«Солнечный удар». И. А. Бунин.
Александринский театр.
Режиссер Ирина Керученко, художник Мария Утробина.

«Солнечный удар» — вторая работа Ирины Керученко на Малой сцене Александринского театра. С предыдущей — «Сон смешного человека» — новую постановку роднит не только единство места. В обоих спектаклях (да, кажется, и во всех других) режиссера волнует существование человека за рамками рационального, логически объяснимого, нарративного. Спектакли эти объединяет в том числе и бережное отношение к авторскому слову. Раскладывая текст Бунина на два голоса, режиссер переносит его на сцену без единой купюры (как и в случае с «Кроткой» Достоевского, например). Сюжет укладывается в полтора часа сценического времени, а паузы и длинноты заполнены физическим действием, воплощающим всеразрушительную силу любви.

Постоянный соратник Керученко, художник Мария Утробина, выстроила на сцене пространство, снизу ограниченное помостом, а по бокам и сверху — широкими отворотами-козырьками; сидишь, словно в раскрытой картонной модели куба, из которой, разделяя зрительный зал на две части, тянется пирс. По стенам расползаются акварельные пятна — кажется, что лопнули цветные мыльные пузыри, оставив причудливые разводы. На сцене лишь несколько предметов, обозначающих места действия: швартовые тумбы на пристани, стол и стулья в гостинице, утренний таз с водой в уборной.

Ю. Марченко (Прекрасная Незнакомка).
Фото — К. Кравцова.

Под звуки военного оркестра выходят двое. Героиня у Юлии Марченко — изящная, тонкая; у актрисы нет загара, который в рассказе разбудил воображение спутника, и про нее не скажешь «маленькая» (у Бунина это встречается раза три), но все в ней именно что от «Незнакомки», «Марьи Маревны, заморской царевны». Прозрачная, неуловимая, с огромными выразительными глазами. Поручик в исполнении Степана Балакшина — приземистый, плотный. Держится он уверенно, двигается шумно.

Они начинают говорить, и прорисовывается окружающий их пейзаж (буквально по щелчку). «Впереди была темнота…» — щелк двумя пальцами, и свет погас. «…И огни» — опять щелк, и лампы зажглись. «Сильный, мягкий ветер» — тут шарфиком размахивают. Палубу и покачивание решают бесхитростно: платформа на колесах и доска, которую держат в руках и за которую одновременно держатся как за перила. Оказавшись в номере, они тоже назовут предметы, и те проступят, будто на рисунке — вот занавеска, свечки, окно. Это наглядно отображает особенность работы памяти. Прокручиваешь в голове событие, слова, ощущения, и словно сквозь туман возникают жесты, интонации, в следующий раз — другие, спустя время — опять что-то новое.

Путь с палубы до номера становится маленьким приключением. То, что в тексте укладывается в две фразы, в спектакле растягивается на несколько сцен: суетясь, сошли с корабля (носят чемоданы, ищут сумочку, роняют вещи), ехали (молчание и с паузами описание ночи). Интересно наблюдать, как Марченко проигрывает изменения в своей героине. У Бунина эта перемена тонет между двумя фразами в конце и начале, между ее вопросом «зачем?» (на предложение сойти) и ласково-повелительным «нет, нет, милый» (на предложение ехать дальше вместе). В спектакле это служит поводом для целого праздника кокетства, свободы, игры. Казалось бы, ну вот она пошла вместе с ним, что уже само по себе недвусмысленное согласие, но нет — момент, когда она действительно решится, наступит позже. Она вдруг возьмет его под руку, как бы примеряясь, потом поиграет с пуговицами на мундире, погладит его лицо нежно и решительно. Это талантливо подмечено и тонко исполнено.

С. Балакшин (Поручик).
Фото — К. Кравцова.

Поцелуй, в котором они «исступленно задохнулись», случится перед зрителем дважды. Или даже трижды (уже и не разобрать). Сначала герой просто о нем расскажет. Потом как хищник начнет подступать к ней, разрывая натянутую между ними занавеску, пока она, наконец, не упадет в его объятия. Утреннее, удивленное «смущена ли была она? нет, очень немного» дает повод к фривольным шалостям. Любовники умываются, брызгаются, мокрыми руками он рисует на стене схему женского тела (два круга и треугольник). Она примеряется — сравнивает ладонью объем груди мощной нарисованной и миниатюрной своей. Пожимая плечами, заговорщически смотрит в зал: мол, мужские фантазии.

У Бунина уехала она быстро. Быстро герой согласился следовать другим пароходом, быстро отвез ее на станцию, быстро вернулся. У Керученко сцена расставания прокручивается несколько раз. А когда он все-таки возвращается в гостиницу, происходит перемена. Бунинское «однако что-то уж изменилось» становится рубежом, после которого начинается настоящее помешательство. Если до этого герой просто вспоминал, то теперь приходит очередь наваждений. Наверное, режиссер могла бы сделать это лаконичнее, короче. Мысль и прием понятны, считываются, они интересны, но много лишнего (случайной кажется сцена, где они нитки собирают, где в десятый раз друг друга раздевают). На исходе часа в зале становится душно, и оставшиеся минут тридцать сидишь уже сам как после удара. Кажется, что и артистам тяжело в этом отрезке времени, уже все сыграно. Керученко, предугадывая усталость, вводит интерактив: обращение к звукооператору «Леха, прибавь!», общение героя со зрительным залом (целует женщинам ручки). Но все это, скорее, добавления к общей, уже сложившейся, сумме целого.

Тем не менее, интересно, когда поручик, осматривая комнату, говорит: «Пахло ее хорошим английским одеколоном» и тут же протягивает собирающейся героине флакончик. Отмечает «на подносе ее недопитую чашку» и дает ей попить. Несмотря на произнесенное «а ее уже не было», понимаешь, что она здесь, она всегда будет с ним. Принципиально, что она вдруг становится главной в их дуэте. Такие моменты Керученко прекрасно чувствует. Так было, например, в «Кроткой», когда герой Игоря Гордина уступил соло героине Елены Ляминой. В «Солнечном ударе» это тоже хорошо и к месту. Внешне он доминирует — ходит порывисто, звенит шпорами, но главная уже она. Она как-то иначе теперь стоит, иначе смотрит на него. Напоследок он поправляет ей шарф, и укрытая, она напоминает статуэтку — далекую, чужую. У нее другая жизнь, муж и дочка трех лет, и там, без него — после «солнечного удара» — жизнь эта продолжится. А для него не будет ничего кроме нее. В этой разнице и проступают превосходство, драматизм. Этому отдана большая часть спектакля. Собственно, и у Бунина три четверти рассказа — о переживаниях «после», и лишь одна четверть, первая, о самом «солнечном ударе».

Ю. Марченко (Прекрасная Незнакомка), С. Балакшин (Поручик).
Фото — К. Кравцова.

Несмотря на усталость, смеешься забавным находкам: он снимает сапоги, а она, поняв это по-своему, начинает было расстегивать кофточку (успокаивается только под его суровым взглядом). Или вот она касается его ладони, и он с остервенением трет свою руку о штаны, чтобы уничтожить память прикосновения, аромат. Желая окончательно отделаться от видений, он вновь и вновь в своих мыслях с ней расстается, провожает. Помогает собрать вещи и сажает на пароход. Чтобы как бы самому себе еще раз доказать — все, конец. И больше никогда-никогда. В какой-то момент он нарушает хронологию, память начинает петлять, путать… вот зашли в номер, вот сели в пролетку… Потом произнесет ее текст, самые первые фразы. Захочет направить телеграмму и выкрикивать: «Отныне вся моя жизнь навеки, до гроба ваша, в вашей власти». Спохватится, что адреса, да и имени не знает.

Керученко интересует, понятное дело, не событие, а последствия. Казалось в начале, вот он — соблазнитель с готовым планом действия, воспользовался тем, что у нее «голова кружится». А на деле иначе. Жизнь ее идет дальше, а у него что-то надломилось. Становится страшно, когда она встает рядом с ним, наклонив головку и, обреченно глядя перед собой, всем своим видом говорит: ну что ж, я всегда буду в твоих мыслях. Чтобы спасти себя, он, уезжая, прибивает гвоздями к полу подол ее платья, сумочку, снятую туфельку. Чтобы она осталась здесь, в этом номере, в прошлом. Но на пароходе она опять рядом, и за ней остается финальная фраза: «Поручик сидел под навесом на палубе, чувствуя себя постаревшим на десять лет».