Семь лет назад, к 20-летию журнала Елена Вольгуст написала фельетон «Не могу говорить. Реддень…»

«Если мы перестанем смеяться — мы погибнем, — считала она. — Под грудой серьезных текстов, под гнетом разнообразных личных переживаний, от неизбежной включенности в жизнь социума. Нижеследующий сюрреалистический монолог главного редактора „ПТЖ“ Марины Дмитревской приснился мне настолько отчетливо, что грех было не зафиксировать».

Тот текст был представлен на юбилейном капустнике, это был изумительный номер Ирины Полянской.

Годы идут.

Ничего не меняется.

Мы все те же «грибки подвальные», как назвал нас Александр Баргман в нетленном капустном номере тоже семь лет назад…

Вольгуст продолжает видеть сны и сериально излагать их. Потому что абсурд все тот же. И если мы не будем смеяться — мы погибнем.

Но когда поступил текст, которым Вольгуст решила отметить 27-летие «ПТЖ», и мы прочли его, — никто не смеялся. «И что тут смешного? Это мы видим каждый день! Это бытовая реальность», — говорила Надежда Стоева, отвлекшись от просмотра видеозаписи 168-го спектакля «Золотой Маски». «Это просто хроника, совсем не острая по сравнению с сегодняшним днем», — говорили студенты, заседавшая в тот день в подвале молодежная редакция очередного номера. Действительно, в это время грузовик с тиражом не мог въехать в арку, Дмитревская кричала администратору Алексееву: «Антон, „газель“!» — потому что тираж книги о Габриадзе, который привез шофер Мкртчян, перекладывали из грузовика именно в «газель», и ее следовало обнаружить на перекрытой и перерытой Моховой. А в приехавшем одновременно с книгой номере журнала обнаружилась серьезнейшая ошибка — исполнительный директор Юлия Воронцова могла легко вписаться в постановку древнегреческой трагедии: тираж отправляли обратно, чтобы типография расшивала номер и вклеивала правильную страницу на место…

И, вообще говоря, можно только посочувствовать изданию, у которого такая жизнь и такой главный редактор-директор. Вот другие издания пишут о своих руководителях серьезно и с пафосом… Но мы — продолжаем смеяться. Чтобы не погибнуть.

ГРИБЫ МОЛЧАЛИ

Вечер. Кухня небольшой трехкомнатной квартиры.
На полу несколько огромных наполненных доверху мешков.
На широком подоконнике — высоченная стопка сложенных холщовых мешочков.
Всю поверхность стола занимает таз с грибами.
На табуретке сидит небольшого роста женщина.
Ее зовут Марина.
Она обожает лес и полезные припасы. Лес Марина одушевляет. В нем она обычно тихо-тихо разговаривает с флорой.
И дома продолжает. С уже подсушенной.

МАРИНА. Травушка моя полезная! Мята уродилась. Красавица. В прошлом году еще больше было. Но ничего. Кажется, мешочков пять осталось. Зверобоя, слава богу, этим летом много. Не забыть бы отдать по пакетику (шелестит губами, вспоминает): Наде, Жене, Лене, Оле, Юкке, Тане, Оксане, Оксане, Наташе. Возьмет ли Митя? Примет ли? А с черничным листом беда. Мало. Как протяну без него до следующего лета? Ох…

Как я вообще еще тяну?

( Здесь и далее смартфон Марины звучит вот этим рингтоном.)

МАРИНА (голос мгновенно твердеет). Нет-нет, Уссурийск я же отменила еще на прошлой неделе. Приеду, приеду обязательно. Буквально через месяц. После Ханты-Мансийска, Норильска, Краснодара и Красноярска. Ой! Забыла. В Ачинск же обещала и в Шарыпово. В Шарыпово премьера, невозможно пропустить! Но Уссурийск ваш будет-будет! Он мой! Приеду!

(Не спеша принимается чистить грибы.)

МАРИНА. Да! Варя, книжка об Игоре Петровиче! Конечно! И давно. Позор нашему городу и всем нам, что книжки о Владимирове нет до сих пор. Дайте мне десять минут.

МАРИНА (откладывает телефон в сторону, начинает загибать пальцы, шелестит губами). Прошла, прошла теплая осень. А я все в монитор смотрю. Осталось три дня огромной верстки книжки о Габриадзе. Миненко торопит, верстальщик Юкка спрашивает: иллюстраций три тыщи или четыре?!

Дальше. «Молодая режиссура зрелых лет». Второй том! Собрать же книжку надо срочно!.. А текстов с гулькин нос. Никто не торопится. Опять собой подпирать! С томом «Учителя» разобраться. Укрупнить новыми портретами, издать. Уже начала сама укрупнять. Все ведь строго до конца декабря сдавать надо. Ох…

(Берется за нож.)

МАРИНА. Варя, Варя, уже, считайте, получилось! Переговорила с Ласкиным. Он почти все уже перелопатил как составитель и редактор. Ну, конечно, прослежу, конечно! Театральных привлечь? Матвеева-Варганова-Градковский на связи. Про телевидение решили. Готовьте маму, готовьте. Подстроюсь.

МАРИНА (продолжает чистить грибы, приговаривая). Сноски, сноски. Завтра с утра в театральную библиотеку. Две тысячи сносок сверить. Или перед театром забежать?.. Мне же еще в аптеку. Глаза слезятся, поджилки трясутся, бессонницу давлю только снотворным.

МАРИНА. Не слышу! А, канал 78? Это вы? (Слушает.) Ах, это вы, молодой человек, прислали свои сорок безграмотных вопросов, чтобы я задала их в эфире Алисе Бруновне? (Слушает.) Вы не понимаете, чем я возмущена?!! Смеете спрашивать «а что такое»? (Бросает трубку. Руки подрагивают.)

МАРИНА. Вот в такой кислотной среде приходится жить!

Спасибо депутатской субсидии. Все, все до копеечки уйдет на долги. Десять месяцев авторы ждут гонорары… редакция — зарплаты.

Нет сил, нет денег. Министерство молчит. Бросить все?

(Смотрит на грибы. Они молчат.)

Как, ну как бросить? Сотый номер «ПТЖ» — вот же он, в сущности, готов! Обидно, обидно, обидно!

МАРИНА. Иван Николаевич! Куда вы пропали? Вы же обещали журналу перевести тридцать этих несчастных копеек. (Слушает.) Да, обязательства, а вы как думали? Еще пять лекций прочитать вашим электрикам?! (Слушает.) Да, я свои обещания помню, и если вы помните, то последнюю лекцию читала на 24 с половиной минуты больше. (Слушает.) Им понравилось? (Слушает.) Ну, спасибо, конечно. За «понравилось» я со студентами работаю. Профессорская зарплата так называется. (Кладет трубку.)

МАРИНА. Грибы зашевелились?! Кажется, глюки.

МАРИНА. Антон, да! Отправить журнал надо во все театры России, да, во все! Список у Насти. (Слушает.) За день не справишься? Как так? Ну и что, что очереди на почте? И не забудь в типографию забежать, проверить тираж. Я уже сегодня четыре раза им звонила. Про «Метропресс» только не забудь, как в прошлый раз! В чулане все пересчитал? Сколько экземпляров Коковкина осталось?

МАРИНА. Вчера вы прислали курсовую в 2.30 ночи. Что «Марина Юрьевна»?! Нет, не понимаю. Бесполезно, видимо, еще раз рассказывать про то, что с Сахновским мы так себя не вели. Да, если будет необходимо, и четвертый вариант придется писать. Что «рано»? Семинар начнется ровно в 11.

МАРИНА. Ленка, да, ты права. Музыкальный театр в блоге завален. А что я могу?! Ты предлагаешь мне самой к «Баядерке» в Михайловский бежать?! Сама поищи автора. Вам всем ну просто отлично с диванов своих рекомендовать! Тексты… ну да, есть слабые. Сильных авторов поди заставь. Сколько просим Машу Димант? Хорошо, она много работает. А ты-то сама когда последний раз издавала звук?! В своем, легком жанре? (Слушает.) Меня ведь снова кружит, с шеей — завал. Хожу в ошейнике и сплю в нем. А ты как думала? Не спрашивай про спину! Два тюбика диклофенака на мне. Вредно? Ленка, да мне же работать надо круглосуточно! Ой, прости, Резо звонит. (Переключается на другой звонок.) И тебя, Резо, с Успением, и тебя. Редакция вся передает привет. Я болею. (Слушает.) Нет, ничего не надо, справляюсь. Вчера на Смоленское ходила. (Слушает.) Но минуты свободной нет. На «Реальном театре» 21 спектакль обсудила. Кто это выдержит? Сама не понимаю уже, на каком свете. (Слушает. Как бы смотрит на грибы, но зрачки обращены вверх, к потолку: Господи, дай Резо сил, сил…)

МАРИНА. Как не напишете? Про какое вдохновение вы мне рассказываете? Я как в забое. У нас же дыра… Мы же держали место, журнал сверстан! О, господи.

(С отчаянием смотрит на потемневшие грибы. Идет в комнату. Садится за компьютер. Открывает новый файл.)

Десять тысяч знаков, десять тысяч. Ну, ничего. Напишу минут за 30. И к грибам!

МАРИНА. Женя, не могу говорить. Срочно пишу в номер. N звонила только что, без вдохновения она, придется мне. (Слушает.) Жуткий запах в редакции после мора тараканов?! (Слушает.) 233 школьные рецензии прочитать к какому числу? Да-да, Женя, поняла, простите, Лоевский прорывается!

— Алик, привет! Нет сил! Подожди, не начинай, перезвоню. Каминская прорывается.

— Наташка, а я как раз о тебе думаю! И о Груевой. Сборник Соколянского? Делаем, делаем, а как же? Это наш долг, еще один долг перед профессией. Вы как составители сделаете все прекрасно. Ну, конечно, я здесь всех, кого могу, подгоню! Все, пока. Рыжаков прорывается.

— Витя, февраль-то на носу. Да все я сделала уже. За тобой, ты помнишь, надеюсь? Или перечислить?

(Телефон неожиданно садится. Марина смотрит на темный экран, переводит взгляд на календарь, на таз с грибами. Слышит звук открывающейся двери. Видит живую елку.)

МАРИНА. Елка вошла. Сама. Доработалась я, блин!

(За елкой шевеление. Проглядывает силуэт сына Мити.)

МИТЯ. Почему ты на кухне? Почему в твоей комнате нет света?

МАРИНА (отрешенно).

Люди едут куда-то, летают,
Туса-туса, движуха и движ.
Только я все учу и верстаю,
Ленту скроллю — и с завистью: «Ишь!..»))))

МИТЯ. Мама!

МАРИНА (очнувшись). Митя, ты откуда приехал, из какого города? Давай есть. Гречневую кашу с овощами будешь?!