«Щелкунчик мастера Дроссельмейера». А. Строганов.
ТЮЗ им. А. А. Брянцева
Режиссура и сценография Игоря Селина.

В основе спектакля не повесть Э. Т. А. Гофмана, а пьеса Александра Строганова, где вся фантастика окончательно уходит в область галлюцинаций Мари. Воображение больной девочки превращает суетливого буржуа в Мышиного короля, себя — в принцессу Пирлипат, а неудачливого изобретателя Дроссельмейера — в обвиняемого по делу об убийстве Мышильды. Режиссер по большей части следует сюжетной канве пьесы, но значительно ее купирует — так, брат Мари Фриц в спектакле появляется лишь однажды, а потом безвозвратно исчезает. Но главный фокус состоит в том, что Щелкунчик так и не превращается в принца. Ни в настоящего, ни в вымышленного. Принца заменяет проекция — черно-белый видеопортрет актера Радика Галиуллина. Все остальное время прекрасный артист существует в образе некоего ангела-функционера в цилиндре и пальто с крыльями, изменяющего статике лишь для того, чтобы выкатить кровать для Мари.

И. Шибанов (Мышиный король).
Фото — С. Левшин.

Выхолощенными оказываются не только образы Фрица и Щелкунчика. Лишенные человеческого объема персонажи спектакля, кто-то в большей, кто-то в меньшей степени, напоминают механические игрушки, способные воспроизводить снова и снова лишь одну мелодию. Так, меняет наряды, но не изменяет своему амплуа гранд-дамы, чья нежность выражается тоном армейских приказов, Мать в исполнении Натальи Боровковой, а сам образ кажется слепком с работ актрисы в давних постановках Селина в ТЮЗе и «Приюте комедианта». Психологически статичны и лишены нюансов как роль Отца (Николай Иванов), так и роль доктора Вендельмейера (Борис Ивушин). И это — не недостаток актерской игры, а сознательно заложенная режиссером концепция. Все они — представители реального мира, который для одинокой Мари — красавицы Алисы Золотковой — ужаснее любых кошмаров. Мотив, вполне достойный Гофмана. Правда, концепция эта считывается уже при первом появлении персонажей и, увы, не прирастает новыми театральными смыслами. Визуально выразительны функционеры — мыши, они же гости, они же куклы, — но только поначалу, а дальше эта группа лишь декоративно и однообразно обрамляет действие.

Интереснее других решен Мышиный король — Игорь Шибанов. То в цветном шлафроке заседая в шкафу Мари, то в невзрачном пальто вылезая из люка, то в элегантном смокинге и котелке председательствуя в суде, он обволакивает больную девочку бархатными модуляциями своего голоса. Из галлюцинаций Мари самодовольный и неторопливый господин перебирается в мир реалий — под видом доктора Нойна, которому, к вящей радости родителей, удается привить девочке любовь к заливному — символу гадкого мира взрослых-потребителей. В одной из самых жестких и пронзительных сцен «выздоровевшая» на краткий миг героиня облизывает тарелку и снова и снова просит Мать дать ей еще заливного. Противопоставление мира фантазии (пусть болезненной, но творческой энергии) уродливому миру потребления, смешному и страшному в своей мертвенности, — ключевая тема Игоря Селина: вспомним спектакли «Эмигранты», «Русская народная почта», «Поллианна». Но в каждой из этих режиссерских удач была разработана актерская партитура: актерам было, что играть. В «Щелкунчике мастера Дроссельмейера» действие катится к развязке с предсказуемостью и однообразием механической игрушки. Заявленные приемы многократно повторяются. Впечатление усиливает навязчивое музыкальное сопровождение — монотонный ремикс основных тем балета Чайковского, уже знакомый нам по тюменскому «Щелкунчику» Галины Ждановой.

А. Золоткова (Мари).
Фото — С. Левшин.

Пользуясь словами еще одного романтика — соплеменника Гофмана, в спектакле «Щелкунчик мастера Дроссельмейера» следовало бы вызвать на бис декорацию. Сцена становится волшебной шкатулкой. Она кружится и обнаруживает в себе люк, из-под сцены появляется грандиозная конструкция — мышеловка, а с колосников спускаются светящаяся надпись с названием спектакля в стиле 1950-х годов и каркасная пирамида. Чудес немало.

Начало спектакля поистине завораживает. На превращенном в огромный циферблат поворотном круге появляется группа людей в шинелях и ушанках. Маленькие, затерянные на пустой белой сцене темные фигуры проезжают круг за кругом, как крошечный паровозик в детской игрушке-дудочке. Ощущение бесконечности пространства усиливается присутствием слева гигантского белого шара, на котором возникают видеопроекции (Селин не стесняется «автоцитат», шары тиражируются из спектакля в спектакль, начиная с ярославского «Горя от ума»).

В. Дьяченко (Дроссельмейер).
Фото — С. Левшин.

Белый так и останется основным цветом спектакля — даже подаренная Мари огромная кукла Щелкунчик будет показываться зрителям со своей монохромной стороны, будто представляя собой основу для раскрашивания. Видимо, согласно замыслу Игоря Селина, выступившего и в качестве сценографа, белый цвет должен не только обозначать зиму, но и становиться основой для погружения Мари в болезненные фантазии, которые раскрасят этот пугающий своей стерильностью мир. Как писал Г. Мелвилл, «в самой идее белизны таится нечто неуловимое, но более жуткое, чем в зловещем красном цвете крови. <…> В своем глубочайшем, чистом виде белизна порождает в человеческой душе самые необычайные видения». За необычайные видения в спектакле в большой мере предстояло отвечать видеопроекциям (Павел Семченко и Алексей Тарасов). Если показанные на премьере проекции не были техническим сбоем, значит, их целью было усилить ощущение безвкусицы мира взрослых, давящего на сознание Мари. На огромном шаре появляются то кадры из советского мультфильма на тот же сюжет, то сложенная из бересты игрушка-лебедь, то высушенная рыбка-шар, то надвигающаяся планета (привет Ларсу фон Триеру?), то некие растиражированные новогодние образы. Если это часть замысла, то столь наивное тождество уродства изображающего и изображаемого вызывает недоумение.

В финале и Мари, и остальные персонажи облачаются в белые дорожные костюмы и являются на сцену с чемоданами. Они по очереди открывают чемоданы и высыпают из них снег. Снова красивый, но одноразовый образ-вспышка. Похоже, бегство из действительности так и останется мечтой. Что ж, мы почему-то с самого начала так и думали.