«Русалки». По мотивам сказки О. Сомова.
Независимый проект на площадке Театра Поколений.
Режиссер Руслан Кацагаджиев, художник Елизавета Егорова.

«Русалки» — премьера независимого проекта Руслана Кацагаджиева по тексту Ореста Сомова, который основан на малороссийских преданиях и быличках. По словам режиссера, он стремился создать страшную сказку, в которой понятным для подростков языком рассказывалось бы о том, что их волнует: первая любовь, первое предательство, сложные отношения с родителями и окружающими. Кацагаджиев работает с этнографическим и фольклорным материалом и «одевает» историю юной девушки Горпинки в яркий украинский наряд.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Орест Сомов, писатель и редкий профессиональный журналист эпохи декабристов, один из первых рецензентов молодого Гоголя, был выходцем из Харьковской губернии и в произведениях делал ставку на народность и прославление традиций родного края. Своей «Русалке» он предпослал подзаголовок «малороссийское предание», подчеркивая тем самым особенную роль в рассказе поверий и мифологических представлений этих древних областей и народа, их населявшего. Писатель воссоздал народные быт и обычаи той эпохи, когда Киев был занят поляками. Реалистичное в его тексте переплетается с фантастическим: юная девушка Горпинка, нарушив материнский наказ, бегает на свидания к богатому пану, а когда тот ее обманывает и предает, девушка решает утопиться — уходит на дно Днепра и становится русалкой. В спектакле эта мифическая сторона рассказа звучит в потусторонних шумах «древофона», в ползущих по полу вихрах дыма и земноводной пластике героинь.

Все начинается с того, что героини «вытекают» сквозь дым и скрипучие звуки старой виолончели в центр игровой площадки: одна плывет в белом платье и воет, точно призрак, другая танцует, как заколдованная, третья по-змеиному ползет по проходу меж зрительских рядов. Всех их тянет к деревянному подиуму-островку, вокруг которого рассыпаны блеклые «солнечные зайчики» от подвешенного сверху кривого зеркала. Добравшись до островка, героини достают из него, как из гигантской шкатулки, свои одежды и заводят народную песню. Так украинский колорит в спектакле ярко-красно звучит в песнях, исполняемых на мове (которые, меж тем, соседствуют с песнями на белорусском и польском), в народных нарядах героинь — червонных юбках, черно-красных бусах, вышиванках и пышных цветочных венках.

Сцена из спектакля.
Фото — Артем Бондаренко.

В спектакле заняты четыре актрисы и один композитор. Светлана Смирнова-Кацагаджиева исполняет роль юной Горпинки, Елена Поляковская — роль ее матери, Фенны. Наталья Пономарева и Татьяна Шуклина играют сразу несколько ролей, заселяя мир спектакля разнообразными персонажами: они становятся рассказчицами, которые фольклорным, распевным речитативом ведут повествование, оборачиваются соседскими бабушками, которые подталкивают главных героинь на темную, мистическую тропинку, а еще — рыбаками на Днепре, колдуном и его жабой, русалками… Композитор постановки Павел Михеев зачитывает под виолончель пролог и эпилог спектакля, а все остальное время находится за «рамками» игрового пространства — в стороне, за корявыми сухими ветками, исполняя написанную им самим музыку, мистическую, шуршащую и скрипящую чуть расстроенной виолончелью.

Дуэт главных героинь — Горпинки и Фенны — с первой же совместной сцены очаровывает зрителей чуткостью и трогательностью. Заснувшая сидя мать баюкает 16-летнюю девку на своих руках, оберегая ее объятиями от всего мира. Но неуемная и изворотливая Горпинка ухитряется сначала незаметно выбраться из материнских рук (попутно стянуть с ее шеи бусы и подпереть ей голову ухватом, чтоб не упала), а потом, после ночных игр и гаданий с подружками, так же незаметно вернуться в родные объятия. Без слов, в очень уютной тишине пластический этюд «побег Горпинки» концентрирует в себе всю суть нежных отношений между матерью и дочерью. Порой кажется, что Фенна, эта величавая, невозмутимая женщина со строгими, иногда жесткими движениями, но ласковым взглядом, способна вот так обнять и успокоить вообще всех людей, если бы они позволили ей. Героиня немногословна и малоподвижна, чем «якорит», заземляет все тревожное и мистическое в спектакле и дает действию толику покоя и защищенности.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Горпинка же прокатывается на эмоциональных «американских горках» и за два часа сценического действия успевает побыть и веселой девушкой, которая танцует с цветами и прыгает через костер в лесу с подружками; и злым подростком, с гневным вызовом во взгляде поющим матери польскую песенку. Композицию спектакля условно можно поделить на две части: первая посвящена истории любви Горпинки и ее побегу из родительского дома, а вторая — Фенне и ее путешествию в потусторонний мир нечистых сил в поисках пропавшей дочери. Причем граница между этими частями проведена довольно жирным мазком: после того, как Горпинка бросилась в иной мир, подвешенное сверху зеркальное полотно опускается, как бы открывая портал для мистического и разного рода нечисти, и уже весь мир — и сценический, и зрительский — начинает отражаться в этом искривленном зеркале.

Мать находит Горпинку в высшей точке развития персонажа, когда девушка стала бесноватой, неживой-немертвой русалкой. Девушки, превращаясь в русалок, меняют свои венки из пышных красных цветов на колючие — из папоротников и речных водорослей, снимают с себя яркие наряды, оставаясь в одних белых сорочках, и покрывают лицо и руки загадочными рунами. Их песни — далеко не сладкие мелодии скандинавских сирен, а разъяренная, гремучая песня преданных девиц, с шумным аккомпанементом из визжащей скрипки, «рыка» придуманного специально для спектакля «древофона» (полая труба, по которой водится смычок), шороха погремушек и стука микрофонов.

Выдержать песню русалок сложно не только потому, что она агрессивная и шумная, но и потому, что (как и многие сцены) длится неприлично долго. Спектакль грешит растянутым, полым ритмом, герои часто и подолгу молчат в тишине. И если поначалу это можно принять за медитативное погружение в народное мифологическое сознание, то во второй части из-за чрезмерной медлительности и неповоротливости действия теряется саспенс, и мистическая часть не получает должного напряжения. Но ужас от спектакля подкрадывается с совершенно неожиданной стороны.

Сцена из спектакля.
Фото — Артем Бондаренко.

По первоисточнику, Фенна с некоторыми колдовскими уловками приводит дочь-русалку домой, но через год Горпинка, услышав ауканье подруг-русалок, сама сбегает из дома. В спектакле этот момент изменен: через год жуткого, нехристианского житья с неживой дочерью именно Фенна отпускает ее, частичку самой себя, обратно в логово нечисти. Надев на голову дочери русалочий венок, а на себя монашеский платок, Фенна приняла сложное, но единственно возможное решение. Так Кацагаджиев обращается уже не столько к подростковой аудитории спектакля, сколько к их родителям: режиссер напоминает взрослым, что дети не принадлежат им, они — свои собственные, и рано или поздно их придется отпустить во взрослую и самостоятельную жизнь, как бы ни было тяжело это сделать.