструментарий профессиональной критики постоянно обновляется вместе с языком театра. Театр post, Rimini Protokol, Кэти Митчелл уже давно описаны. Странно этого не видеть.

5. Согласны ли вы с тем, что критика игнорирует некую новую реальность современного театра, что важные новаторские процессы остаются вне поля ее зрения, что она не успевает за теми системными переменами, которые происходят?

Андрей Пронин Не согласен, но рад буду, если ошибусь. Я боюсь немножечко другого — что критика в ее нынешнем состоянии несколько оторвалась от зрителя. Мы совсем перестали писать о бульварном театре — нас не гонит туда строгий редактор. Мы иногда воспеваем спектакли, идущие при пустых залах. «Важные новаторские процессы», никому не нужные, могут привести к очень неприятным системным переменам.

Павел Руднев Без конкретных деталей мне трудно говорить. О чем именно идет речь? Опять же, трудно говорить, не опираясь на свой опыт. Я стараюсь смотреть абсолютно все, я смотрю 240–260 спектаклей в сезон, физически больше смотреть живьем не могу. Многое компенсирую через видео. Я считаю себя довольно осведомленным, работоспособным и неравнодушным к разным формам театра человеком. Но, конечно же, что-то пропускаю, кроме того — не могу писать о каждом спектакле, не успеваю при всей энергичности моего существования. Сейчас мы столкнулись в столицах с проблемой театрального перепроизводства, и физически увидеть все невозможно. Хотя я лично очень хочу и стремлюсь к этому. Иногда это проблема привлечения внимания — можно пригласить, прислать релиз, просто дать информацию. С радостью посмотрю и выскажусь. Критик приходит туда, куда его зовут. Если во мне нет потребности, то я не прихожу. Я прекрасно понимаю, что я нужен не всем. Меня это абсолютно удовлетворяет.

Претензии к «Золотой Маске» весьма комического свойства: ведь абсолютно ясно, что именно благодаря этому форуму внеформатный неконвенциональный театр стал моден. Хотя мне показалась довольно интересной мысль о том, что невозможно выстраивать иерархию в мире, где нет никакой иерархии. Эту претензию принимаю и разделяю, но это вступает в противоречие с желанием чиновников, спонсоров. Всем нужна церемония, на которую я, например, никогда не хожу. Кроме того, от критиков ведь часто ждут рекомендаций, а это неизбежно выстраивает иерархию.

Марина Дмитревская Знаете, новая реальность так часто скудна, элементарна, неумна и инфантильна, что уши вянут и мозг сохнет. Конструкцию из двух палок на площадке молодняка не каждому хочется анализировать. Но уверяю вас — ничего из стоящего «ПТЖ» не пропустил, и даже на любые две палки находится свой любитель. Ну, а если не находится — значит неинтересно, и надо уметь это принять. Знаете, психологический театр в его остаточных явлениях больше обойден критикой, чем прыганья в наушниках, бродилки-ходилки и великое искусство монитора. Потому что попрыгать в наушниках и потом про это написать проще, чем сесть, подумать… Как-то так.

Владислава Куприна В театре все происходит так медленно, что не успеть — невозможно. А кто не успевает — просто не хочет этим заниматься, что, впрочем, не преступление.

Антон Хитров Какую новую реальность? Шутка. Нет, не согласен. Хотя, может, я просто чего-то не догоняю.

Алексей Исаев Перед ответом на этот вопрос я пролистал тексты, которые выходили в блоге «ПТЖ» в карантинное время: все заметные явления зарождающегося цифрового театра там описаны. А о нем пока еще толком даже никто не начал говорить. Есть явная попытка описать увиденное, чтобы, накопив критическую массу, в ближайшем будущем осознать его. Ждать осталось недолго, я уверен в этом. Так что никакого игнора.

6. Что вы думаете об активизме в театре: что это сегодня? Может ли критика рассматривать политическую, идеологическую составляющую спектакля как приоритетную?

Андрей Пронин Если спектакль задуман как арт-активистский, конечно, его идейная составляющая не менее важна, чем художественная. Тут, кстати, повод для сотрудничества практиков и критиков, которые могут помочь с разработкой идейной базы спектакля. Спектакль как зона обсуждения какой-то социальной проблемы — почему нет?

Павел Руднев Нет. Приоритетна для искусства эстетическая функция, все остальные побочные. Активизм в театре или за его пределами — это прекрасно. Чем больше осознанности, тем лучше.

Марина Дмитревская Мне кажется, активизм хорош в жизни: бабушкам помогать, руку помощи протягивать, не игнорировать свои социальные права. Борясь когда-то за ДВС и отходив в суды пару лет, я вполне реального активизма хлебнула, но с театром он никак не соприкасается. Вот бы создать движение критиков-активистов за хорошо написанный текст! Тут бы я стала активисткой. А вообще на этот вопрос я уже ответила выше.

Владислава Куприна Если она является приоритетной для спектакля — конечно, может. Даже, в каком-то смысле, обязана. Единственное вообще, что можно требовать от критика, — это внимательность. И если спектакль (или текст) говорит о социальном как приоритетном, а критика в упор этого социального не видит и, обкрадывая спектакль (или текст), надстраивает свое Универсальное и Всеобщее, — то здесь уже есть состав преступления. Насчет активизма — он везде активизим. Хоть в театре, хоть на Красной площади. Мне интересно.

Антон Хитров Иногда театральный опыт помогает нам понять нечто важное о нашей роли в обществе. Я говорю о спектаклях-тестах, где зрители становятся главными героями. Хороший пример — «Игрушки» группы Signa, по сути, проверка на толерантность к насилию. Вот это и есть активизм в театре. В таких работах нельзя отделить социальную составляющую от художественной: не будет мастерства — не родится социального смысла. А когда люди просто высказывают со сцены прогрессивные мысли — это неинтересно. С этим лучше куда-нибудь на YouTube, так будет эффективнее.

Алексей Исаев Не может. Любой авторский спектакль, так или иначе затрагивающий тему современного общества, является проявлением театрального активизма, поскольку является театром общественного воздействия. В этом смысле спектакли Театра. doc ничем не отличаются от спектаклей Юрия Бутусова. Спектакль «Человек = Человек» не менее значимое событие, чем «150 причин не защищать Родину». Но и в том, и в другом случае идеология становилась результатом художественного воздействия. Как говорил Жан-Люк Годар, политические фильмы и фильмы, сделанные политически, «принадлежат к двум противоположным концепциям мира».

7. Какие реальные проблемы, как вам кажется, переживает сейчас театральная критика?

Андрей Пронин Стали меньше писать, поэтому нет широкой палитры мнений, многоголосья. Стали сумбурнее писать, потому что все заняты параллельной работой. Когда пишешь раз в два месяца, сложнее тянуть какой-то сквозной сюжет, сложнее рефлексировать контекст. Но есть и плюсы: мне кажется, наша критика в последние годы стала элегантнее по тону, доброжелательнее, меньше фельетона — больше конструктива.

Павел Руднев Самая главная проблема — низкий уровень гонораров за написание статей и книг. Когда ты выживаешь, приходится выбирать, что делать. Я хотел бы в идеале постоянно писать, не вылезать из-за письменного стола, из архивов и библиотек. Это моя мечта. Но на написание статей не проживешь, когда у тебя семейные обязательства и трое детей.

Исчезновение множества СМИ и вакансий в них для критиков обернулось следующей проблемой: критик на самом деле работает на театральное будущее, на общий культурный контекст, но труд его оплачивается, как правило, конкретным театром, фестивалем. И этот театр требует обслуживания только себя. У меня в МХТ (при разных руководителях) возникали такие проблемы: почему ты работаешь в театре и не пишешь о нем? Я пояснял: я считаю этически невозможным писать рецензии на спектакли, к производству которых имею отношение (этому принципу я следую, невзирая на опыт Павла Маркова и Анатолия Смелянского). А театру это непонятно, возникает напряжение, конфликт. Это стыдно, глупо и унизительно. Но а где же мне еще работать? Кто будет кормить мою семью?

Слабая развитость сектора истории театра, отсутствие поддержки глобальных исследований, слабая связь истории театра и реактивной театральной критики, слабое развитие философии театра и теории театра.

Марина Дмитревская Пишут неярко, не выделывают тексты… Все наспех, на коленке. Очень много «бутербродных критиков», много тех, кто «рад порадеть родному человечку». Мало вижу смелости, независимости, свободы. И как часто человек устно говорит о спектакле одно, а пишет совершенно другое! Днем с огнем не найти автора, который не боялся бы испортить отношения с театром и режиссером. В этом смысле моя жизнь не удалась: десятилетия «активизма» и борьбы за независимую и свободную критику не дали результата. Сейчас ситуация куда хуже, чем та, что была в моей молодости, а ту хотелось изменить, ради этого и был создан «ПТЖ».

Владислава Куприна Упорное нежелание признавать за собой самостоятельности. Критика зачастую довольствуется лакейской ролью, которую ей навязывают.

Но критик вправе писать как ему угодно, выбирать по собственному произволу любого адресата. Критический текст — это продуцирование смыслов и размышление о мире, как и у «художника», только не на материале мира, а опосредованно, включая в рассуждение еще и фигуру творящего.

Из приятного — меня очень воодушевляют театральные споры и критическая ругань последнего времени. Обманываться тоже не стоит, не везде, где шумно — жизнь, но все же нынешняя часто нелицеприятная и нервная движуха куда как лучше информационного штиля.

Антон Хитров Можно я просто скопирую сюда свой недавний пост? «Я мечтаю о театральной критике, которая обещает читателю приключение — интеллектуальное и эстетическое, — а не внушает ему чувство превосходства над кем бы то ни было: над людьми, которые не ходят в театр, над людьми, которые ходят в неправильный театр, или над людьми, не читавшими Эрику Фишер-Лихте. О критике, адресованной живым людям, а не вечности или будущим историкам театра. О критике, которая собирает столько же просмотров, как тексты о сериалах и голливудских франшизах. О критике, которую можно продавать за деньги. И да, конечно, я мечтаю о критике, для которой театр — часть общественной жизни, а не что-то отдельное. В принципе, это все, а остальные проблемы отрасли, по-моему, высосаны из пальца. Короче, хорошая рецензия похожа на тортик».

Алексей Исаев Критика становится комплиментарной. Увы, но все чаще и чаще я слышу подобные этому высказывания: «Спектакль плохой, но писать я про него не буду, потому что меня потом не пустят в этот театр». Когда критик начинает заботиться о своей зоне комфорта больше, чем о профессии, это выглядит, как минимум, малопривлекательно с профессиональной точки зрения.

Нина Агишева Начну с того, что более чем четырехчасовую дискуссию о критике я выслушала с интересом и совершенно не разделяю мнения тех, кто называет ее участников «бесенятами» и «хунвейбинами». Треплевы во все времена быстро превращаются в Аркадиных и забывают бессмертное ибсеновское «юность — это возмездие». Ненавижу высокомерие и оскорбительный тон — как с одной, так и с другой стороны. Что вовсе не означает, что я согласна со многими заявлениями, которые на дискуссии прозвучали.

Да, за новой критикой всегда стоит новый театр, без него она вообще теряет право на существование. Но нельзя не видеть, как кардинально меняется сегодня театральный ландшафт. И, может быть, сегодня разглядеть новый театр гораздо труднее, чем нам в свое время было увидеть новаторство Петрушевской в семидесятые или Жолдака в девяностые. Оптика меняется, хотим мы того или нет. Критики моего поколения всю жизнь бежали какой бы то ни было идеологии, справедливо усматривая в ней оковы для всего талантливого и свободного в искусстве. Но понятия идеологического и политического сегодня вовсе не те, что были раньше. Приведу пример: дочка моей близкой подруги, интеллектуалка, живущая в Лондоне, категорически отказывается покупать одежду, сшитую в Азии в условиях рабского труда. Раньше, во время тотального советского дефицита, такое бы никому и в голову не пришло. Поэтому вопросы о нарушении создателями социальной и этической нормы в принципе правомерны, не надо только доводить ситуацию до абсурда.

Что я имею в виду? Вот мне, например, категорически не понравилось показанное на последнем NETе представление «Игрушки» датчанки Сигны Серенсен-Кестлер. Не знаю, было ли там насилие над участницами (как и в случае с ДАУ, создатели говорят, что все было добровольно), но эксперимент надо мной как зрителем показался отвратительным. Однако я благодарна кураторам фестиваля за возможность увидеть и испытать на себе реалию современного западного театра (и уж конечно не собираюсь писать в оргкомитет письма). Хотя мне и не хватило серьезного критического анализа данного эксперимента, затерявшегося в привычном славословии.

И здесь возникает серьезная, на мой взгляд, проблема современной театральной критики — полное отсутствие критики как таковой, отсутствие строгого, нелицеприятного разбора спектаклей. Этот жанр просто умер. Половина коллег работает в театрах и не имеет на такое морального права. Другие боятся, что после отрицательного мнения их в театры и на фестивали не позовут. Третьи обременены дружескими связями. В результате моя лента в фб и сетевые медиа полны восторженных отзывов, от которых действительно уже тошнит. И здесь человек с новой оптикой, будь она феминисткая, медицинская или какая угодно еще, или дилетант, или «смежник» мне лично интересен.

Об активизме. Возьму на себя смелость сказать, что всю жизнь я как раз и была «эмансипированным зрителем» согласно Рансьеру, на которого так любят сегодня ссылаться. Потому что всегда хотела именно познавать — мир, себя — и только для этого и ходила в театр, и любила его. А вот со второй частью его тезиса — зритель должен действовать — сложнее. Мне лично трудно переступить рампу, в то время как новые театральные формы сегодня активно вовлекают зрителя в процесс создания спектакля. На то множество объективных причин: недостаток действия и поступков в жизни (все глядят в экран и существуют там), известный инфантилизм поколения с его страстью к геймификации. Вот тут и нужны новые авторы, чтобы описать и объяснить этот процесс, — пока я их почти не вижу, хотя жадно читаю ту же syg. ma.

Об элитизме. Увы, он был во все времена. Одна из участниц дискуссии сетовала на то, сколько девушек-кинокритиков ушли из профессии, — я могу составить список своих однокурсников, которые были гораздо талантливее меня и решительно никак не состоялись. Во все времена тут нужно везение и умение добиваться своего. Ну и еще любовь — бескорыстная любовь к театру и своему делу, которая не ждет вознаграждений. Мне было очевидно, что многие участники дискуссии, которую тактично вела Кристина Матвиенко, как раз этим качеством и обладают, и это было прекрасно. Кстати, если говорить о модном сейчас квотировании, то в профессии театроведа пора отстаивать права мужчин — их там ничтожно мало.

Есть еще одна проблема: сегодня звучит много деклараций и мало подлинных артефактов, их подтверждающих. Я прочла уже километры текстов о феминистской и активистской повестке — и увидела на последней «Маске плюс» чудовищно слабый питерский спектакль «TOPGIRLS» на эту тему. Невольно вспомнила «Мадам Бовари» Жолдака, ее почти исчерпавшую.

И да, я по-прежнему буду ходить на те перформансы и лабораторные театральные эксперименты, которые мне далеко не всегда понятны и интересны. Потому что там все равно та самая чеховская «новая жизнь». И заметить ее — это проблема критики, а не практиков театра.