«Подросток». Ф. Достоевский.
Малый драматический театр — Театр Европы.
Режиссер Олег Дмитриев, художник Андрей Запорожский.

Такой контрастный, металлически жесткий спектакль Олег Дмитриев выстраивал явно намеренно. Из разветвленного и в сюжетном, и в жанровом, и в тематическом, и в стилистическом отношениях повествования Достоевского выбрана графика: серия острых коллизий, почти без нарастания, сразу на пике напряжения. Каждая — почти за пределом обычного течения жизни, без спокойного рассуждения и последовательных отношений (как в «Бесах»): шантаж, смертельное оскорбление, политический конфликт, опять шантаж, донос, воровство, предательство, насилие, подлог, вымогательство, вандализм. Идея понятна: вот маршрут по жизни, формирующий героя, серия ударов по башке, от которых его жизненная идея не может быть другой.

Сцена из спектакля.
Фото — Виктор Васильев.

Все это закреплено, «проговорено» в визуальном образе. Нагромождение металлических прямоугольных каркасов не то что неуютное, а прямо-таки безжизненное, серое на сером, а в них (как в клетках — «клетках памяти» героя?) персонажи его молодости. Момент появляется, когда вспоминается, в мерцающем свете и потом обрывается. Статично, в совершенно пустом пространстве, без вещей, без предметов, во фронтальных мизансценах, напряженно. Да, это кинематографично, и это кино — экшен. В варианте МДТ — психологический экшен. Артистам даны только короткие зоны предельных ситуаций. Задача сложная и интересная, она требует особого мастерства и вкуса, чтобы плюсованная «достоевщина» в такой плотной структуре не показалась нарочитой и патологичной, высокопарной и истеричной. Поэтому понятен закон твердости и сухости стиля, который обнаруживается в режиссуре. В эту сторону, мне кажется, сейчас даже слишком сильный перекос.

Крайне жестко и по смыслу. В отличие от многообразия моральных блужданий и страстей, стремлений юного искателя к вере и общечеловеческому благородству, описанных в литературном первоисточнике, МДТ разворачивает однозначно мрачный и вполне современный сюжет, в духе новейшей отечественной драмы. Наглядевшись на подлые поступки окружающих, не в силах отстоять ни свое достоинство, ни достоинство сестры, поняв позорную историю семьи, а главное, осознав бесчеловечную социальную ситуацию, наш герой Аркадий Долгорукий приходит к идее Ротшильда, к идее неразборчивого обогащения, «покупки» статуса, который позволит и в грязной реальности быть самим собой, существовать по собственным законам, возможно, более благородным, чем объективно существующие вокруг. В романе Достоевского это есть, но там это в начале, герой от этой идеи отталкивается и далеко уходит, а тут — в конце, он приходит к этому итогу. Политический текст, написанный Достоевским 140 лет назад, о туфте «патриотических» дискуссий, на фоне которых состояния растут так, как они растут, люди подличают безнаказанно, либералы пропадают в общем молчании, и «все живут, только бы с них достало» (слова Крафта), в спектакле укрепляет идею такого, а не противоположного пути героя. Несколько сомнительно по соответствию стилей, но ясно по смыслу в спектакль включена (в живом исполнении Елены Соломоновой) песня Вертинского со словами отчаяния от того, что никто не додумался «сказать этим мальчикам, что в бездарной стране даже светлые подвиги — это только ступени в бесконечные пропасти».

Сцена из спектакля.
Фото — Виктор Васильев.

Театр не особенно интересуется собственно возрастом героя. Тут он не подросток. Ему не 20 лет, как в романе. Юношеская импульсивность, наивность в состав мотивов никак не входят. Олег Рязанцев в роли Аркадия Долгорукого представляет вполне масштабного героя, не нашедшего идею, но ищущего ее, именно личность, способную на очень разнообразные проявления, порывы и поступки. Итог жуткий: в конце именно он (а не Версилов, как в романе) разбивает икону. Артист исходит, естественно, из боли и странности этого человека и существует в мучительных ситуациях, следующих одна за другой. Пытливость, вопросительность, пренебрежение тем, как что бы то ни было принято, — важные свойства для роли искателя самого себя. В том, как играет Рязанцев, есть нелинейность, есть объем. Интереснее, глубже всего роль развивается во втором действии, особенно в сценах с Ахмаковой, с князем Сережей, с Ламбертом — появляется двойственность, изнанка патетичности Долгорукого, он над собой безумным как бы издевается. «Кривлянье» персонажа, издевательство его «обложки» над «изнанкой», перевороты патологичности в разумность воплощают театральным способом ту же идею разрушения естественного человека. Тирады об «общем благе» окрашиваются в тона пародийной маниакальности. В конце концов, «теория Ротшильда» не могла бы родиться без тотального сарказма героя.

Гротескная объемность есть и у другой роли в спектакле — так Станислав Никольский играет князя Сережу. В этой игре есть и подробность, цельность человеческого характера, вроде, совсем незначительного, с прямолинейным сознанием, но исполненного и страдания, и самоуничижения, есть и марионеточный трагизм, гордость «беспредельностью» собственного падения.

Олег Рязанцев (Аркадий Долгорукий), Артур Козин (Крафт).
Фото — Виктор Васильев.

Другие персонажи сыграны как бы короткими «крупными планами», они вполне индивидуальны, но составляют то удивляющееся ходом вещей новое поколение, которое (по последним словам романа) и создается из подростков. Они разные, человечески своеобразные: Лиза Долгорукая — Екатерина Клеопина, Катерина Ахмакова — Елена Соломонова, Крафт — Артур Козин, Васин — Леонид Луценко, все кажутся ошарашенными циничной жизнью, с которой тут сталкиваются, и пока пытаются рыпаться. В Ротшильды с такими живыми глазами не берут. Плохо, кажется, их дело… А во внутритеатральном плане это как раз большая удача и отличный шанс сразу десятку молодых артистов труппы МДТ поискать свои маршруты в таком широком душевном пространстве. Конечно, это процесс, не результат.

Спектаклю не хватает разнообразия, иногда он застывает на фиксации нарочитой патологичности отношений, в нем пока мало психологических мелочей, почти нет юмора. А это все нужно для убедительности его главной линии, горькой и правдивой.