Максим Горький. «Дети солнца». Театр Сатиры на Васильевском.
Режиссер Владимир Туманов, художник Александр Орлов
В глубине сцены — квадратные столбы-колонны, сколоченные из длинных, потемневших от времени досок. На колоннах — старые фотографии, семейные и портретные. На авансцене — вытянутый в диагональ обеденный стол, сколоченный из таких же, как и столбы, досок. Заметно, что одна из колонн в глубине сильно накренилась. Само сценографическое решение Александра Орлова намекает на разлад, нарушение гармонии строгой симметрии. У дома, созданного художником, нет крыши — колонны-опоры поддерживают пустоту, заканчиваются ничем. Но у этого дома нет и стен, из-за чего и создается ощущение проходной комнаты, открытой всем ветрам и гостям.
Режиссерское жанровое определение спектакля — «русская кадриль». Как известно, кадриль — парный танец. Так и спектакль полон дуэтных сцен. Вычитанный из пьесы Горького мотив разлада любовных отношений, неразделенной любви — центральный. Протасов и Елена, Елена и Вагин, Чепурной и Лиза, Протасов и Мелания — вот четыре пары «танцоров» кадрили. Любовный мотив режиссер Туманов делает магистральным, микшируя, удаляя на периферию действия другой мотив (гораздо более важный для драматургии Горького) — социальный. Противостояние интеллигенции и народа заявлено только в первом акте спектакля. И нагляднее всего в финале первого акта и проявляется. Протасов, Елена, Вагин, Чепурной, Мелания и Лиза сидят за столом, и стараются не замечать ухарского танца Егора (Игорь Бесчастнов), Авдотьи (Светлана Щедрина) и Фимы (Екатерина Рябова). Танец продолжается и продолжается, конец, похоже, нескоро — лица сидящих за столом становятся все более мрачными. Ничего с незваными гостями не сделать, никак не вразумить, остается стиснуть зубы и терпеть. Зал в этот момент смеется — реакция персонажей абсолютно узнаваема: примерно так терпят выходки пьяных гопников в полуночном вагоне метро.
Сцена из спектакля «Дети солнца».
Фото — Дарья Пичугина
Впрочем, первым актом социальность горьковского сюжета исчерпывается. Первый акт можно назвать социальным, второй — любовным. В первом прояснена невозможность разрешения скрытого, подспудно копящего напряжение противостояния интеллигенции и народа. Второй акт отдан прояснению противоречий любовных. Так можно провести и жанровое разделение: первый акт — комедия, второй — драма и мелодрама. Неслучайно режиссер купирует финал пьесы. Никакого погрома-переворота, избиения. На реплику «Человека бьют» все убегают за кулисы. Финал спектакля — протяжный танец (танец-мечта, танец-видение) Лизы и Чепурного. Хоть одной паре, танцевавшей кадриль жизни, театр дарует секунды счастья, пусть и в ирреальном пространстве.
Отдельный, хотя и не до конца проясненный, сюжет — назначение на роль Протасова киношного (а в последние годы сериального) актера Евгения Леонова-Гладышева. От начала до конца его персонаж остается неизменным. Даже в кульминационной сцене объяснения с Еленой он столь же вял и пассивен, как и на протяжении всего спектакля. Солирует в этом дуэте его партнерша — Наталия Кутасова. И судя по всему, инертность Протасова входит в состав режиссерского замысла. Протасов — как человек обыденный, ординарный, скучный и предсказуемый. Мнимый идеализм и увлечение химией — только маска. За кажущейся озабоченностью — ничего. Неслучайно, после первого (по пьесе) акта он меняет рабочий фартук на изящную кремовую тройку (художник по костюмам — Стефания Граурогкайте). На праздный вопрос «Что тут Протасов делает» ответ прост — ничего. Да и сам опыт в начале первого акта травестирован: долгие и малопонятные эксперименты с кастрюлькой, зажигание огня и кипячение жидкости оказываются просто-напросто приготовлением вареного яйца.
Сцена из спектакля «Дети солнца».
Фото — Дарья Пичугина
Чем этот спектакль силен, так это отдельными актерскими работами. В язвительном, желчном Чепурнове Юрия Ицкова эхом отзывается чеховский Соленый. А в деловитом и вкрадчивом Вагине Леонида Алимова — отзвук Тригорина (сыгранного им недавно в спектакле Йонаса Вайткуса). Но наибольшую симпатию и понимание зрительного зала вызывает Мелания Татьяны Калашниковой — женственная, слепо влюбленная в Протасова, который ее даже не замечает.
Сейчас размеренный и неторопливый спектакль распадается на отдельные эпизоды, подробно разобранные, но все-таки сцены. Единого дыхания спектаклю на премьерных показах обрести не удалось. Впрочем, поэпизодное строение действия вполне отвечает горьковскому жанровому определению «Детей солнца» — «сцены». Кажется, спектаклю Владимира Туманова не хватило собственно сегодняшнего поворота — грубо говоря, кто такой Павел Протасов сегодня? Оттого, наверное, зал смотрит спектакль скорее уважительно, нежели заинтересованно, не находя точек соприкосновения с собственным опытом.
На мой взгляд, «Дети солнца» — это во многом история Лизы и Чепурного. В этом смысле Туманов продолжает линию «чистых чувств», начатую ещё в «Поздней любви». Но если в «Поздней любви» он очищал отношения от быта, то здесь помещает их в быт, словно зелёное растение в стеклянную колбу. Это опытный экземпляр в мире заблудившихся чувств, где любить невозможно, а можно только изнывать от безответной страсти, как будто посланной в наказание. И деревянные колонны кажутся тогда дремучим лесом, сквозь который лучам солнца вряд ли когда пробиться. Оттого и блуждают впотьмах персонажи спектакля, оттого и страстью болеют (не живут, а именно болеют, но по иронии судьбы есть только врач-ветеринар), оттого и рыдают от неё. И только Чепурной с Лизой оказываются способны преодолеть тот самый страх смерти, «что мешает людям быть смелыми, красивыми, свободными людьми». Только они способны уже в надбытовом мире разглядеть пробивающиеся сквозь щели деревянных колонн блики солнца, только они способны подняться над девятым валом бытовой страсти, накрывающим зрительный зал со страшным рёвом.
Жанр спектакля определён как «русская кадриль». Танец, для которого характерен временный обмен партнёрами. Однако прилагательное «русская» для меня здесь рифмуется со значением «русской рулетки». То есть рулетка, как и кадриль, вполне себе безобидное времяпрепровождение, а вот с прилагательным «русская» приобретает трагическую окраску и эсхатологическое движение, особенно заметное в контексте протасовской модели людей-планет, вращающихся вокруг солнца.
Алексей, про «рулетку» — совершенно замечательный факт синхронности.У меня именно эти слова крутились в голове, после первого просмотра!Очевидно — они чрезвычайно сильно заложены в тексте или режиссерском решении…
Но вот насчет преодоления страха смерти и чистых чувств, мне кажется, есть некоторая несогласованность текста и постановки.
Это хороший спектакль, но очень традиционный в том смысле, что вспоминаешь, например книгу Юзовского «Актеры в горьковских ролях», а внутри ничего не «звенит» (как «звенело» на «Поздней любви»).
Да, дощатый лес, да, похоже одновременно на дом и на ящик, в который рано или поздно сыграет каждый. Да, Протасов смотрит на солнце вверх, а оно оказывается внутри безжизненных стволов и зажигается лишь в финале, рожденное любовью погибших дня реальной жизни Чепурнова и Лизы. И тогда светящиеся стволы начинают напоминать орган….
Туманов строит на материле Горького подтексты, вторые планы, иносказания, но настоящей, нервной, плотной жизни все же не получается (вокруг меня дремали, между прочим, зрители…Почему? Внутреннний ритм не захватывал, думаю). В таком способе можно играть скорее Островского, но Туманов пытается вытянуть Чехова — и так между Островским и Чеховым эта поэтика и зависает.
Потерян Павел Федорович Протасов — сын, в общем, Федора Протасова, стало быть, с ним так или иначе связаны «наследственные» проблемы «Живого трупа». Не стану углубляться, поскольку Леонов-Гладышев и близко к этим темам не подошел, он посредственно играет полное ничтожество, глупого эгоистичного человечка (как там писал Горький в «Дачниках»: «Маленькие жалкие людишки ходят по земле моей Отчизны…») Он немолод, Елена немолода тоже, «переменять участь» им уже не по возрасту — в чем тогда проблема? Хотя Кутасова играет хорошо и умно…
Согласна с А. Исаевым: вот что действительно и остро удалось, за чем следишь неотрывно и радостно — история Лизы (я видела очень хорошую М. Фефилову) и Чепурнова (Ю. Ицков). Сыграна история любви, но любви больной, вывернутой, состоящей из мучительства. Тут другой тип психологизма, чем играют Кутасова и Алимов, тут во всем некая достоевская странность и непрерывность: когда, вымучив Чепурнова, Лиза понимает, что любит его, — он уже повесился, не дождался. Они странная пара, но в этой странности именно — пара, и ёрничество Чепурнова-Ицкова становится такой ломаной лирикой. Любовь тут случается между двумя «не героями», и следить за их жизнью на периферии сцены по-настоящему интересно.