Сегодня 85 лет Алексею Петренко — выдающемуся артисту. В этот день мы решили опубликовать воспоминания самого Алексея Васильевича из книги «Большой человек. Книга об Игоре Владимирове», выпущенной нами пару лет назад. Огромная часть творческой жизни Петренко была связана с Театром Ленсовета, куда он приехал из Мариуполя…

КАК Я БЫЛ АРТИСТОМ ТЕАТРА ЛЕНСОВЕТА

В 1964 году из Мариуполя (бывшего Жданова) в Питер приезжает актер с рекомендательным письмом в кармане. С Московского вокзала направляется на Невский проспект. Вынул папироску, волнуется, закурил, спичку бросил, идет дальше. Потом смотрит на Невский, а тот будто только что баню принял: чистый, ни соринки. Остановился — лежит одна спичка на тротуаре… Оглянулся — никого нет. Вернулся, поднял спичку и в урну ее бросил.

Алексей Петренко.

Это мое первое впечатление о Питере, о Ленинграде: чистота неимоверная, красота неописуемая. Смотрю по сторонам и робко шагаю к театру Ленсовета.

Режиссер (я впервые вижу столичного режиссера!) удивил меня не меньше, чем город. Высокий, чуприна красивая, тогда еще не совсем белая… Он со мной поздоровался вежливо, рассмотрел бегло.

Говорю: «Игорь Петрович, я приехал из Мариуполя, работаю в Донецком русском драматическом театре. И вот я письмо привез. Я его не распечатывал. Это ваши сокурсники по институту театральному, которые работают со мной в Мариуполе, передали». — «Ну да, давай». Раскрыл, начал читать: «А, ага, да-да-да». Это были супруги Луцкие. Я полтора года поработал в Жданове, и как-то в застолье они мне говорят: «Леша, тебе здесь делать нечего. Давай, дальше двигай». Я говорю: «Как это — двигай? Мне-то хорошо здесь, играю главные роли, зарплата аж семьдесят пять рублей, скоро буду получать сто. Живу в общежитии, отдельную комнату дали. Иногда по два человека живут вместе, а я один. Что мне, куда?» — «Слушай, что тебе говорим. Рекомендуем поехать в Питер, к Владимирову». Я удивляюсь: «Это с моим-то языком!» До четырнадцати лет я вообще не слыхал русской речи. Когда мы переехали из деревни в Чернигов, у нас появилась тарелка — радио. Эта тарелка никогда не отключалась. Спим — она работает. Моя первая фраза, сказанная по-русски, была такая: «Мамо, а вы мне йистить дастё?» Она говорит: «Шо-шо-шо-шо, шо ты сказал?» Я говорю: «Вы мне йисты дастё?» «Дастё» было как бы уже по-русски. Этим «дастё» родители и старший брат потом меня доставали всю жизнь.

А. Петренко (2-й новобранец), А. Семенов (Уилл Стокдейл), А. Равикович (Бен Уитледт). «Сплошные неприятности».
Фото — архив театра.

Я окончил украинскую школу, украинский театральный вуз в Харькове, работал в українськом музично-драматичном театре ім. М. Щорса в Запорожье. Тогда много
таких названий было — имени Щорса, имени Чапаева… Поставили к какому-то революционному юбилею спектакль о Щорсе, и очень здорово там актер сыграл. Они повезли его в Москву, и после этого театр получил это имя.

Вернемся к Владимирову. Как уже сказано, перед встречей с ним я был в сомнении: стоит ли мне в Россию подаваться, удастся ли преодолеть украинский говор? Слух у меня неплохой, музыкальный, поэтому я, как обезьяна, легко перенимаю чужое. Но все-таки я спросил у Луцких: «А я смогу соответствовать тому, как говорят московские и ленинградские актеры?»

Словом, Владимиров читает рекомендательное письмо, говорит: «Ну, очень хорошо». Мы стоим в фойе, а в это время идет репетиция «Ромео и Джульетты». Он говорит: «Мы сейчас репетируем „Ромео и Джульетту“. Ты кого хотел бы играть?» Смотрит так внимательно: «Ромео, конечно?» Хотя я в это время был ничего себе, не в пример нынешнему своему виду, но отвечаю: «Нет». — «А тогда кого?» — «Тибальда». — «Ну, Тибальд у нас очень хороший есть (потом я узнал, что Тибальда играл Толя Семенов), — отвечает Игорь Петрович, — поэтому… тут мимо».

В. Матвеев (Левша), А. Петренко (Платов). «Левша».
Фото — архив театра.

На этом разговор не закончился. «Значит, так, — продолжает Владимиров. — Ты сейчас в Мариуполе работаешь?» — «Да, работаю. Просто у меня неделя оказалась свободная, и я приехал в Ленинград». — «Иди работай спокойно и смотри газету „Советская культура“, там мы опубликуем…» Была тогда такая практика: публиковали, какому театру какие нужны актеры — молодые ли, социальные герои, любовники и так далее. «Как объявление увидишь, что Ленинградскому театру им. Ленсовета требуется молодой актер… и все».

В этом же, шестьдесят четвертом году театр Ленсовета оказался в Севастополе на гастролях. Привезли все свои лучшие спектакли — «Пигмалион», «Ромео и Джульетта»… Они тогда просто гремели. Было ясно, что это театр «номер два» после БДТ. Приехал я показываться в Севастополь. Владимиров устроил худсовет в репетиционном зале. Я брынькаю на гитаре, пою… Отработал, а он говорит: «Ну, все, спасибо, свободен». Через полчаса выходит кто-то и говорит: «Так, Алексей Васильевич, худсовет принял решение взять вас в труппу театра».

Так я стал актером театра имени Ленсовета. Это были мои университеты. Смотрю, как работают ленсоветовские старики — Каган, Девяткин, Бессонов, Абрамов… Уж такое наше театральное дело — это всегда учеба вприглядку. Человек нашей профессии должен быть хорошим вором. А то умрет великий актер, а от него не осталось ничего. А украл — и вроде как продолжил его жизнь.

А. Петренко (Маттиас-Монета), М. Девяткин (Джекоб-Крючок). «Трехгрошовая опера».
Фото — архив театра.

Конечно, моя учеба не ограничивалась нашим театром. Представляете театральный Ленинград шестьдесят четвертого года? Половина фамилий — это Пятый эшелон. Мичурин, Жуковский… Первый эшелон — Черкасов, Симонов, Скоробогатов. Это Александринка. А театр Комедии? Колесов! Юнгер! Злобин! Зарубина Ирина Петровна! Сергей Николаевич Филиппов! Бениаминов Александр Давидович! Еще БДТ: Копелян, Стржельчик, Лавров, Полицеймако, Грановская. Какие артисты!

Комиссаржевку тоже стоит назвать. Кстати, Алиса Бруновна начинала именно в Комиссаржевке… Есть куда и на что смотреть, да?

Так что спасибо Игорю Петровичу. Он меня взял — и окунул в это актерское сообщество. Кстати, пока в театре Ленсовета званий почти ни у кого нет. Даже Игорь Петрович еще не «народный» и даже не «заслуженный», но вскоре все это появится. Такой нюх у него был на артистов — постепенно чуть ли не половина труппы стали «первачами».

Вот у меня программка спектакля «Таня». Костя Григорьев, Царствие ему Небесное, до Комиссаржевки служил в театре Ленсовета и играл в этом спектакле. Карандашом — наверное, по каким-то причинам Кости не было — написано «Петренко»… Так я начинал. Приняли меня, а как приложить, долго не знали. Первая постановка, где я сыграл главную роль, «Солдат и змея».

Решили меня проверить на детском спектакле. Ставил его молодой режиссер Виталий Фиалковский. Я с ним воевал-воевал, а на премьере он прочел мне стихотворное поздравление:

Леша, ты знать не мог,
что в роль твою
Я душу вкладывал свою,
И потому дороже всех
Мне будет, Леша, твой успех.

А. Петренко (Жан). «Солдат и змея».
Фото — архив театра.

Из Чернигова приехала мама. Пришла на «Солдата и змею». После спектакля сидит в фойе, ждет, когда я разгримируюсь. Ее спрашивают: «А вы чего, бабушка, не идете домой?» А она говорит: «А я солдата жду». — «Какого солдата?» — «Ну, вот был на сцене солдат — я его жду».

В спектакле были такие чудища: «Шинду-шинду-ра». Так они пели — и еще танцевали. Из-за них я лез в подземелье, прыгал, чего только ни делал, лишь бы победить этих «шинду-шинду-ра».

Мама говорит: «Сынок, зачем тебе это нужно? Шинду-ра только один раз вышли — смотри, как они здоровье берегут. Пошел бы этот солдат в шинду-ра!» Вот такое желание мамы!

Игорь Петрович очень мудро вел репертуарную политику. Он организовал тайное голосование — какую пьесу и какого автора вы хотели бы увидеть в театре Ленсовета? Еще со времени института я мечтал сыграть Петруччо, а потому написал: «Укрощение строптивой». Возможно, кто-то еще выразил такое желание, и эта пьеса «вышла в финал».

Наконец, распределение ролей на доске в актерском фойе. Бегу, по дороге думаю: «Ну, сейчас все начнется». Читаю-читаю-читаю: «Катарина — Алиса Фрейндлих, Барков — Петруччо…» Смотрю дальше: «Петренко — Бьонделло, слуга Люченцио»… 
Я — в магазин, взял пару бутылок, уехал домой… напился, упился просто. И ревел, всю ночь ревел. Утром жене пришлось полы мыть после моих горьких слез и стенаний.

Думаю, Господи, помоги хоть Бьонделло сыграть. Вдруг мне откуда-то спустилось: вот как надо это сделать! Представился такой шепелявый, не выговаривает несколько букв… При этом у него такой «ла-скаловский» голос. Он еще на сцену не вышел, а из-за кулис слышится ария. Он поет абракадабру, но итальянскую абракадабру, положенную на узнаваемую итальянскую мелодию.

А. Петренко (Бьонделло), М. Девяткин (Учитель). «Укрощение строптивой».
Фото — архив театра.

Как все знают, перед Театральным институтом Владимиров окончил «корабелку». Затем работал в КБ корабельном. Вот такие потрясающие мозги он имел — это помимо того, что он был очень талантливый в театре человек! В его облике тоже была двойственность, сочетание властности с мягкостью. Казалось бы, человек со столь могучей внешностью должен разговаривать голосом уверенным. А у него голос был мягкий, немножко с южным, харьковским акцентом.

Ну и, конечно, терпелив был как никто. Меня терпел целых четырнадцать лет. Надеюсь, это связано с тем, что он меня любил. Видел во мне труженика. Правда, за это время я несколько раз исчезал — загудел в больницу на три месяца, потом загудел в больницу на полтора года. Потом еще на костылях полтора года. Еще была драка в Кишиневе: я вернулся в театр с фингалами, мне выходить на сцену, а у меня все лицо заплыло.

Казалось бы, такой актер не может задержаться в театре. На него нельзя положиться. То он прыгает с электрички на полном ходу, а потом полтора года ходит в гипсе, то заболевает и три месяца лежит в институте имени Бехтерева.

Владимиров все это выдержал. Поначалу этому способствовало то, что я брынькал на гитаре и неплохо пел. Так что если в пьесе был персонаж с гитарой, то меня на эту роль назначали.

А. Петренко (Свидригайлов). «Преступление и наказание».
Фото — архив театра.

В «Тане» была песня «Там вдали, за рекой, загорались огни…», а в это время шел диалог между Таней — А. Фрейндлих и Шамановой — Н. Васильковой. Спектакль имел чумовой успех, аншлаги-переаншлаги. Пели мы на два голоса с Равиковичем. Однажды мне так надоело это «Там вдали, за рекой…», что я решил спеть другую песню.

Спектакль идет, героини выясняют отношения, а я, сидя лицом к зрителю, начинаю: «По бугоркам и низким косогорам / Плывет, качаясь, бледная луна…» Равикович мне не подпевает, так как эту песню не знает. Пою я один — красиво, как соловей. Вдруг слышу — Фрейндлих и Василькова замолчали. Они забыли текст, хотя и играли эту сцену сто раз. Я, конечно, допеваю, но на фоне паузы, едва ли не ступора у этих актрис.

Потом Равикович мне сказал: «Ну, это — твоя лебединая песня». И действительно, в антракте Владимиров бушевал за кулисами: «Где?! Где?!» В результате — понизил в зарплате на сто рублей, но все же не выгнал.

Владимиров все ставил прекрасно. Даже елки на школьных каникулах. Сейчас в этом жанре царит смертная скука, а у него получалось гениально. Возможно, отсюда начинаются его музыкальные спектакли — «Женский монастырь», «Люди и страсти», «Дульсинея Тобосская». Тут он безусловно был первый, надолго опередив других режиссеров.

Алексей Петренко.

Тем обиднее, что постепенно его стали забывать. Когда состоялся один из первых вечеров его памяти, оказалось, что из Москвы приехали только мы с женой. А ведь при жизни друзей у него было — ой-ой-ой! И театральных, и министерских — все начальники ходили к нему ручкаться…

Эти странички — первое, что вспомнилось. Если Господь даст силы и возможность, я напишу еще. Ну и другие напишут, отблагодарят его за то, что он сделал для каждого в отдельности — и для всех ленсоветовцев в целом.