«Все, что произошло и могло произойти». В спектакле используются фрагменты книги П. Оуржедника «Европеана. Краткая история двадцатого века».
Копродукция Artangel, 14-18 NOW, Park Avenue Armory и Ruhrtriennale. В рамках Театральной олимпиады.
Режиссер Хайнер Гёббельс, все элементы декораций созданы Клаусом Грюнбергом для спектакля «Джон Кейдж: Европеры 1, 2» (режиссер Хайнер Гёббельс, Руртриеннале 2012).

В послесловии к русскому переводу книги «Европеана» Патрика Оуржедника переводчик Екатерина Бобракова говорила, что

в этой странной книжке были нарушены многие правила грамматики и пунктуации, а то, что полагалось писать с прописной буквы, автор часто писал со строчной. Со строчной писались названия исторических событий, потому что именно строчные буквы позволяли видеть то, что раньше загораживали прописные.

А критики говорили, что

текста очень много, и в нем основной посыл спектакля. И что слова, слова, слова остаются главным действующим лицом.

А другие говорили, что

критерий присутствия текста — слишком очевидный и плохой сам по себе, потому что сразу перекрывает оптику, возможную после вопроса «зачем он так сделал?».

А Екатерина Бобракова говорила, что

было непонятно, зачем автору сложные слова, такие как миллениаризм или энграмма, когда то же самое можно сказать гораздо проще, и некоторые спрашивали его об этом, но автор огорчался и отвечал, что читатель не дурак и сам во всем разберется.

А зрители говорили, что

нет коммуникации со зрителем, и сидеть за четвертой стеной, не имея возможности легально покинуть пространство, — это странно.

А Хайнер Гёббельс говорил, что

ему нравятся спектакли, которые ищут постчеловеческий мир или мир, который нами не контролируется. Театр, в котором мы не можем отразиться.

А еще он говорил, что

не верит в идентификацию зрителя с героем, актера с персонажем, и что ему по большому счету плевать.

А Хайнер Мюллер говорил, что

драма должна происходить не на сцене, а в зале.

А зрители говорили, что

у современного человека почти не осталось зазора для того, чтобы закрыть глаза и всмотреться внутрь себя и сосредоточиться на важном.

А на спектакле зритель фотографировал и загружал фотографии в инстаграм.

А в фейсбуке говорили, что

зрителя сажают в неотапливаемый цех, чтобы он боролся с бронхитом.

И еще говорили, что

надо брать варежки. Но лучше, конечно, фляжку.

А зрители говорили, что

охранник не пускает опоздавших зрителей, и что это ужасно, потому что в городе пробки и успеть невозможно.

А Хайнер Гёббельс говорил, что

любая интересная вещь не должна случаться на сцене, это должно происходить в восприятии зрителя. И называл интересной вещью политику, эротику или насилие.

А критики говорили, что

их удивляет линейная идеологичность про глупость истории, и многозначительность, и ритмическая монотонность.

А другие говорили, что

это традиция, идущая от Крэга, футуристов и Кантора — движение формы в пространстве.

А третьи говорили, что

это стерильно, то есть в переводе с латыни — бесплодно.

А Хайнер Гёббельс говорил, что

театр, который показывает смыслы и взгляд режиссера или творческой команды, не интересен, потому что он скорее производит аффирмацию.

А авторы Википедии говорили, что

аффирмация — это краткая фраза, содержащая вербальную формулу, которая при многократном повторении закрепляет требуемый образ или установку в подсознании человека, способствуя улучшению его психоэмоционального фона и стимулируя положительные перемены в жизни.

А в Телеграме говорили, что

текст просто за счет своей компоновки превращается в пение, еще когда-то возникает пение ритуализированное, и что есть сцены, где все держит сочетание света и движения перформеров, или сценографии и видеопроекции.

А Хайнер Гёббельс говорил, что

музыка никогда не существовала вне театра.

И еще он говорил, что

все элементы: свет, предметы, движения, текст, образы, звуки — находятся в отношениях друг с другом, и эти отношения должны быть организованы. Например, вы ставите то, что видите, с тем, что слышите, в отношения контрапункта: вы видите что-то маленькое и слышите что-то большое, или вы видите что-то светлое и слышите что-то темное.

И что

некоторые виды искусства ближе к музыке, как архитектура или свет, а другие кажутся дальше, но вы всегда можете свести их вместе внутри музыкальных отношений. Даже когда нет самой музыки.

А Оуржедник говорил, что

«Европеана» задумана как стилистический эксперимент, и двадцатый век в ней скорее риторическая фигура, а не реальное время с настоящими радостями, бедами и горестями.

А критики говорили, что

это постмодернистское произведение о разочаровании западного общества в самом себе.

Другие говорили, что

если существует какая-то историческая правда, то искать ее стоит прежде всего в языке.

А эксперты говорили, что

это спектакль о том, как в мире, который глотает и переваривает людей миллионами и где есть место всем формам зла и глупости, бесконечно важно, чтобы люди в робах выходили перед другими людьми и двигали тумбы, и цепляли декорации к штанкетам.

А другие говорили, что

это чрезвычайно сложносочиненный спектакль ни о чем, наивный-пренаивный прямо до идиотизма, и что его основная мысль в том, что история превратилась в пародию, но зачем-то продолжается.

Еще говорили, что

это повод задуматься о попытках оптимизации человека и их крахе, и туда этим попыткам и дорога.

А еще говорили, что

увидели на сцене Уста адовы, и вот как Гёббельс апроприирует европейскую культуру, начиная со Средневековья.

А Хайнер Гёббельс говорил, что

наше сознание само достраивает, что именно происходит, почему это важно, и что никто не навязывает трактовки.

А еще Хайнер Гёббельс говорил, что

его маме исполнилось сто лет и, таким образом, она ровесница двадцатого века, и что последние три года она молчит.

Потому что, когда тебе сто лет, ты уже все, что мог, — сказал.