«Финал. Дядя Ваня». По пьесе А. П. Чехова.
Театр «Драма номер три» (Каменск-Уральский театр драмы).
Режиссер Александр Вахов, медиа-дизайнер Андрей Чугунов.
В небольшом городе Свердловской области возник спектакль в виде, как обозначено в афише, «пространства игры с Антоном Чеховым», а если точнее — игры на пространстве текста финальной сцены пьесы «Дядя Ваня». Придумал игру бывший актер Коляда-Театра Александр Вахов, ставший в этом сезоне штатным режиссером «Драмы номер три». Игра — настоящая, то есть спектакль не просто включает игровые элементы — он весь зависит от поведения игроков, которыми выступают зрители.
Сцена из спектакля.
Фото — Алексей Фадеев.
Начинается все, действительно, с финальной сцены знаменитой чеховской пьесы. На почти пустом — только с парой стульев — пространстве сидят ее участники, а на фронтальной стене-экране высвечиваются слова «Осенний вечер. Тишина». И идет (как будто продолжается) действие, где все «по Чехову» — и отъезд Астрова Максима Цыганкова, и его прощанье со старой няней Мариной Нины Бузинской, и скучные бухгалтерские расчеты дяди Вани Алексея Калистратова, и, конечно, Соня Татьяны Васильевой с ее тихими восклицаниями «что же делать? надо жить!». И с монологом про «небо в алмазах». Действие течет неторопливо, с выдержанными паузами, с тихим переливом звуков гитары сидящего в глубине Телегина Сергея Юсупова. Неподалеку от него спиной к зрителям сидит еще один бессловесный персонаж (как мы вскоре узнаем — Мария Васильевна, мать дяди Вани), который после высвеченных на стене-экране слов «Занавес медленно опускается» выходит на авансцену и оказывается режиссером спектакля.
Александр Вахов здоровается и представляется зрителям. Рассказывает, как рождался замысел спектакля, и объясняет в общем виде суть игры. Зрители будут руководить ходом действия при помощи лазерных лучей: брелок выдан каждому на входе в зрительный зал. Но прежде идет — и письменно на экране, и в воспроизведении электронного чтеца — не совсем краткий пересказ содержания всей пьесы, завершающийся полным текстом финальной сцены. Только после этого режиссер приглашает нас настроиться — погрузиться в атмосферу осени, дворянской усадьбы. В темноте мы слышим звуки мычащих коров, блеющих овец, цоканье лошадей, нарисованные образы которых затем начинают кружиться и на экране. Наконец, высвечивается название «ФИНАЛ. ДЯДЯ ВАНЯ», и начинается… аукцион, где лотами выступают возможные варианты спектакля и выбирается тот, кто набрал большее количество голосов — красных лазерных точек на экране. Варианты следующие…
Сцена из спектакля.
Фото — Алексей Фадеев.
Прежде всего, конечно, распределение ролей. На экране — шесть колонок по числу персонажей, и ведущий, оговариваясь, что он будет всегда (единственная константа) бессловесной Марией Васильевной, вызывает последовательно из-за кулис каждого артиста, представляет его зрителям и предлагает назначить на одну из пяти ролей (возраст и пол значения не имеют). И вот мы видим, что у Алексея Калистратова, например, больше всего красных точек в колонке «няня Марина», а у Татьяны Васильевой — «дядя Ваня», и т. п. Затем мы выбираем таким же образом стиль одежды участников. Предлагается три варианта: костюмы персонажей, повседневная одежда, цветные легинсы. Следующий лот: что выпьет Астров перед уходом — вода/водка/откажется. Затем — куда поцелует Астров няню на прощание: в лоб/в губы/в большой палец. И еще, и еще: как долго будет зевать няня Марина (временные варианты), что сыграет на гитаре Телегин (варианты настроения), чем будет занята Мария Васильевна (читает книгу/уснула/умерла), как Соня прочитает свой финальный монолог (с надеждой/обреченно/без слов). При каком свете пройдет отрывок (варианты), какая музыка прозвучит в финале (варианты с конкретными названиями произведений), чем закончится отрывок (коллективный танец/общая песня). В последнем лоте при любом выборе предлагаются дополнительно варианты танцев или песен.
После этой напряженной работы зрителю можно «выдохнуть» на всем известной оптимистичной песенке «Этот мир придуман не нами», которую все участники — и на сцене, и в зале — поют вместе, так как слова на экране движутся, и потому что уже, в общем, познакомились и разогрелись. Ну а затем начинают вместе «придумывать мир».
Сцена из спектакля.
Фото — Алексей Фадеев.
Хохот в зале стоит почти беспрерывный. В самом деле, надо видеть, как происходит, например, целование большого пальца, и как няня Марина-Калистратов «проносит» этот поцелованный палец через весь отрывок или — отдельный гэг — как она зевает в назначенную минуту. Или как Соня-Цыганков умудряется без слов произносить свой монолог, а дядя Ваня-Васильева при этом заходится от хохота. И какие пируэты с невероятной растяжкой вытворяет во время коллективного танца одна из старейших артистов театра Нина Бузинская.
После окончания данного варианта отрывка на экране обозначается следующий этап: «ваши дальнейшие действия». Предлагаются две возможности: сыграть еще раз или выйти на финал с поклонами. После второго раунда игры (трудно представить, чтобы выбирался не он) предлагаются уже три возможности: сыграть еще раз, или показать все имеющиеся в запасе игры песни/танцы, или финал с поклонами. Фрагмент «песни/танцы», который на моем спектакле был выбран единогласно, — отдельный бонус! И дело даже не в том, как все артисты музыкальны, харизматичны, пластичны (хотя и в этом тоже!), дело в том, что здесь получаешь то, что можно получить только в этом искусстве — невероятный заряд радости, живой энергии, опыта сопричастности лицедейству, которое творится на твоих глазах.
Сцена из спектакля.
Фото — Алексей Фадеев.
В финале — вместо того чтобы слушать, как режиссер-ведущий, тоже активно участвующий во всех акциях спектакля, подводит какие-то «итоги», я вглядываюсь в мультимедийно множащийся на моих глазах портрет мудро смотрящего на нас Чехова и думаю опять о том, что, слава Богу, театр никогда не умрет.
Первым делом, выходя из зала после просмотра спектакля «Финал. Дядя Ваня» режиссёра Александра Вахова, вспоминаешь Марка Захарова. Он когда-то писал — в книге «Контакты на разных уровнях», — что бывают спектакли, которые следует записывать за театром, числить в репертуаре, но ни в коем случае не показывать со сцены. Лет двадцать, а то и больше — с тех самых пор, как я прочитал книгу Захарова, — я грезил увидеть такой спектакль, и вот на днях, кажется, повезло. Мне думается (позаимствую у Марка Анатольевича и эту фразу), что спектакль Александра Вахова, поставленный в каменск-уральской «Драме номер три», как раз из них, из тех спектаклей, которые никак нельзя показывать зрителям. Правда, по совершенно иной причине. Захаров писал о спектаклях, которым присутствие зрителя будет только мешать; в каменском же зрелище без публики никак не обойтись. Парадокс, однако же, в том, что с вовлечением в действо зрителя всё предприятие незамедлительно скатывается к развлечению пьяных гостей на свадьбе.
Предполагалось, что «Финал. Дядя Ваня» станет интерактивным спектаклем. Если не считать того, что перед входом в зал каждому зрителю раздали по лазерной указке, началось всё довольно традиционно: пришли, расселись по местам, стали ждать начала. Чтобы нам не скучать в ожидании, на установленную на сцене большую белую выгородку, служившую, кроме того, экраном, транслировали зрительские лица — камера скользила по рядам, выхватывая в фокус то одного, то другого, некоторые из проигнорированных камерой пробовали указки, целясь в лоб тем, кого осчастливило появиться в кадре.
Наконец в зале стемнело, на сцене зашуршало, просветлело, и шестеро артистов взялись, как следовало из названия, разыгрывать финальную сцену из «Дяди Вани»:
М а р и н а (возвращается с подносом, на котором рюмка водки и кусочек хлеба). Кушай.
Астров пьёт водку.
На здоровье, батюшка. (Низко кланяется.) а ты бы хлебцем закусил.
И — до конца, до знаменитого сониного «Мы отдохнём», после которого медленно опускается занавес.
Вероятно, предполагалось, что эта сцена будет сыграна «как у Чехова», то есть, так, как представляет себе Чехова добропорядочная публика в приличном среднестатистическом театре. Это, повторю, моё предположение, потому что увиденное представляло собой нечто маловразумительное, напоминавшее школьный урок литературы, когда проходят Чехова и ученики разыгрывают некоторые сцены по ролям. Никому не придёт в голову требовать от девочки, которая читает за Соню, или от мальчика, который читает за дядю Ваню, помнить все обстоятельства пьесы, которые привели обоих к этому обещанию неба в алмазах и отдыха где-то там, за гробом. Мне же — не иначе, сдуру — хотелось надеяться хоть что-нибудь понять про чеховских героев в трактовке именно этого театра, равно как и про артистов, их исполнявших. Понял одно: все и вся пусты, как барабан. Если стояла задача посеять во мне как зрителе скуку, это удалось.
Когда возникший на экране титр сообщил, что занавес медленно закрывается, на сцене остался только режиссёр Александр Вахов — в предшествующем отрывке из «Дяди Вани» он сидел в кресле спиной к залу, изображая в белом чепчике на голове маменьку заглавного героя Марию Васильевну, — и в довольно сбивчивой речи рассказал, что давно хотел поставить Чехова. Но как? В это самое «как» нам и предложили поиграть. Для начала нас познакомили с кратким содержанием пьесы, которое бежало белыми буквами по чёрному экрану (не уходя, к счастью, в перспективу, будто в очередном эпизоде из «Звёздных войн») и озвучивалось, судя по диковинным ударениям, механическим персонажем типа Алисы, только мужского пола. Затем нас познакомили с текстом финальной сцены, и настало время интерактива.
На экране появилась таблица с именами персонажей. Право исполнить молчаливо присутствующую в финале Марию Васильевна режиссёр оставил за собой, а зрителям предложил сделать распределение ролей по своему вкусу: поочерёдно на сцену выходили остальные пятеро участников спектакля, и зритель пригодившимися наконец лазерными указками выбирал на экране поле с именем персонажа, которого тот или иной артист должен был сыграть в последующем варианте сцены.
Надо сказать, что голосовать при помощи лазерных указок — не самая удачная затея. Зрители явно получали удовольствие — трясли указками, будто черкали карандашом, рисовали на экране заковыристые фигуры, перескакивая из поля в поле, и во многих случая я бы затруднился определить результат такого голосования, и пару раз, сдаётся мне, случилась-таки подтасовка, но, смею предположить, чистота голосования ничего бы не изменила ни к лучшему, ни к худшему.
Далее зрителям предлагалось выбрать некоторые подробности будущей сцены: решить, в каких костюмах будут персонажи — в чеховских или, например, в цветных лосинах; куда Астров поцелует Марину — в губы, в лоб или в большой палец; сколько времени будет зевать Марина — пятнадцать секунд? минуту? — как дядя Ваня воспримет монолог Сони — с хохотом или с издёвкой, и так далее. Сцена должна была завершиться танцем и песней — хочешь, споют «Что такое осень», хочешь — «Тучи как люди», словом, на любой вкус.
После каждой сцены предлагалось ответить на вопрос «А это Чехов?» и выбрать, что делать дальше. Из опций: «сыграть ещё раз», «повторить все песни и танцы», «финал и поклон». На этом весь интерактив исчерпывался, дальше, как в дне сурка, предполагалось лишь бесконечно возвращаться к началу. Вечности в запасе ни у кого не оказалось, и сцену в тот вечер сыграли всего дважды — если не считать, скажем так, оригинала по Чехову. Смысла описывать каждую из этих сцен нет: несмотря на разницу во внешних деталях, суть оставалась неизменной.
Не знаю, знаком ли Александру Вахову человек по имени Кит Джонстон, но всё происходящее в тот вечер в зале укладывалось в рамки понятия theatresports (театральный спорт), воплощённого Джонстоном в основанной им много лет назад в канадском Калгари театральной компании «Loose Moose». Разница состояла в том, что актёры Джонстона предпочитали сочинять историю прямо перед зрителями, не опираясь на готовый текст. Зритель мог влиять на обстоятельства готовящейся сцены, выбирая место действия, отношения между персонажами, их настроение и т.д. Остальное — импровизация.
Джонстон с сожалением отмечал, что, где бы он ни показывал свои шоу, в публике всегда найдётся человек, который выберет местом действия будущей сцены туалет. В нашем случае место действия было определено автором, поэтому у Вахова публика развлекалась другим совершенно предсказуемым образом: назначая на женские роли мужчин, на мужские — женщин.
Вот тут-то и началась свадьба с пьяными гостями. Меня, ежели по правде, уже давно нельзя удивить мужчинами, которые играют женщин, или женщинами, которые играют мужчин. Если авторы спектакля умеют это оправдать, почему бы нет? Но предъявив вместо оправдания ужимки и прыжки, можно разве только напугать, не избавив при этом от вопроса, что это было и зачем. Очень неловко, оказывается, смотреть, как опытная актриса прячется за штампами, изображая Астрова. Неловко смотреть, как отчаянно комикует неплохой молодой актёр, пытаясь без слов донести до нас монолог Сони. Или как та же Соня, но в другой версии — уже брутальная, широкоплечая и бритоголовая (да-да, опять мужчина!) — механически, не понимая ни слова, тарабанит про пресловутое небо в алмазах. Или как талантливая молодая актриса, которой выпало в роли дяди Вани слушать монолог Сони с издёвкой, бессовестно наигрывает…
Не скрою, мне очень нравится эта идея — сыграть по-разному одну и ту же сцену. Театр, кстати, довольно занимательно сыграл весной «Золушку» в разных жанрах — от производственной драмы до хоррора — в капустнике к дню театра (говорю при всей своей жгучей нелюбви к капустникам и КВНу). Из «Дяди Вани» капустника, как я понимаю, делать не предполагалось. Мне думается, это предприятие могло бы стать удачей, если бы изначально, в первой сцене, которая «точно по Чехову», был задан очень высокий класс игры, а все последующие сцены — со всеми привнесёнными зрителем нюансами — оказались бы сыграны по крайней мере не хуже (а в идеале всякий раз превосходили бы предыдущую сцену), чтобы пышная грудь и нежный голос молодой актрисы не мешали верить, что перед нами дядя Ваня, а бритый череп высокого широкоплечего актёра добавлял незабываемого очарования Соне.
Ничего этого на сцене нет. Могло ли получиться? Не знаю. Если первую сцену — «классического Чехова» — можно придумать и отрепетировать, то все последующие возможные варианты зависят лишь от того, насколько актёры способны к такого рода работе. Позже я попытался подсчитать возможное количество перестановок; оказывается, если учитывать только актёров — что каждый из пятерых (исключая присутствующего на сцене режиссёра) может сыграть любую из пяти ролей, — выходит уже сто двадцать вариантов. Добавить пару переменных (а предлагается больше) — и вариантов становится свыше тысячи. Все не отрепетируешь, поэтому играют как умеют.
В театре, как мне кажется, прекрасно понимают, какого качества зрелище представляет собой этот несчастный «Дядя Ваня», поэтому зрителей постепенно подводят к выбору опции «повторить все танцы и песни». Это очень разумный ход, потому что он подразумевает примерно полчаса песен и плясок народов мира и отечественной эстрады — «Тучи…», «Что такое осень», «Сиртаки»… В общем, гулять так гулять. При чём здесь «Дядя Ваня»? Совершенно ни при чём. Минуте на десятой этого будто бы импровизированного сейшена начинаешь раскачиваться в такт и подвывать про тучи, которые «как лю-у-у-у-уди».
В финале Александр Вахов вновь обратился к зрителям и сказал, что этим спектаклем театр хотел подарить нам некий совершенно новый опыт прочтения Чехова. Не готов с этим согласиться, потому что мой опыт, связанный с этим зрелищем, вылился в понимание, что здесь неплохо поют, посредственно танцуют и бездарно играют. Именно этот опыт, а также скромная, будто извиняющаяся, ремарка Александра Вахова о том, что для него и для артистов это своеобразный тренинг, и заставили вспомнить слова Захарова, которые я привёл выше. Каменского «Дядю Ваню» ни в коем случае нельзя показывать публике. Вот в таком виде, в каком это зрелище существует сейчас. Нельзя. Пусть будет либо тренинг, либо спектакль.
Да, публика в экстазе. Но люди приходят в экстаз от самых невероятных вещей. Я помню, как во времена, когда трава была зеленее, а мы моложе, и потому нередко оказывались на свадьбах друзей и знакомых, было развлечение: брали верёвочку с привязанным к концу карандашом, другим концом привязывали её гостю на поясе, так, чтобы карандаш свисал сзади; гость, приседая, должен был попасть карандашом в горлышко бутылки. Этот аттракцион вызывал у гостей неописуемую радость. Нынче, кажется, поутихло. Зато игры с переодеваниями мальчиков в девочек и чтением сценок по ролям (нередко с графоманскими стихами) до сих пор не менее популярны в свадебных и юбилейных меню. Ну, допустим, мы подарили зрителю эту немудрящую радость узнавания. И что? Придуриваться он умеет и без нас.