Переписка Марины Дмитревской и Алексея Исаева

«Материнское сердце».
БДТ им. Г. А. Товстоногова.
Режиссер Андрей Могучий, сценография и костюмы Александра Шишкина.

А. Исаев — М. Дмитревской

Доброй ночи, Марина Юрьевна!

Не знаю, как Вы, но я после просмотра спектакля Андрея Могучего «Материнское сердце» испытал чувство какой-то острой зрительской досады, словно меня пригласили на яркий разрекламированный аттракцион, но в итоге показали не «шар смелости», где мотоциклисты едут по кругу, нарушая все мыслимые законы гравитации, и даже не посадили на заднее сиденье мотоцикла «Урал», на котором на протяжении всего спектакля едет героиня Нины Усатовой, а определили в люльку, что всегда считалось чем-то стыдным и неловким (никто из пацанов никогда не садился в люльку — засмеют же потом, то ли дело на заднее сиденье, это всегда было почетно и престижно). Но постараюсь быть последовательным и идти от общего к частному.

Н. Усатова (Авдотья Громова).
Фото — Стас Левшин.

Конечно же, и это нужно сказать сразу, невозможно не увидеть всю мощь и визуальную силу постановочного решения Александра Шишкина и эпический уровень (так сказано в программке) «страшных сказок» Андрея Могучего, которые выросли из рассказов Василия Шукшина и превратились в своеобразные исповедные росписи, по которым можно многое узнать о генеалогии русского человека. Здесь и пьяница, и непутевый сын, и мать, и нелюбимый муж, и любящий бывший…

Но здесь хочется остановиться и обозначить: для меня «Материнское сердце» — сказка. Не эпос, не миф и не притча — у каждого жанра ведь есть свои законы, и это ни для кого не новость! Я вижу, как в этом спектакле соединяется узнавание среды с фантастическим элементом, вижу концентрический сюжет, элементы которого нельзя поменять местами (Авдотья не может сначала прийти к Ленину, а потом ехать в «краевые» — иерархия строго соблюдена), есть обозначение добра и зла, из которого происходит сама формульность мотива борьбы героя с нечистой силой (Чичиков-черт), и так далее. Одним словом — сказка, которая в финальном прологе смыкается с реальностью…

М. Дмитревская — А. Исаеву

Леша, доброе утро!

Сто-стоп-стоп-стоп… Нас может не понять читатель с Камчатки, надо объяснить, что происходит на сцене, о чем мы ведем речь, кто такой черт и каков постмодернистский замес всей затеи… Кстати, а не надо ли сказать читателю, что в последнем номере ПТЖ — огромнейшая рецензия Ирины Селезневой-Редер? Мы-то с Вами переписываемся так, легким касанием, а там — объем. Но я специально даже не заглянула… Своим умом будем жить)

А. Феськов (Чичиков), А. Петров (Андрей), Н. Усатова (Авдотья Громова)
Фото — Стас Левшин.

Читатель должен знать: завязка сюжета взята из небольшого рассказа Шукшина, практически зарисовки. Как повез Витька свинину продавать, как опоили его две шлюхи, стырили все деньги, и он, озлобившись, ввязался в драку, огрел бляхой от ремня по голове милиционера и сел. А его мать (безымянная, кстати, а не Авдотья Громова, как в спектакле) пытается его спасти, идет к прокурору, тот посылает ее дальше, в «краевые», да это, собственно, и неважно, рассказ ничем не кончается.

БДТ и драматург Светлана Щагина взболтали Шукшина с множеством ингредиентов. Тут и мотивы других рассказов Василия Макарыча — например, целиком вошел рассказ «Забуксовал», где, как всем известно, зоотехник Роман Звягин прозревает ужас Гоголя: и что эта за тройка, в которой несется по Руси жулик Чичиков? Спектакль мелодраматизирует судьбу «вечной Авдотьи»: в рассказе у Витьки есть братаны, в спектакле мать четверых уже схоронила, как и положено народной страдалице… Но дальше в коктейле взбиты тексты Рерихов, Козьмы Пруткова, много разных сюжетов, попавшихся авторам под руку и образующих огромный эпический спектакль в четыре с половиной часа. Характерно, что смысл и идеология ужасно многословного зрелища выражены последними двумя титрами: «И поехали они дальше по Руси. Да так и едут до сих пор». Перед нами роуд-муви по народной жизни: Авдотья едет и едет — куда и зачем, сама не знает, и путешествие ее приобретает все более сюрреалистические формы, включая свидание с Лениным в мавзолее, он же буддийский храм с благовониями… Это уже, ясен пень, не Шукшин, а ближе к Пелевину.

Это все как раз понятно. Встречи с людьми, у каждого из которых своя беда, из чего выходит, что все в этой стране несчастны поголовно, у каждого своя драматическая история, свое несчастье: у одного сын от любви стреляется, другой жену хоронит, а у нее всю жизнь с другим любовь была, у пятого жена разродиться не может…

А. Феськов (Чичиков), Н. Усатова (Авдотья Громова).
Фото — Стас Левшин.

Кстати, Леша, в спектакле — явное сходство с главной пьесой русского репертуара ХIХ века «Параша Сибирячка», это заметили мои гениальные студенты со своим свежим историческим образованием. У Полевого Параша ехала в Москву, чтобы спасти отца, с детской верой найти заступничество у царя-батюшки. Авдотья Громова едет с той же верой из недр России все в ту же Москву, не зная, к кому, в результате — к Ленину, чтобы спасти сына. И много кого Параша в пути встречала (теперь-то я в пьесу заглянула)… «Комунарусейку», как зовут ее некрасоведы, тоже не забудем. От века на Руси никому жить не хорошо…

А. Исаев — М. Дмитревской

Студенты прекрасны, Марина Юрьевна! Но будем справедливы, жанр «хождений за три моря» на Руси не нов — от игумена Даниила до Карамзина литература очерка представлена богато. Нынешний вымысел БДТ ему наследует и въезжает в нашу жизнь на мотоцикле «Урал», двигаясь по ней бесконечно, циклично: в финале герои вглядываются в темное будущее, тогда как черт сидит за их спинами прицепом состоявшегося прошлого, — ясно ведь, что при такой мизансцене они никогда не встретятся, притом что находятся всегда рядом — черта не найдут и никогда не догонят. И это очень мощный образ. Другое дело — какова природа этого черта? Гётевская или гоголевская? Разница ведь существенная. Цитировать «Мертвые души» по-немецки или быть немцем в русском абсурдном пространстве? Один проводник, другой — посланник. Из спектакля это не ясно. Отсюда вопрос о главном герое спектакля — он кто? Черт-Чичиков, Авдотья или ее обернувшийся сын (уж не очередная ли это чертовщина?).

Здесь вступает в силу еще один сказочный мотив, который работает на мощную обрядовую структуру спектакля: перерождение Витьки из неумышленного убийцы милиционера в самого милиционера, с которым Авдотья в финале едет ловить Чичикова (обоих зовут Витька, она словно обретает другого сына!), как будто его душа совершила кульбит через свадьбу-похороны и воплотилась в служителя порядка, осознавшего, что птицей-тройкой управляет мошенник. И устроено это, на мой взгляд, небанально и талантливо.

Сцена из спектакля.
Фото — Стас Левшин.

Сначала нам говорят о сгинувших четырех сыновьях Авдотьи — и мы видим их изображение на падуге-экране; за время сцен деревенской свадьбы и похорон, встреченных героиней, там появляется пятый — Витька; а дальше мы уже видим потерявшего покой милиционера, который одержим ловлей Чичикова, русского беса. Эта линия в спектакле для меня самая законченная, потому что дальше наступают частности, которые дробят мое общее впечатление на разные по воздействию сцены и фрагменты. Одни — удивительно точные, архетипические, поставленные сильно, дерзко, остро — например, блистательная сцена-дайджест русской свадьбы с характерным безрассудным пьянством и купанием в реке; другие — словно натуралистический очерк, во всех подробностях бытописующий действительность, причем не взятую в совокупности русского поля экспериментов, а конкретную советскую, с характерными ЗиСами, «Уралами», милиционерами и пассажирскими плацкартными вагонами с гербом СССР на боку. Такова, например, сцена похорон, сыгранная мощно и сверхподробно. Но две эти сцены решены в разных ключах и совсем не монтируются друг с другом. Возможно потому, что жанр спектакля его создателями так и не определен окончательно, а представленная мультижанровость ведет лишь к разностилевому звучанию и в драматургии, и в режиссуре, и в актерском исполнении. Дальше — больше. Кажется, что ни вопрос «Что есть русский человек?», заданный в прологе чертом, ни эпилог с титром «И едут они до сих пор…» никак не претендуют на целостное осознание русской жизни.

М. Дмитревская — А. Исаеву

С бесом, Леша, для меня как раз — обрыв… Это же не отечественный черт и никакой не Чичиков, это знак театральности, будь она неладна. Андрей Феськов это с самого начала педалирует, появляясь в проходе зала и декламируя по-немецки «Мертвые души» (почему по-немецки?). Во фраке, весь обсыпанный театральной пылью, он еще до появления Авдотьи и всех прочих кривляется: это театр! Это занавес, милый плюш… То ли Мефистофель, то ли какой шиллеровский мелкий бес наподобие Вурма, он все время шныряет, присутствует, напоминает, что мы в театре (а то с первого раза не понять), шугается слов «бог» и «матерь божья», но ничего в действии не определяет. Так, импортная нечисть. Феськов изящен и пластичен, но, видимо, сам режиссер не видит в черте двигателя действия — и постепенно хвостатого становится все меньше. Формально в финале он вспрыгивает в мотоцикл Авдотьи и едет с ней и милиционером Виктором Мельниковым догонять прохвоста Чичикова, но кто он — не пойму. Для меня — не Чичиков, а Театр. И что, они везут с собой яркую театральность…

Н. Усатова (Авдотья Громова), Ю. Ицков (Филипп), .
Фото — Стас Левшин.

В общем, насчет функции черта и его роли я «забуксовываю», как и по части структуры роли (с ним ничего не происходит). Композиция спектакля довольно рыхлая (хотя повествовательность, сюжетность, не свойственные Могучему, наблюдать интересно). Вот знаете, если б театральный бес сталкивался с чем-то похожим на жизнь — оно бы и ладно, но тут немецкоговорящий персонаж сталкивается с русскоговорящими, но тоже исключительно театральными, раскрашенными, в гримах и пр. Настоящие среди сценических фактур только мотоцикл, грузовик и вагон, в котором едет в Москву к Ленину Авдотья Громова. В способе актерского существования довольно «яркой театральности», хватает и «псевдухи», когда начинают играть драму, как Анатолий Петров — отец стрелявшегося парня. Хватает, так сказать, театральной кадрили, всякого «кабыть да надысь».

Но очень красиво! Красиво — умереть! Ширь-то какая — ого-го-го! Феноменальная постановочная фантазия Александра Шишкина ошарашивает. Кстати, а какие невероятные картины русского небосвода (вначале это такой зеленый глаз, в котором зрачком — мотоцикл с Авдотьей и светящаяся фара)! Что называется, мир закатов и восходов… Тут все ровно гениально.

Есть и микродеталь, которая нравится мне от начала до конца: Авдотья ведь незряча. Нет, не слепа, но не видит… Я не хочу сделать из нее Вангу или Тиресия в юбке, но глаза Нины Усатовой все время прикрыты или часто вообще закрыты, на крупных экранных планах видно, что еще и нижние веки загримированы так, чтобы глаз словно бы не было. Это очень верно: русская женщина слепа, двигается интуитивно, чутко одно лишь сердце. Вот тут все сходится даже с названием. И играет Нина Усатова эту слабовидящую, но сердечно отзывчивую женщину, готовую всем помочь и не задающую — согласно русской ментальности — никаких вопросов, все сносящую, живущую по наитию, — прекрасно, как она умеет. На нее кафтан пошит, ее роль.

Ю. Дейнега (Махатма Ленин).
Фото — Стас Левшин.

А. Исаев — М. Дмитревской

У меня, Марина Юрьевна, как раз обрыв случается на роли Нины Усатовой. Нет, бесспорно, образ русской неприкаянной души через нее просвечивает. И ведь не для себя радеет, что очень верно, но существует она словно в каком-то междумирии: с одной стороны — условная, рисованная декорация, с другой — подробная обытовленная игра. И как будто они не монтируются друг с другом. А вот в сцене свадьбы монтируются, потому что и сама свадьба показана как русское наваждение и морок. И черт там уместен. Как уместен он и в сценке с кражей у Авдотьи вареного яйца — это феноменально как по исполнению, так и по смыслу: мол, забрала нечистая, да и бес с ним, буду впредь умнее, достану второе и кину через плечо от него счищенную скорлупу как заклинание. И яйцо ведь как образ возрождения и бессмертия верен. Есть все-таки филигранные моменты в спектакле.

Но все это путешествие героини кажется бестолковой русской кадрилью — со свободным общением между партнерами, с самостоятельными фигурами, с мобильностью танцующих, с монтажностью частей. Вот Авдотья и алкаш Федор (Александр Ронис), у которого жена не может разрешиться от бремени, вот Авдотья и непутевый Андрей (Анатолий Петров), сын которого стрелялся от любви, да не помер, вот Авдотья и паромщик Филипп в великолепном трагическом исполнении Юрия Ицкова. Чувствуешь, сколько пережитого стоит за его тихими словами с тягучими паузами, как будто сами воспоминания о Марье, с которой ему так и не дали проститься, причиняют ему боль и душат речь. Кстати, а где же в это время черт-Чичиков? Вот как раз и быть бы ему здесь со своим радением о мертвых душах, раз уж назвался груздем… Но нет, в сюжете спектакля эта линия брошена.

А. Феськов (Чичиков), В. Княжев (Мельников), Н. Усатова (Авдотья Громова).
Фото — Стас Левшин.

Зато очень развита идея «хождений», доведшая Авдотью Громову до Москвы и Красной площади. Но русская кадриль в данном случае, безжалостна и беспощадна — Авдотья приходит к «мертвой царевне» Ленину, качающемуся в хрустальном гробу и окруженному буддистами с нестройными голосами. Таков, видимо, русский загробный мир. Но черт-то почему тогда в нем вверх тормашками? Простите, но я вижу в этом «пелевенщину», лишенную сакрального смысла, которым Виктор Олегович всегда наделяет подобные эскапады. И если взять во внимание сказку с ее неизменным обрядом инициации, то прозрела ли после этого Авдотья Громова? Нет. По-прежнему не видит она черта на багажнике мотоцикла «Урал». Едет дальше с закрытыми глазами и открытым «материнским сердцем». Что выражает эта метафора — страшную судьбу или слепую веру? Зачем этот бесконечный и бессмысленный мотопробег? Когда и сын умер, и Чичикова не догнать…

М. Дмитревская — А. Исаеву

Лёша, за окном русская темная ночь, и мы блуждаем на нашем мотоцикле (Вы за Виктора, я за слабовидящую тетку…) по огромным просторам большого, интересного, не до конца продуманного, драматургически растрепанного спектакля (хотя магистраль, дорога, вроде, одна) с понятной, адаптивной мыслью о хтонической природе страны России, женщине как ее сердце и нескончаемости русского пути «туда, не знаю куда». Давайте спишем актерскую разностильность и недостатки режиссерской логики на ментальные проблемы России (помните, Бердяев считал, что русского человека губит отсутствие чувства границ? Вот и Могучего оно губит…) и пойдем спать. С этим спектаклем разбираться можно долго и в результате спросить: и кто ж это несется в мотоцикле по сцене БДТ?.. И сойти с ума. Что так нетрудно в нынешних условиях темной ночи и пуль, свистящих по степи нашей жизни. Дай бог, чтоб вечную Авдотью не убило по дороге…