«Горе от ума». По мотивам комедии А. Грибоедова.
Русский театр Эстонии (Таллинн).
Режиссер Степан Пектеев, художник Александр Барменков.

«Это спектакль о Чацком.
Спектакль о Грибоедове.

Это спектакль в Русском стиле
о русском гении комедия
о русском духе мистерия
о русском уме трагедия
о горе русском
о русском герое
о русском герое гор
о Чацком, который был в горах (in rocks)
о Грибоедове, который был в горах (in mountains)
о Грибоедове, который в горах (in highlands)»

С ритуального заклинания начинается премьера в Русском театре Эстонии и вторая работа Степана Пектеева в этих стенах. Первой была постановка «Флоренций», пьесы для дыма и шести артистов — так режиссер обозначал жанр в собственной инсценировке. Дым, свечи, текст — кажется, для идеального, по Пектееву, театра этого было бы вполне достаточно. Театра, где ничто не должно отвлекать зрителя от текста, который, по завещанию Жака Дерриды и в представлении режиссера, самоценен и хранит в себе множество кодов, соотношений значений и смыслов.

Сцена из спектакля.
Фото — Е. Вильт.

Переписывая классический текст Грибоедова, смело сокращая и добавляя не только новые рифмы, но и импровизированные монологи персонажей в современном разговорном стиле (Софья: «Когда Чацкий уехал, я долго переживала. У меня была сильная депрессия, потому что я любила его»), Пектеев остается верен созданной им же самим традиции. В первом его спектакле — «Каменный гость» (театр «Цехъ свободных художников», Санкт-Петербург, 2013) главный герой Дон Гуан «не читал текст Пушкина, не проживал его, а пересказывал фабулу, непрестанно импровизируя: вот соблазнил одну, а вот поломалась, но все равно сдалась другая», как писала театровед Яна Постовалова. В «Тетради Полины» (эскиз на Новой сцене Александринского театра в рамках лаборатории «Новая пьеса для детей», Санкт-Петербург, 2015) текст пьесы Александра Молчанова снова пересказывался персонажами своими словами. В «Мюнхгаузене» («Театр на Спасской», Киров, 2015) актеры перед закрытым занавесом рассказывали истории из собственной жизни: «Говорю, я актриса, у меня спектакль вечером, а врачи ʺскоройʺ все равно такие: ʺДавай, поехали в больницу!ʺ»

Присвоенный актерами и персонажами текст, с одной стороны, стремительно сокращает дистанцию между героями пьесы и сидящими в зрительном зале, с другой — умножает значения и смыслы. Например, Софья со сцены объясняет нам свое состояние после отъезда Чацкого более чем доходчиво: «Я была обижена, я обливалась слезами, сходила с ума, бредила, была на грани помешательства, но потом я услышала одну замечательную песню группы Parov Stelar, она называется Nobody’s Fool, что в переводе с английского значит ʺНичья, дураʺ, и я выкарабкалась из этой ямы». После этого монолога понятно, как именно интерпретирует ее образ режиссер. Не блоковская «вестница с небес или бесенок мелкий в юбке», а неясная пушкинская «не то б… дь, не то московская кузина».

Сцена из спектакля.
Фото — Е. Вильт.

Все герои здесь пародийны. Софья (Алина Кармазина) — хорошенькая пустышка в белых кринолинах. Молчалин (Артем Гареев) — змей-искуситель с красной холкой и пластикой ящера. Фамусов (Александр Окунев) — вороватый богач в деловом костюме, желающий выгодно «продать» дочь Скалозубу (Александр Домовой), крутому парню в брюках-галифе и с автоматом в руках. Лиза (Анастасия Цубина) — глупенькая девчонка в розовом, обожествляющая свою хозяйку. Наконец, сам Чадский (Александр Кучмезов) — водевильный герой в черной шубе (сказано ведь — спустился с гор!). Ошибки в написании имени нет. Режиссер выбирает первую грибоедовскую версию фамилии — не Чацкий, а Чадский — главным образом для того, чтобы снизить исторический пафос в трактовке образа. Чадский Кучмезова — не «лишний человек», не личность, противопоставленная бездуховному обществу, а преувеличенно важный, водевильный дурак, мнящий себя героем, но от всех остальных мало чем отличающийся.

Текстовые коды множатся историей театральных постановок «Горя от ума». Так, черная шуба Чадского-Кучмезова — прямая цитата из спектакля 1928 года «Горе уму» Вс. Мейерхольда. Но, в отличие от хрупкого Чацкого Эраста Гарина, «тонкого мальчика в белой косоворотке», как писал о нем историк театра Давид Золотницкий, Александр Кучмезов — актер крупный, оперный. Шубу он, в отличие от Гарина, так и не снимет, чистого мальчика зритель в нем не обнаружит — второго дна в трактовке образа не видно.

Сцена из спектакля.
Фото — Е. Вильт.

Персонажи носят разноцветные пластиковые парики, как будто прически с фигурок конструктора Lego и одновременно — некие маски, придуманные художником Александром Барменковым. На Лизе розовый девичий хвостик из лавровых листьев — не доросшая до античной музы то ли клоунесса, то ли шут при Софье. Фамусов щеголяет в свете черным блестящим париком а-ля Иосиф Кобзон, а дома — натурально, уютно лысый. Ярко-желтый парик у Софьи — в стиле Мэрилин Монро со знаменитого портрета Энди Уорхола; серебристый — «под бокс» или «площадку», как у Ван Дамма времен «Универсального солдата», — у Скалозуба. Черный пышный змеиный — словно с картины Караваджо «Медуза Горгона» — у одной из обвинительниц Чадского Натальи Дмитриевны Горич.

Кроме париков, у каждого персонажа — светящаяся табличка с именем: Софья, Чадский, Фамусов, Молчалин и т. д. Таблички загораются и гаснут в зависимости от того, участвует герой в сцене или нет, и наталкивают на мысль о том, что весь этот постмодернистский коллаж имеет цель, схожую с грибоедовской. А именно — сарказм в сторону современного общества, сосредоточившего свой «дискурс» в лентах социальных сетей. Сцена званого вечера у Фамусовых и вовсе похожа на одну из жарких дискуссий онлайн с многочисленными комментариями под условным постом «Новости из мира сумасшествия». Герои спектакля по очереди выходят на авансцену, чтобы высказать свое мнение о том, кто такой Саша Чадский, а в это время с колосников спускается табличка с именем говорящего. В результате первую фамилию заслоняет собой вторая, потом третья, четвертая и так до бесконечности. Над сценой — облако из фамилий, из текста. А истина теряется в надписях, в буквах, в мире хаоса и тотального сумасшествия. Впрочем, в «мире как тексте» всегда можно найти смысл. Или не найти. Зависит от смотрящего/читающего.