«Щастье!». Ю. Ким, В. Дашкевич.
Театр им. Моссовета.
Режиссер и хореограф Алла Сигалова, музыкальный руководитель Роман Берченко, сценограф Сергей Рябов.

В русле тренда на постановку мюзиклов и оперетт в драматических театрах и в память о собственном славном прошлом Театр Моссовета выпустил премьеру под названием «Щастье!» — музыкальный спектакль Аллы Сигаловой по фолк-опере Юлия Кима и Владимира Дашкевича «Клоп».

Сцена из спектакля.
Фото — Елена Лапина.

Создавая свой по сути мюзикл в 1980-х, Ким и Дашкевич оттолкнулись от одноименной пьесы Маяковского, сдобрив ее вставками из его же «Бани». Футуристический пафос конца 1920-х они опустили — и без того хватило материала, чтобы оттоптаться на образах приспособленцев всех мастей и всех степеней власти, нанизав их на канву трагической любовной линии наивных пролетариев Ивана Присыпкина и Зои Березкиной (он становится жертвой чар коварной нэпманши, а она, не вынеся измены, совершает самоубийство). Программная для Маяковского тема клопиного паразитизма в музыкальном «Клопе» не проговаривается — все же главным в нем является история обмана и потери, — но так логика именования мюзикла хорошо перекликается с логикой названия драматической «Бани», где темы мытья тоже нет.

Сцена пожара на свадьбе, важная для пьесы Маяковского, при таком купировании сюжета не успевает произойти, но к ней отсылает закрытый пожарный занавес, с которым начинается и заканчивается спектакль.

Фолк в партитуре Дашкевича — в основном городская музыка XX века: НЭП олицетворяет ушедшая в народ мелодия «Купите бублички», соблазнительного колорита добавляют фокстроты и танго, советскую эпоху декларируют марши разной степени экзальтированности, не обходится без частушек, а сквозной темой любви главных героев становится песня Юлия Кима «Губы окаянныя», которую он сочинил еще в 1959 году. В аранжировке Театра Моссовета, сделанной Сергеем Поспеловым и Романом Берченко, этой песне — любовному дуэту — трогательно аккомпанирует балалайка соло (спектакль идет в сопровождении живого оркестра).

Алла Сигалова уже ставила «Клопа» Кима — Дашкевича как хореограф, когда в 1986-м Олег Кудряшов выпускал его со студентами Гнесинки на сцене филиала Театра Маяковского. В ее колоссальном послужном списке это одна из первых работ. Вернувшись к специфическому материалу фолк-оперы спустя почти сорок лет, она создает крепкий коктейль из неустаревающей смачно-гротескной сатиры и непостижимо просачивающейся сквозь нее искренности.

Сцена из спектакля.
Фото — Елена Лапина.

Глотать эту «слезу комсомолки» в музыкальном плане непросто: почти все сольные партии исполняются не пением, а криком. Исключение — демонически обаятельный, по-булгаковски клетчатый сводник Олег Баян (Антон Аносов), которому демонстрировать вокал все же приходится; его пластика заставляет вспомнить якобсоновского «Подхалима». И партию нежной, не от мира сего Зои Дарья Балабанова исполняет шепчущим говорком, чтобы в стремительном финале, когда онемеют все остальные, самой наконец тоже перейти на крик.

Иван Присыпкин в исполнении Михаила Тройника — восхитительное в своей примитивности животное; для сравнения с насекомым из первоисточника в нем слишком много яростного нахрапа, то ли имманентно дикарского, то ли просто хмельного: кажется, этот персонаж просто не трезвеет на протяжении всего спектакля. Другое животное, хищное и сытое — секретарь товарища Лассальченко (Дмитрий Подадаев), вершитель судеб и хозяин жизни. Лысый череп, провалы глазниц и похожий на экзоскелет оверсайз-пиджак вкупе с бюрократической прошивкой делают из него вполне футуристического биоробота (с единственной живой, мелко и противно жестикулирующей правой рукой), вот только этот робот слишком охоч до чужих невест и жен. Его равно привлекают и похожая в своей белой косынке не то на сестру милосердия, не то на ангела Зоя, и блистающая всей роскошью ар-деко разлучница Эльзевира Ренессанс (Глафира Лебедева). Имидж Эльзевиры — восхитительная работа художника по костюмам: в первом акте она похожа одновременно на драгоценную шкатулку с секретом и ядовитое экзотическое насекомое; во втором — на ней чуть старомодное для эпохи, но изящнейшее свадебное платье, белое с золотым декором — а стиль ювелирного насекомого переходит к ее матери мадам Ренессанс (Лилия Волкова).

Супрематистские декорации для спектаклей, имеющих отношение к Маяковскому, уже, похоже, стали общим местом. Но в «Щастье» наконец-то уместно выглядят сварные металлоконструкции, которые наш театр со времен Мейерхольда использует по поводу и без. Свет по мере необходимости сливает ансамбль в единую массу, серую в первом действии и красную на «красной свадьбе» во втором, а затем проявляет индивидуальные детали, которым, казалось бы, неоткуда взяться в этом мирке, где и спекулировать, и чествовать незримого товарища Лассальченко готовы стройными рядами, с одинаковыми выражениями на зомбированных лицах-черепах.

Сцена из спектакля.
Фото — Елена Лапина.

«Красная свадьба», кстати, выглядит более качественной пародией на «Тайную вечерю» Леонардо, чем то, что пытались выставить за таковую вигиланты-охранители после церемонии открытия Олимпийских игр — 2024 и что оказалось аллюзией на совсем другой сюжет. А на смену супрематическим абстракциям во втором действии приходят неуместно грандиозные серп, молот и пятиконечник, прямо по Егору Летову: «как это трогательно — серп и молот и звезда».

Массовые номера «Щастья» эффектны и сделали бы честь бродвейскому мюзиклу, но с ними контрастируют статичные стояния солистов на авансцене, а некоторые дословные репризы хочется сократить, хотя спектакль и так с запасом вписывается в стандартные мюзикловые два часа сценического времени. А что трагические финалы для жанра не характерны — на то и оговорка «опера» у авторов.