«Кроткая» Валерия Ивченко и другие на фестивале «Монокль»

«Кроткая». По повести Ф. М. Достовского.
Большой драматический театр им. Г. А. Товстоногова.
Автор инсценировки, режиссер-постановщик, исполнитель — Валерий Ивченко.

Каждый из двадцати спектаклей, отмеченных (как, впрочем, и не отмеченных) жюри «Монокля» в листе награждения, заслуживал отдельного глубокого разговора. Некоторым работам не хватило, кажется, совсем немного для того, чтобы стать лидером — как, например, спектаклю «Wanted Hamlet» театра Karlsson Haus. Актер Михаил Шеломенцев и режиссер Алексей Лелявский вскрывают шекспировскую пьесу психоаналитическим ключом: беспомощные, отчаявшиеся дети предъявляют счет отцам. Дания предстает военной империей, государством-агрессором, где Клавдий лишь продолжает линию Гамлета-старшего — и тот, и другой хотят только войны, крови, и в этом истерзанном насилием мирке растет, бунтует, а потом и затухает хрупкий, нервозный Гамлет.

Антивоенная тема стала лейтмотивом этого фестиваля. В «Игре об Анне Франк» Социально-Художественного театра Ксения Плюснина держит в голове десятки страниц дневника Анны, проживая на сцене лишь те из них, на которые укажет случайный набор цифр брошенного кубика. Каждый новый спектакль, таким образом, становится в полном смысле уникальным опытом, собранным на сцене, здесь и сейчас.

Во всех работах-победителях петербургского тура «Монокля» видна личность артиста. И «Комната Герды» Алисы Олейник и Яны Туминой, и «Сибирь» Сергея Азеева — Романа Кагановича дают пример удивительного синтеза сильного актерского высказывания, личностного масштаба, точно найденного материала и экономной, уважительной и к материалу, и к артисту режиссуры. Об этих двух спектаклях ПТЖ писал ранее, и мы рады, что они продолжают получать награды. Алиса Олейник недавно была удостоена «Премии Владаса Багдонаса», а Сергей Азеев и Роман Коганович — премий «Прорыв»-2019 как лучшие актер и режиссер соответственно.

Но вот о третьем лауреате петербургского «Монокля» сказано до обидного мало, хотя спектакль Валерия Ивченко по «Кроткой» Ф. М. Достоевского можно назвать воплощением жанра.

Название неслучайное для Ивченко, даже, как будто, символическое. Когда-то, в начале 1980-х, Олег Борисов «прорвался ролью Закладчика в „Кроткой“ Л. Додина». В зале были зрители, которые видели тот спектакль, того «настоящего Достоевского». Того Олега Борисова, на место которого, по легенде, и позвал Товстоногов преуспевающего киевского актера. Почитайте статью Елены Иосифовны Горфункель от 1999 года — лучшего актерского портрета Валерия Ивченко никто с тех пор не написал. Возможно, потому что и поводов не было. Тогда, двадцать лет назад, роли в спектаклях Темура Чхеидзе казались лишь слабым эхом товстоноговского БДТ. Теперь они кажутся подарком. В отсутствие классического репертуара, достойного его масштаба, моноспектакль — единственный жанр, позволяющий Ивченко высказаться. И высказаться в полную мощь. Удивительное дело, художественные руководители приходят и уходят, а великий актер настойчиво творит свой театр в театре. «Черное и красное» по произведениям С. Беккета и А. Чехов, «Старик и море» Э. Хемингуэя и вот теперь Закладчик.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

В этой роли есть… (могу ли я говорить «все»? много ли я видела его ролей?)… скажем, мне кажется, в ней сошлись многие темы, близкие Валерию Ивченко. В «театре Ивченко» сцена совмещает в себе судебный зал, университетскую кафедру и церковный амвон. Его герои исповедуются и творят суд, не жалея себя. И поучают, да — хоть и ненавязчиво. Ивченко смотрит на театр без всякой иронии — со старомодной для нас серьезностью. Театр как кафедра, с которой можно сказать миру много добра, как институция, ответственная за нравственность, просвещение, воспитание. Звучит ужасно. Почему же его «Кроткая» — самый жестокий и затягивающий спектакль из тех, что я видела в последние годы? Как ему одному удается сделать то, что не удается всей федерально-театральной машине БДТ в большом здании?

Закладчик Ивченко с первой минуты действия пребывает в состоянии высочайшего нервного напряжения. Он будто собирает уходящие силы, ловит вспышки сознания, — это тоже лейтмотив Ивченко: физическое угасание человека, его прозрение на пороге даже не смерти, не-бытия. Монолог Закладчика он ведет в форме исповеди в православном, публичном ее варианте — чего стыдиться, ведь разговор идет с Богом (вот и лампадка наверху теплится, едва видна). Зрители — как толпа очередников, вольно-невольных свидетелей этого духовного разоблачения. Мучительная роль.

Уже не раз до меня писали, как болезненно звучал у Ивченко Чехов, как не оставлял артист зазора между собой и Стариком. Ивченко поражает жестокостью, как, пишут, поражал «беспощадностью к самому себе, к человеку вообще» Олег Борисов. Принято думать, что такой изощренный способ вовлечения, такая неочевидная иммерсивность доступна только радикальным режиссерам (Константину Богомолову, например, в «Теллурии»), — нет. Вот она, пожалуйста. «Старая школа». Ивченко-актер, как и его герой, пребывает «на краю», в экстазе — играет, словно в последний раз, не жалея себя. Эта бескомпромиссность актера-художника и создает «эмоциональную воронку». Оторваться невозможно. Дробя текст повести на девять частей (три акта по три части — спектакль идет с двумя антрактами), давая в перебивках видеозаписи с основными выводами по фрагментам, Ивченко помогает больше нам, чем себе. Счастье, что исповедь ведет бунтарь — так в повествование (и в партитуру роли) вторгаются элементы рацио, суда. Ивченко — адвокат своей роли. Героям Ивченко не дано верить слепо. Они аналитики, интеллектуалы, обреченные выстраивать свою казуистику, чтобы потом выпутываться из нее — недаром так много внимания в спектакле уделяется «Фаусту» Гёте.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

«Лирико-гротесковая сложность» (см. Е. И. Горфункель) Закладчика Ивченко — это невыносимое почти, болезненно обостренное душевное обнажение вкупе с холодной точностью критических оценок. Возможно, нет уже той блистательной легкости игры, но точность пластического решения не исчезла. По-прежнему «слово и жест у этого актера, их состязание в микромире индивидуального творчества отражает суть театра как вековую борьбу слова (драматургии) и жеста (игры) с островками перемирия» (см. Горфункель).

Достоевский открывается у Ивченко как великий психолог, знаток бездн, прошивающих нашу повседневность. Открывается в своей вневременности. Такой старомодный взгляд на Достоевского. Такой живой, будоражащий взгляд. Как получается, что даже истрепанные слова «люди, любите друг друга», возникающие под занавес на экране, не кажутся пошлостью?

Образ птицы, которая не может взлететь, не раз возникал у Ивченко. В давнем «Пороге» А. Дударева, спектакле еще товстоноговской эпохи, его Буслай «стоял на одной ноге, втянув растрепанную голову в плечи, раскинув безвольные руки, как крылья, которые не могли оторвать его от земли». Теперь его Закладчик точно так же, раскинув руки, стоит над сапожками мертвой жены (о, как он обнимает чуть раньше эти сапожки — так многие живут, «обнимая» память об ушедшем, не желая смиряться) — снова машет крыльями эта большая нелепая душа-птица. Но теперь, наконец, ей удается взлететь.