«Вид с моста». А. Миллер.
Театр «Янг Вик» (Лондон).
Режиссер Иво ван Хове, художник Ян Версвейвелд.

Из социальной драмы Артура Миллера «Вид с моста» о нелегальных иммигрантах, страсти и предательстве режиссер Иво ван Хове сделал античную трагедию, где в финале вся сцена залита кровью. Роль ослепленного страстью портового грузчика Эдди Карбоне играет Марк Стронг, куда более привычный в качестве интеллектуального злодея в «Шерлоке Холмсе» Гая Риччи или вершителя самосуда в политическом детективе «Шпион, выйди вон». Страсть Эдди к племяннице как будто дана ему свыше, она не порождение плотского желания — вожделения зрелости к молодости. Ослепляющее чувство затмевает в Эдди разум, долг, мораль, живет в нем не узнанным, пока двое родственников-иммигрантов не появляются у него в доме.

Иво ван Хове в сюжете, предуведомляющем спектакль (постановка демонстрируется в кинотеатре с субтитрами), щедро назван авангардным режиссером: в доказательство упоминаются другие, радикальные и многочасовые, постановки. Петербуржцы, посмотревшие его спектакль «Русские» на фестивале «Балтийский дом» в 2013 году, подтверждают все лестные эпитеты. Но «Вид с моста» выглядит традиционной интерпретацией, готовой к «переносу» на другие площадки. Сделать вывод о «радикализме» режиссера по этому спектаклю сложно. Зато можно сказать, что Иво ван Хове владеет точным психологическим разбором, все тайны души персонажей у него как на ладони, он чувствует ритм так, как это чувствуют чечеточники, он строит мизансцены, как архитектор-минималист конструирует схему будущего здания.

Жесты и движения актеров отточены. Убраны все бытовые подробности: нет предметов, вещей, особенностей. Некуда спрятаться, нечем прикрыться. Герои собираются пить кофе, но в лучшем случае уходят со сцены — наверное, варить его. При таком минимализме выразительных средств одежда становится объемной характеристикой героев.

Сцена из спектакля.
Фото — http://www.coolconnections.ru/ru/projects/286/titles/4032.

Персонажи не в прозодежде — у каждого свой костюм, хоть и вполне тривиальный. На Эдди — светло-серая холщовая рубашка, заправленная в штаны, грубый ремень. Он простой, серьезный, скупой на эмоциональные проявления. Его жена Би (Беатрис) — в темном, темно-зеленом: юбка, блузка — все скрыто, замкнуто, подавлено. Племянница Кэтрин — в короткой плиссированной юбочке и кофте с нелепым цветастым принтом. Попытка принарядиться в однотонно-стертом мире выдает неумеху, недавно повзрослевшую, еще не обретшую собственного вкуса к одежде девушку.

Есть в сценографии что-то японское, предельно строгое и кинематографичное. Сцена — татами, прямоугольный ринг, с низкими бортиками-скамейками. Выйти на этот отгороженный кусок светлого пространства можно только босиком. Персонажи кажутся простыми, их беззащитность выдают только босые ноги. Прямые столкновения — редкость. Чаще выжидают, сидят по лавкам — спиной к зрителям, лицом к противнику. То, что это место боя, вначале как-то не бросается в глаза, настолько легко и непринужденно Кэти (Фиби Фокс) запрыгивает на Эдди, обхватывая его голыми ногами. Взрослая девушка ведет себя так, как привыкла с детства. Эдди привычно оглаживает ее длинные ноги мускулистой рукой, и нет в этом ни тени сексуальной подоплеки. Даже жена Эдди — Би (Никола Уолкер) спокойно смотрит на эти прыжки. Ее не смущает ни короткая юбка Кэтрин, ни близость мужа и племянницы. Они все поначалу невинны. Мир до грехопадения. И если этот рай — ринг, то чего ждать после изгнания? А оно непременно наступит.

«Настучав» в иммиграционную полицию на приехавших родственников — замкнутого Марко (Иман Эллиотт) и влюбленного в Кэтрин вертлявого блондина Рудольфо (Люк Норрис), — Эдди чувствует себя спасителем невинности племянницы от молодого повесы, с которым «что-то неладно». Эдди праведно негодует, когда все осуждают его. Требует извинений и натыкается на нож.

Пьеса Миллера остается порождением своего времени. Нынешние Эдди не заблуждаются насчет своих чувств к племянницам, а избавиться от соперника таким путем — нечто само собой разумеющееся.

Эдди Марка Строга — ушедшая натура, человек цельный, отсутствующий в нынешнем времени двойной риторики. Он несет трагедию внутри, сам создает перипетии и реализует конфликт. У него нет другого пути. Его долг — сберечь племянницу — самообман, очевидный для всех. Но только не для него. За словами Эдди кроется не страх потерять любимое существо. Он страшится потерять смысл своего изматывающего, не приносящего удовольствия и удовлетворения труда. Адвокат, выполняющий функцию хора (наблюдающий, сочувствующий, но ничего не решающий), рассказывая историю портового грузчика Эдди, описывает его глаза-тоннели, в которых видно еще не совершенное преступление. Герой силен, не молод и не стар, широк в плечах, уверен в себе. Работяга Карбоне красив, но мысли тяжело вращаются в его голове. Привычный интеллектуальный злодей Марка Стронга пропал. Он «перекрыт» своей страстью, хоть и не осознает ее. Кэтрин Фиби Фокс за время спектакля непоправимо «взрослеет». Она стремительно двигается от наивной девочки, не понимающей природы чувств Эдди, к опаленной его страстью молодой девушке. Ее трагедия менее очевидна, но Фиби Фокс ее проясняет своей игрой. Она лучше, чем жена, понимает Эдди, чувствует, когда он голоден или у него болит нога. Она не меньше, чем он, ждет его возвращения домой. Ее тело льнет к нему безотчетно, но требовательно. Голова утыкается в грудь, а ноги так и норовят обхватить его торс. Нельзя сказать, что страсть Эдди возникла на пустом месте. Она взаимна, но не осознанна. Для Кэтрин осознанное физическое влечение будет направленно на Рудольфо.

Сцена из спектакля.
Фото — http://www.coolconnections.ru/ru/projects/286/titles/4032.

Пытаясь понять, что происходит между Кэтрин и Рудольфо, Эдди устраивает своеобразный допрос. Главные вопросы не произносятся, а домысливаются, взгляды «убийственны» или выдают «ослушника» с головой. Начавшись как пустопорожний треп об апельсинах и лимонах, которые растут на деревьях (! — удивляется Кэтрин), и сардинах, которые плавают в океане (! — удивляется Би), разговор приходит к откровенной издевке Эдди, утверждающего, что апельсины красят в оранжевый цвет, а вообще они зеленые. Подобные глупости из уст Кэтрин и Биатрис звучат забавными шутками о собственном незнании, а Эдди говорит с явным желанием позлить братьев, вывести их из спокойного состояния и, в конце концов, дать понять, кто здесь хозяин. Напряженность сцены колоссальная, но герои не двигаются. Кажется, кровь стучит в висках, а не далекий барабан. Монтаж делает сцену динамичной для зрителя кинотеатра, но и так — по взглядам, которые герои то бросают друг на друга украдкой, то долго и испытующе смотря в глаза противнику, — понятно происходящее. Сочетание внешней статики и внутреннего напряжения, как в политическом детективе. Мелкие внутрисемейные разборки вырастают в значимости. Трагедия на подходе.

Но предательство не очень интересует режиссера — в отличие от страсти, которая должна вырваться наружу. Герой Стронга «закипает», застав Рудольфо и Кэтрин. Сейчас «рванет» и осколками ранит невинных. Так и происходит. Не случайно в финале все герои слипаются в один неразрывный клубок, как в регби, а сверху их заливает кровавый дождь.

Очевидна связь между героем Миллера и античной Федрой. Но в мужской версии невозможно самоубийство от раскаянья. Эдди должен погибнуть, и, кажется, герой Стронга, доказывая, что не совершал предательства, сам «напрашивается» на нож Марко.