В Ярославском театре им. Федора Волкова открылся Центр имени Константина Треплева

Читки пьес современных немецких драматургов — первое мероприятие открывшегося в Ярославле Центра имени Константина Треплева, но уже третья попытка Волковского театра освоить современную западную драматургию. В ноябре 2010 года здесь показывали эскизы по пьесам сборника «Антология современной польской драматургии» (лучшей стала работа Евгения Марчелли по пьесе Дороты Масловской «Двое бедных румын, говорящих по-польски»), в апреле 2011 года устраивали читки голландских пьес.

Читки для сегодняшнего театра — необходимая разминка, обусловленный новейшим временем тренажер. Для Ярославля читки — возможность встроиться в контекст современной драматургии, получить новый опыт. Понятно, что среди пьес текущего периода (и западных, и наших) далеко не каждая — шедевр. Есть пьесы жизнестойкие, есть проходные. Важен сам факт обращения к современности, к драматургическому опыту чужой страны. Над новым для себя жанром читки в театре Федора Волкова поработали вдохновенно, не просто прочитав пьесы перед зрителем, а сочинив эскизы спектаклей.

В качестве примера знакомства с голландской драматургией были выбрали три пьесы двух ведущих голландских драматургов — Лот Векеманс (род. 1965) и Карста Ваудстры (род. 1947), сходные по содержанию — это рефлексии на темы семьи и смерти.

«Их сестра» Лот Векеманс — монолог от лица Исмены, дочери Эдипа, происходящий после ее смерти. Исмена (Анна Ткачева) проговаривает свое чувство вины (она, пассив среди пассионариев, всегда жила в тени знаменитой семьи, стесняясь своего негероизма). Миф о семье подан с изнанки (Исмена вспоминает о детстве с сестрой и братьями, о том, как нелегко быть просто человеком в семье рвущихся в бой). Все перипетии, происходящие с ней и родней, показаны «изнутри», взглядом «своего» человека. Благодаря оптике обыденности знаменитая история лишается мифологического ореола и может попасть в каждого сидящего в зале. Совершенно очевидно, что перед нами не античная, а самая обыкновенная девушка — герой безгеройного времени, маленький человек, которому нет нужды в кровопролитиях («у меня никогда не было чувства, что я могу что-то сделать»). Однако режиссер Сергей Карпов почему-то решает пьесу в духе «Психоза» Сары Кейн: по появляющимся в спектакле санитарам (в пьесе их не было) совершенно очевидно, что Исмена находится в закрытой палате клиники для душевнобольных. Из-за этой конкретной привязки к месту (психбольница) сущность пьесы испаряется, история становится не общей, но частной, а потому не такой ранящей.

В пьесе «Яд» (2009), тоже написанной Векеманс, отношения между собой выясняют бывшие супруги, связанные смертью ребенка — десять лет назад их сына задавила машина. С тех пор героиня (обозначенная просто как «Она»), живет одна, на антидепрессантах («ненавижу счастье, ненавижу счастливых людей»), а «Он» недавно женился, но прошлым не оставлен — пишет книгу о сыне, чтобы избыть горе («я просто должен найти ему место»). Главное в отношениях этих двоих — возникновение утраченного после трагедии диалога. Артисты нашли этому диалогу верный и очень личный тон. Он (Владимир Майзингер) — невзрачный отец семейства, робкий в своих попытках поговорить со все еще любимой женщиной. Она (Наталья Асанкина) — язвительная, но соблюдающая внешнюю форму. Элегантность ее костюма, ухоженность лица, независимость тона только обнаруживают фобию прошлого (и эта женская уязвленность задана с самого начала, когда она украдкой от него пудрится, подкрашивает ресницы, стараясь по-быстрому упаковать свое смятение в изысканную оболочку). «Яду» придумано остроумное, но мало совместимое с пьесой решение: введен дополнительный персонаж — режиссер. Таким образом, все происходящее в пьесе — не настоящая история, а только репетиция очередной психологической драмы о мужчине и женщине, чуть ли не отрывок из сериала. Тем более что персонаж режиссера (Николай Шрайбер) ведет себя неряшливо (он суетлив, постоянно треплется по мобильному), что, конечно, веселит зрителя, но задает повествованию неверный вектор.

В тексте Карста Ваудстры «Тихая серость зимнего дня в Остенде» (1993) (режиссер Владимир Майзингер), главный герой Мельхиор, режиссер и драматург, хочет дать своему давным-давно умершему младшему брату Николаасу вторую жизнь — оживить его как персонажа пьесы. В этой, сочиненной Мельхиором пьесе, будет действовать целая семья — двое братьев, старшая сестра и т. д., а театр — обыгрываться как приём. Перед нами спектакль в спектакле, где есть режиссер-неудачник, обсуждающий будущую постановку со своим героем (умершим братом), есть мотив сгоревшего театра (в котором работали все персонажи пьесы), а на театральные сюжеты, которые труппа разыгрывает перед зрителем (к примеру, постановка в духе театра Но или сцена из «Гамлета») проецируются сложные внутрисемейные отношения. Режиссер Владимир Майзингер и артисты сделали на удивление внятную постановку (к тому же костюмированную) этой громоздкой по объему, нелегкой для восприятия пьесы.

Читка пьесы «Дождь в Нойкёльне» Пауля Бродовски.
Фото из архива театра

Майские читки современной немецкой драматургии открыли пьесой «Камень», написанной Мариусом фон Майенбургом (род. 1972 г.), соавтором Томаса Остермайера, и поставленной в 2008 г. в «Шаубюне». Время действия в пьесе «кочующее» (ключевые для Германии десятилетия — 30-е, 40-е, 90-е), но место неизменно — дом в Дрездене, когда-то принадлежавшей еврейской семье Шварцманов. В 1934 г. Шварцманы, спасаясь от коричневой чумы, за бесценок продали жилье «приличным немцам», Вольфгану и Вите. Немецкая семья (главные герои пьесы) помогает Шварцманам бежать — об этом подвиге гуманизма повествует семейный миф. Неудивительно, что в мирные 90-е внучка немцев Ханна не без гордости пишет про дедушку школьное сочинение на тему: «Пример для подражания». Однако в пьесе то и дело звучат тревожные звоночки (зачем, к примеру, в доме не одобряющих нацизм граждан столько лет бережно хранилась свастика?). И действительно, постепенно из многоуважаемого шкафа немецкой семьи один за другим вываливаются скелеты. Герой семейного предания, дедушка Вольфганг, оказывается вовсе не спасителем евреев, а нацистом, покончившим с собой со словами «Хайль Гитлер» во время победного шествия русских по Берлину сорок пятого.

Режиссер Николай Шрайбер, несколько перемонтировав сцены пьесы, сделал эту историю менее детективной — кое-какие события здесь предугадывается, однако интрига сохранена. По актерам видно, что пьеса их по-настоящему задевает. Здорово сыгран эпизод прощания двух «подруг» (в пьесе — финальный, но в спектакле вынесенный в начало): захватчица, немка Вита (Ирина Чельцова) и покидающая свой дом еврейка Киса Шварцман (Татьяна Малькова) сидят за чашкой кофе в уютной гостиной Шварцманов. Где-то за кадром их мужья подписывают бумаги о купле-продаже. Женщины ведут светскую беседу, но когда из-за осторожных, этикетных фраз Кисы прорывается отчаяние приговоренного к смерти человека, мы понимаем, что перед нами, по сути, палач и жертва, знающие про новые роли, назначенные им историей, однако делающие вид, что все по-прежнему неплохо. Кульминация сцены — прощальная «игра» Кисы на рояле (она рубит любимый инструмент топором).

Читка пьесы «Золотой дракон» Рональда Шиммельпфеннига.
Фото из архива театра

«Дождь в Нойкёльне» Пауля Бродовски (род. 1980 г.) более всего напоминает короткометражку для киноальманаха о жизни мегаполиса. Текст построен по распространенному в современной кинодраматургии принципу short-cut (монтаж коротких эпизодов).

Бордовски, независимый журналист и драматург, рассказывает о фобиях и нервозах большого города, которые воплощают его жители, маленькие люди, работяги и бездельники. Артисты вместе с режиссером Ильей Варанкиным создали узнаваемые по кино типы: Мария Полумогина — турецкую манекенщицу, красотку Ханифу, Владимир Майзингер — обуреваемого спермотоксикозом старпера-таксиста, Игорь Есипович — больного на голову ветерана войны, которого преследует говорящая лиса, Николай Шрайберг и Александра Чилин-Гири — Мартена и Эллу, случайных любовников-торчков.

Центральный образ пьесы «Золотой дракон» драматурга и режиссера Рональда Шиммельпфеннига (род. 1967 г.) — ресторан «китайско-вьетнамско-тайский» кухни, расположенный на первом этаже многоквартирного дома.

Все истории «Золотого дракона» прошиты одной общей: в кухне новичку, китайцу-нелегалу, при помощи газового ключа вырывают гнилой зуб, по иронии судьбы зуб попадает в суп, заказанный постоянной клиенткой ресторана, стюардессой. Ресторан — модель современного мира, с его рабством, насилием, притеснением меньшинств (сестру китайца делают секс-рабыней, он сам умирает без врачебной помощи, а его труп выбрасывают с моста в реку). В этой пьесе нет ни одного счастливого лица — изнанка жизни депрессивна. Кажется, все персонажи «Дракона» плывут по какой-то медленной печальной реке, время от времени сталкиваясь друг с другом, и эти столкновения всегда травматичны.

Диалоги в пьесе стремительные, ироничные. Текст построен на приеме остранения: каждый из пяти актеров выступает докладчиком от имени нескольких героев, мужчин и женщин разного возраста и национальности (например, один актер играет попеременно «Женщину в платье», «Азиата», «Первую стюардессу»).

Правда, создатели эскиза (режиссер Сергей Карпов) сделали ставку на увеселение зрителя и несколько прогадали. Получилась не театрализованная читка, а трэш-капустник. У «Золотого дракона» — обширный плейлист: для каждого эпизода здесь есть свой хит («Michelle» The Beatles, «Мои года, мое богатство», «Любовь, похожая на сон», «Белая стрекоза любви», «Она идет по жизни, смеясь», «Родительский дом»). Но уже к середине эскиза и эти песни, и эта суета на сцене начинают утомлять, хочется просто слышать чистый текст.

Читка пьесы «Лив Штайн» Нино Харатишвили.
Фото из архива театра

Последняя пьеса, «Лив Штайн» Нино Харатишвили (род. 1983 г.), немецкого драматурга грузинского происхождения, обладательницы литературной премии им. Адельберта фон Шамиссо, была прочитана под руководством режиссера Майзингера студентами курса С. Ф. Куценко. История с отчетливо бергмановской завязкой (Лив, известная пианистка, после смерти сына оборвала связи с окружающим миром, но однажды на ее пороге появляется Лора, уверяющая что была близко знакома с погибшим юношей…). Лора, словно герой «Теоремы» Пазолини, пробуждает в окружающих чувства и желания, о которых они раньше не подозревали, однако финал «Лив Штайн» предсказуем. Парадоксально, что эта интересная пьеса с лихо закрученным сюжетом порой казалась графоманской. Но, возможно, это издержки перевода (хотя слушать что-то вроде «обмениваться соками наших тел», еще и произносимое актером не без пафоса, напоказ, было забавно).

Центр им. Константина Треплева — проект, безусловно, нужный и важный, но пока на тонких ногах. Для знакомства с новыми пьесами только читок (прочли и разошлись, забыли) недостаточно, хочется обсуждений после показов, подробного разбора текстов; хочется слышать мнение профессионалов, специалистов по европейской драматургии (если бы приехал какой внятный человек и прочел лекцию, а аудитория задала ему вопросы — это было бы дело). Пока же мы имеем только клочки информации об авторах пьес в пресс-релизах. А системы обсуждений нет. Это, конечно, не означает, что их не будет. Судя по пресс-релизу, у центра Треплева большие планы: приглашать молодых режиссеров из столицы и провинции, показывать одну и ту же пьесу в нескольких режиссерских вариантах, чтобы обнаружить ее постановочный потенциал, проводить конкурсы инсценировок современной/классической прозы etc. Пусть у них все получится.

P. S. Режиссерам и актерам, участвовавшим в читках, Театр Волкова предоставил самый правильный приз — путешествие за новыми формами, в Москву, на «Чайку» Юрия Бутусова.