«Иранская конференция». По мотивам пьесы И. Вырыпаева.
Воронежский Камерный театр.
Режиссер Михаил Бычков.

Скажу сразу: этот спектакль Михаила Бычкова так мощно провоцирует работу ассоциативного восприятия, что оно рождает самые необычные параллели и сходства, возможно, даже в постановке и не заложенные. Но вот их появление у зрителя заложено точно. Все здесь ощутимо тяготеет к какому-то гамлетовскому масштабу, не зря же действие происходит «на нашей почве, на датской». Ведь именно там, согласно Ивану Вырыпаеву, проходит конференция по иранскому вопросу. Хотя персонажи отнюдь не принимают статус эпических «героев», как вроде бы положено в подобной ситуации. Они — вполне себе люди нашего времени, причем времени абсолютно конкретного, сегодняшнего. Люди со своими идеалами и заблуждениями, бедами и победами, порой сложными и запутанными отношениями друг с другом.

Сцена из спектакля.
Фото — Алексей Бычков.

Само пространство спектакля, также разработанное Михаилом Бычковым, вроде бы традиционно для постановки этой пьесы Ивана Вырыпаева, пусть даже по ее мотивам. Девять стульев, столик для модератора, два микрофона. Вот только на задник проецируется что-то тревожное, пока что скрытое в полумраке: угадывается сумрачное небо с тяжелыми и мрачными облаками. А потом вдруг с переменой света мы увидим фреску Луки Джордано «Ладья Харона», и апокалиптические мотивы усилятся. И с помощью световой партитуры, тоже предложенной Бычковым, фреска эта сыграет свою роль, то подсвечиваясь, то вновь уходя в тень, то начиная медленно вращаться, закручивая в свою воронку всех и вся.

Пьеса «Иранская конференция» была написана Иваном Вырыпаевым в 2017 году и сразу же стала популярной и востребованной. Казалось бы, ставь, как написано, и спектакль в любом случае станет, по меньшей мере, актуальным и своевременным. Но в Камерном театре, известном своим созвучием времени, даже прошедший совсем короткий период, всего-то четыре года, имеет значение, потому что в чем-то сместились акценты, родились новые смыслы, появились более актуальные выводы о времени и о нас в нем. Спектакль Михаила Бычкова гораздо жестче и беспощадней пьесы. Автор пьесы и автор спектакля здесь на равных сошлись в столь необходимом театру диалоге: не умаляя значения вырыпаевских тем и смыслов, Бычков добавляет в них свои, порой полемизируя с автором, что-то из пьесы изымая, что-то добавляя.

Сцена из спектакля.
Фото — Алексей Бычков.

Полемика и размышления по поводу принципиального различия менталитета и ценностей Востока и Запада расширяются до бесконечности. И появляется внятный российский акцент, непонятный и непереводимый для Запада едва ли не в такой же степени, как акцент восточный. Здесь спорят о том, что такое «духовная нация» и в чем соль ее индивидуальной духовности. Пытаются осмыслить сегодняшние российские политические постулаты, выражающиеся в словосочетании «власть и сила», упоминаются «Pussy Riot» и так далее, и так далее… Но расширение идет не только в российскую сторону, присутствуют Сирия, Афганистан, все то, без чего именно сегодня нельзя анализировать наш мир или, скорее, нашу войну. Всеобщую, глобальную, не оставляющую в стороне никого.

Но эта глобальность нынешних проблем не декларируется хорошо поставленными голосами персонажей Вырыпаева. Она в этом спектакле похожа на финальную полноводную реку, которая, к сожалению, станет Стиксом. А все эти отдельные монологи впадают в нее личными ручейками, отнюдь не спокойными и мелкими, но весьма бурными, со своими омутами и водоворотами. В этом спектакле одной из самых ценных деталей стало удивительное актерское существование каждого. Где важны слова и не менее — то, что за словами, где есть глубина и двойственность, попытки примирить себя с миром, не всегда успешные.

Сцена из спектакля.
Фото — Алексей Бычков.

Камиль Тукаев — Филипп Расмусен, модератор этой конференции, с его вопросами, прояснениями, извинениями, такими интонационно разными, словно все пропускается через себя, отвергая только административные функции. Андрей Мирошников — Даниель Кристенсен с его щемящей внутренней печалью, накладывающейся на «правильные» слова. Юрий Овчинников — Оливер Ларсен, в чьем голосе мудрость и страсть сплелись с вопросами неразрешенными. Молодой и темпераментный Олег Луконин — журналист Магнус Томсен со скрытой личной болью в ерничающих монологах и репликах. Яна Кузина — Астрид Петерсен, побывавшая в плену, выжившая, но ничего, ни одной минуты не забывшая, учащаяся быть толерантной, с пробивающим все политкорректные заслоны желанием мести своим обидчикам, взрывная и непокорная. И рядом Людмила Гуськова — Эмма Шмидт-Паулсен, жена премьер-министра, живущая «по регламенту», но «вещь в себе», тоскующая по неведомому, непонятному ей беспричинному счастью жить. Василий Шумский — писатель Густав Йенсен, похожий, скорее, на шоумена в своей привычке играть на публику, с вызовом и болью, как только приходится вспомнить свою прошлую беду. Андрей Новиков — страстный и несгибаемый отец Августин, сошедший, кажется, со страниц Достоевского и явно читавший про Великого Инквизитора. И такой неожиданный Борис Голощапов — старый дирижер Паскуаль Андерсен, так похожий на рождественского Санта-Клауса, чей мягкий «сказочный» голос доносит до нас вещи совсем не сказочные. Они сменяют друг друга, увлекая своих сценических партнеров, да и публику в сложнейшее мыслительное путешествие. Но не менее интересными и важными оказываются их личные истории, которые есть практически у каждого, и их связи друг с другом, пусть даже в далеком прошлом. Эти два пласта наслаиваются друг на друга и придают людям и событиям объем, куда более глубокий интерес личностного характера.

Сцена из спектакля.
Фото — Алексей Бычков.

А еще здесь есть странные и страшные паузы, когда действие и движение вдруг замедляются, словно снятые рапидной съемкой, и слышны взрывы снарядов — пока еще там, за стенами этого конференц-зала, — заставляющие сползать на пол, закрывать голову руками, пытаясь укрыться хотя бы за шаткими стульями. Один раз, другой, словно привычный уже аккомпанемент-ответ агрессивного внешнего мира, где нет веры словам, где нет ценности у человеческой жизни, где невозможен диалог.

А где же, спросите вы, читавшие пьесу и видевшие другие спектакли по ней, где же эта знаменитая иранская поэтесса Ширин Ширази? А ее здесь нет. Вообще нет, как нет и ее примиряющих стихов, обращенных к Возлюбленному, читай — Богу. И никакого примирения и понимания нет и не будет. Последний мощный взрыв вторгается в эту «башню из слоновой кости» с ее умными, порой даже мудрыми, ценными и нужными разговорами. И заставляет всех замолчать. Навсегда. Финал спектакля Михаила Бычкова с мертвыми телами всех участников конференции вновь возвращает нас к гамлетовскому сюжету. И никого не стало…

Дальнейшее — молчание.